Эмма Скотт - Зажечь небеса

Отем вздохнула и выпрямилась на стуле.

– Я знаю, ты расстроен. Это еще мягко сказано. Ты опустошен. Я понимаю, но не нужно от меня отворачиваться.

Я молчал и смотрел в потолок.

– Уэстон, прошу, поговори со мной. Я не вынесу, если и ты начнешь играть в молчанку, как Коннор.

«Так лучше, Отем. Лучше для тебя. Наше молчание для тебя лучше, чем наше вранье».

Я уставился в одну точку на стене, полностью на ней сфокусировался, чтобы не чувствовать боль Отем.

– Вот как? – проговорила девушка. – Тебе правда нечего мне сказать?

Мне было нечего сказать. Я вложил все свои слова в стихотворение, оставшееся в пустыне, написанное кровью и слезами.

– Уходи, Отем.

Она тихо ахнула. Я повернул голову и заставил себя посмотреть ей в глаза.

Меня словно перенесло в ту ночь перед отправкой на фронт, когда я в первый раз поцеловал Отем, когда все потаенные желания моего сердца вырвались наружу. Я тогда чуть не овладел ею на том диване, хотя пьяный Коннор спал в соседней комнате, потому что какая-то часть меня, должно быть, знала, что это мой первый и последний шанс.

«У тебя нет шансов, Носочный Мальчик. Давай, заканчивай».

– Ты оглохла, черт возьми? – вспыхнул я. – Пошла. Вон.

Отем покачала головой.

– Ты пытаешься оттолкнуть меня. Это не ты…

– Это я. Это именно я, и мой голос говорит, что тебе нужно убраться ко всем чертям из этой палаты.

«Вот оно, дамы и господа. Триумфальное возвращение Амхерстской Задницы».

Мягкий свет в глазах Отем померк, лицо словно застыло, ожесточилось. Очарование сменилось горечью.

«Так лучше. Лучше уж так…»

Губы Отем сжались в тонкую линию, по щекам покатились слёзы.

– Если ты этого хочешь.

– Именно этого я и хочу.

«Нет! Я хочу тебя…»

– Тогда я пойду. И желаю тебе всего наилучшего. Пожалуйста… береги себя.

В последний раз мы посмотрели друг другу в глаза, и я заставил себя выдержать ее взгляд не мигая.

Неумолимый, непреклонный

«Попрощайся со мной, Отем».

– Прощай, Уэстон.

Я заставил себя смотреть, как она уходит. Закрываясь, дверь тихо щелкнула, как ключ от тюремной камеры. Тишина стала вязкой и удушающей.

Издав дикий, первобытный вопль ярости, я смахнул с тумбочки поднос с ужином, так что вся несъеденная еда разлетелась по полу. Вероятно, завтра утром у психиатра возникнет ко мне дополнительный вопрос.

Вернулась Синтия и оглядела устроенный мною бардак.

– От вас одни неприятности, да?

Я закрыл глаза и пожелал, чтобы мир исчез.

«От меня одни неприятности. Я – ничто».

«Больше никогда».

Это была моя новая клятва. Эти слова я, точно заклинание, мысленно повторяла во время перелета из Балтимора обратно в Бостон и во время автобусной поездки из Бостона в Амхерст. Мне нужно было как-то отвлечься – чем угодно, лишь бы не думать о том, как больно мне было расставаться с Уэстоном.

После того как он меня прогнал, я пробыла в больнице до утра, на случай, если бы Уэстон передумал или немного отошел от потрясения. Но он был непреклонен, и мое сердце снова разорвалось пополам: одна половина жалела Уэстона, а вторая – меня саму.

Никогда больше не позволю сделать свое сердце чьей-то игрушкой.

Никогда больше не позволю романтическим представлениям и желаниям управлять мною.

Никогда больше не позволю парню – или парням – встать между мной и моими целями.

Никогда больше я не буду любить, если не почувствую, что меня любят так же сильно.

Никаких сомнений, никаких вопросов, никакой неопределенности. Если это займет всю жизнь, так тому и быть. А между тем меня ждет работа.

Я вошла в квартиру, оставила у двери чемодан на колесиках и направилась прямо к столу. Там до сих пор были разбросаны письма Коннора. Я сгребла их в кучу, отнесла на кухню, открыла крышку мусорного ведра и замерла. Зажмурилась, снова и снова твердя свои новые клятвы. В глубине души я интуитивно чувствовала, что если сейчас выброшу эти письма, то однажды пожалею об этом.

«Они часть моей истории».

Я опустила крышку ведра и отнесла письма в спальню. Вытащила из-под кровати деревянную коробку, которую подарила мне мама, когда мне было десять. На крышке коробки было выжжено мое имя, обрамленное элегантными цветами и виноградными лозами. Внутри лежали фотографии и старые билеты в кино, письма от школьных друзей и жемчужное ожерелье, которое я унаследовала от бабушки. Я положила письма Коннора сверху. Никакого мусора, только сокровища.

Я закрыла коробку, задвинула ее обратно под кровать и вернулась к столу в гостиной. Теперь стол был чист и готов к настоящей работе.

Я включила ноутбук, расставила ручки в подставки, рядом разложила записные книжки. Завтра после работы я отправлюсь в библиотеку, искать материалы для моего проекта по возобновляемому биотопливу. Занятия в Амхерсте начнутся только через несколько недель, но я написала письмо своей научной руководительнице, сообщив ей, что наконец-то определилась с темой проекта.

Мои пальцы зависли над кнопкой «отправить», я перечитала сообщение. Хороший план. Разумный. Надежный.

«И я совершенно равнодушна к этому проекту».

Я тихо фыркнула. Следуя зову своего сердца, я получила только потери и боль. Я нажала «отправить».

Потом я написала Руби, что вернулась в Массачусетс и готова к нашему девичнику, пока подруга еще не уехала в Италию. Она не ответила. Я сидела одна в тихой, пустой квартире и слушала шепот своего сердца: оно говорило мне, что Коннор и Уэстон – особенно Уэстон – сейчас страдают. Нельзя судить их строго, они только что вернулись с войны, и, бросив их, я поступила эгоистично.

«Я их не бросала, это они меня оттолкнули».

Я стремлюсь их утешить и поддержать, но с моей стороны это игра в одни ворота. Я им не нужна. Они не хотят, чтобы я была рядом.

А навязываться я не собираюсь.

Я решила, что весенняя уборка летом вполне подойдет под мое нынешнее настроение. Начну жизнь с чистого листа и с уборки. Квартира и так выглядела неплохо – я никогда не терпела грязи и беспорядка – но я энергично принялась за работу.

Всё лето кантри-музыка, которую слушал мой брат, отвлекала меня от моих альтернативных песен с их честными текстами. Я открыла в Интернете канал, транслирующий музыку, запустила песню «Love Me Like You Mean It» и стала громко подпевать.

– Аминь, – пробормотала я, оттирая кухонные столы. Я терла долго, и в конце концов столы засияли, на них не осталось ни пятнышка. Идеальный гимн моей новой жизни.

Моей новой, пустой, спокойной жизни.

Ϛ.

На следующее утро, выйдя из душа, я заметила новое уведомление на телефоне: накануне вечером Руби оставила голосовое сообщение.

«Привет, подруга, рада, что ты вернулась. Я все еще в Бостоне, занимаюсь делами но, может быть, на следующей неделе двинусь на запад и мы сможем пересечься. Позвони мне, когда получишь это сообщение. В любое время, хорошо? Люблю тебя. Пока».

Я нахмурилась и прослушала сообщение снова. Обычно голос Руби звучал свободно и весело, но теперь стал натянутым и каким-то отстраненным.

Я перезвонила ей, молясь, чтобы больше не было плохих новостей.

Руби ответила после первого гудка.

– Привет! Спасибо, что перезвонила.

– Сейчас шесть утра, но ты ответила на звонок? – спросила я. – У тебя всё хорошо?

– Всё отлично, но… Чёрт, не знаю, как тебе это сказать, и вообще, стоило ли тебе об этом рассказывать. С другой стороны, меня не покидала мысль, типа, черт возьми, конечно, я должна ей сказать.

– Что рассказать? – переспросила я, опускаясь на кухонный табурет.

– Так. – На том конце линии раздался тяжкий вздох. – Я прилетела в Бостон вместе с Викторией и Коннором.

– Вот как?

– Да. Поначалу во время полета он всё молчал, но потом пропустил пару стаканчиков и немного расслабился. Мы болтали, и я несколько раз его рассмешила, так что теперь Виктория считает, что я послана ей небесами.

– Ладно, – медленно проговорила я.

– Она пригласила меня и моих родителей к себе домой на ужин. Коннор изо всех сил пытается держаться, и думаю, мне стоит пойти, но я хотела сначала поговорить с тобой. Кодекс лучшей подруги и всё такое.

Я молчала с минуту, пытаясь понять, что чувствую по этому поводу.

– Отем? – проговорила Руби. – Что думаешь?

– Думаю, я ревную.

– Правда?

– Немного. – Я издала короткий, слезливый смешок. – В смысле, Коннор не хочет со мной говорить. Он бросил меня, и я изо всех сил пытаюсь жить дальше. Но, конечно, я хочу знать, становится ли ему лучше.

– Не знаю, стало ли ему лучше, – сказала Руби. – Мне показалось, он довольно много пил. Виктория уговорила его вернуться в универ этой осенью, а может, просто заставила.

– Я так понимаю, он не хочет дальше учиться?

– Совершенно не хочет. И отказывается говорить об Уэсе – не хочет даже произносить его имя и замыкается в себе, если я завожу разговор на эту тему.

Я закрыла глаза. «Придерживайся своих обетов».

– В любом случае, – продолжала Руби, – я просто хотела, чтобы ты знала, как обстоят дела.

– Спасибо, Руби.

– Мои родители хотят, чтобы я навестила семью в Вашингтоне, но потом я постараюсь добраться до Амхерста. Ты сможешь прожить без меня так долго?

– Сделаю всё возможное, – ответила я, подавляя острое разочарование. Ничего. Чем дольше проживу одна, тем больше времени у меня останется для работы над проектом.

– Ты моя девочка. Люблю тебя.

– Я тоже тебя люблю. И, Руби, передай Коннору…

– Да?

«Скажи ему, что я скучаю по нему».

– Ничего.

– Ты уверена?

– Уверена, – ответила я. – До скорого.

Мы закончили разговор, но я еще несколько минут сидела, держа телефон на коленях. Мне не нравилось, что Коннор пьет, но я не могла его исправить, а он не хотел, чтобы я пыталась. Он порвал со мной, и единственное, что нужно сделать, – это принять его решение и придерживаться своих обетов.