Эмма Скотт - Зажечь небеса

– Хорошо. Ненавижу светские беседы.

– Я тоже. Особенно мне не хочется вести пустопорожние беседы с тобой. Мы с тобой всегда были выше этого.

– Ага, – медленно проговорил Уэстон. – Были.

Я подалась вперед и вперила взгляд в свои сложенные на книгах руки.

– Поэтому я должна кое в чем признаться. Это прозвучит ужасно.

– Ладно.

– Мне недостает нашей дружбы больше, чем того времени, когда я была девушкой Коннора.

В его сине-зеленых глазах впервые зажглась искорка.

– Отем…

– Это правда. И той ночью на диване…

– Не надо.

– Я должна. Та ночь была именно тем, что ты сказал. Я слишком много выпила, мне было одиноко и страшно. И… – давай будем реалистами – ты ослепительно красив, а я просто смертная девушка.

Уэстон озадаченно нахмурился, словно мой комплимент не имел никакого смысла, хотя жилка у него на шее забилась чаще.

– Я всегда чувствовала между нами некую связь, – продолжала я. – Я собираюсь упорно трудиться и поступить в Гарвард. Это не обсуждается, но… было бы хорошо, если бы мы смогли остаться друзьями.

Уэстон вздохнул и провел рукой по волосам. Взгляд его снова потяжелел, и когда он заговорил, голос звучал низко, как будто речь давалась ему с трудом.

– Я сейчас… мало на что годен, – произнес он. – И в ближайшее время ничего не изменится. Именно поэтому я так ужасно вел себя с тобой в Балтиморе.

Я сцепила пальцы, подавляя безудержное желание взять Уэстона за руку.

– Я знаю, тогда в больнице ты был подавлен, и мне кажется, я слишком быстро сдалась. Слишком быстро.

Он медленно покачал головой.

– Не трать на меня свои чувства, Отем.

– Что это значит?

– Слушай, я рад, что ты подошла поговорить со мной. Было очень приятно с тобой пообщаться, но я не могу снова так с тобой поступить.

– Как поступить?

– Причинить тебе боль. По словам моего психолога, у меня сейчас душевный разлад. Не хочу утянуть тебя за собой.

– Ты никуда меня не тянешь, – возразила я. – Друзья поддерживают друг друга в трудные времена, несмотря ни на что.

– То есть за твой счет.

– Если я пройду мимо, это обойдется мне дороже.

– И всё-таки ты должна пройти мимо. Ради твоего же блага.

Я покачала головой.

– Всё происходящее с тобой сейчас тебе в новинку. Ты просто еще не привык.

Глаза Уэстона сердито вспыхнули.

– Я не собираюсь читать тебе нотации…

– Так не читай. Я вполне освоился и знаю, что мое нынешнее положение – полный отстой. Половина моего тела не работает так, как должна. Я уже чувствую, что прикован к этому креслу до конца своих дней, и это при том, что вся жизнь еще впереди.

– Но тебе не обязательно проходить через всё это в одиночку. – Я всё-таки подалась вперед и взяла Уэстона за руку. – Я хочу помочь.

– Конечно, – кивнул Уэстон. – Помощь другим у тебя в крови. Такой уж ты человек. – Он тоскливо посмотрел на наши соединенные руки, и у меня защемило сердце от боли. Трещина в моем сердце стала еще шире, когда рука Уэстона соскользнула с моей. – Мне не нужна твоя помощь. В Балтиморе я повел себя с тобой как моральный урод и прошу за это прощения. Но я не отказываюсь от тех своих слов.

– Уэстон…

– Пожалуйста, – хрипло проговорил он. – Я не могу встать и уйти. Это придется сделать тебе.

Его голос прозвучал глухо, в нем слышалась боль, она блестела в его глазах.

– Отем, тебе нужно сделать то, на что не способен я. Вставай и уходи.

Ноябрь

– Какой милый ресторан, – сказала Ма. – Ты уверен, что можешь себе это позволить?

– Да, Ма, не волнуйся, – ответил я уже в сотый раз за вечер.

Благодаря Коннору я мог себе позволить водить Ма и Пола в «Ростан» хоть каждый вечер, а не только на День благодарения. В ночь, когда ушел Коннор, он сказал, что перевел на мой банковский счет небольшую сумму. «Небольшая сумма» оказалась четвертью миллиона долларов.

До сих пор я видел такие суммы только в учебниках по экономике. Я не рассказал об этом ни одной живой душе, потому что идея принять чужие деньги мне претила. С другой стороны, я нуждался в этих деньгах, и из-за этого ненавидел себя еще больше.

Я до сих пор сомневался, что в будущем смогу найти работу. Привыкание к инвалидному креслу и тренировки, позволяющие моему телу адаптироваться к неизменно сидячей позе, превратились в медленный, мучительный процесс. Я постоянно прилагал усилия, чтобы держаться прямо и сохранять равновесие. Три раза в неделю я вкалывал на сеансах терапии, но боли и мышечные спазмы стали моей ежедневной реальностью.

И, боже мой, мои руки находились в ужасном состоянии. Запястья всё время пачкались, из-за того что я целый день крутил колеса кресла. Ладони и кончики пальцев покрылись волдырями.

«Грязные руки и хронические боли. Проклятие, кто захочет нанять меня на работу?»

– От Коннора по-прежнему нет вестей? – спросила Ма, обмакивая креветку в соус. Я покачал головой, и Ма недоверчиво уставилась на меня. – Не верится, что он до сих пор не вернулся. Я могу понять его желание взять паузу, но на несколько месяцев?..

– Ему тяжело, – заметил Пол. – Он вправе молчать столько, сколько захочет.

Ма отсалютовала мне своим стаканом воды.

– Уэс страдает не меньше, но он здесь, работает до седьмого пота на реабилитации и усердно учится. – Она отхлебнула воды. – Как бы то ни было, я горжусь тобой, малыш, потому что ты не сдаешься.

– Присоединяюсь. – Пол тоже отсалютовал мне стаканом воды, и они с Ма чокнулись.

Уже не в первый раз я задался вопросом: что Пол Уинфилд нашел в моей матери. Он искренне смеялся над ее шутками, а когда она наклонялась к нему, чтобы салфеткой промокнуть ему усы, в глазах Пола светилась искренняя радость. И глаза Ма тоже сияли.

«Полагаю, не все мужчины грязные отбросы, а, Ма?»

Настроение резко ухудшилось. Вполне возможно, я тоже смог бы осчастливить какую-то женщину, если бы с детства не считал себя таким же дерьмом, каким был мой родной отец.

«Жалеешь себя, Носочный Мальчик? Ты здорово изгадил жизнь Отем, так что, возможно, Ма была права».

Подали основное блюдо, и Ма с Полом принялись за филе-миньон, а я стал ковырять вилкой жареного цыпленка.

– Ты сегодня такой молчаливый, Уэс, – заметил Пол. – Как у тебя дела?

– Отлично.

Пол поджал губы.

– Не хочешь ни о чем поговорить?

– Не-а.

«Ага».

Моя одинокая, монотонная жизнь – пустой дом, занятия, реабилитация, снова дом – начинала на меня давить. Именно я предложил устроить ужин в честь Дня благодарения в ресторане. Не только потому, что в маленький бостонский дом Ма было трудно втиснуться в инвалидном кресле, но еще и потому, что мне хотелось с кем-то поговорить. Хотелось вернуть в свою жизнь слова.

Хотелось завести долгий, вдумчивый разговор и поддерживать его часами. Хотелось что-то говорить, хотелось, чтобы меня поняли. Или просто посидеть в дружеском молчании.

«Отем».

Ее имя стало ответом на каждый вопрос моего сердца.

Я задвинул эту мысль вглубь сознания вместе с болью, но Пол, обладавший просто сверхъестественным чутьем, снова вытащил ее на поверхность.

– Как дела у Отем? – спросил он. – Уехала в Небраску на День благодарения?

– Не знаю, – ответил я, гоняя еду вилкой по тарелке. – Давно с ней не общался.

«Пятьдесят шесть дней, тринадцать часов и сорок три минуты. Плюс-минус».

– Как жаль, – сказал Пол. – Когда я видел ее на церемонии вручения «Пурпурного сердца», то подумал, что у вас двоих…

– Нет. Она занята. Ей нужно работать над гарвардским проектом.

– Как она восприняла отъезд Коннора? – спросил Пол и тут же покачал головой. – А впрочем, неважно. Как ты переживаешь его отъезд?

– Скучаю, – признался я.

«Это всё равно что лишиться руки или ноги. Потерять часть себя самого. Меня словно еще раз парализовало».

Ма фыркнула.

– Скучаешь, после того как он взял и бросил тебя? Выбросил в помойку годы дружбы?

– Всё несколько сложнее, – тихо проговорил я.

– А по-моему, всё предельно просто и прозрачно. На тебя обрушились самые серьезные тяготы, но ты держишься.

– Я не…

Ма ослепительно улыбнулась.

– Вот почему я так тобой горжусь.

– Перестань это повторять, – попросил я, сжимая в кулаке вилку. – Ты говоришь это по сто раз на дню.

– И что? Это же правда. Невзирая ни на что я…

Я отшвырнул вилку, и она, звякнув о тарелку, упала на пол.

– Господи, Ма…

Мать потрясенно уставилась на меня.

– Что я такого сказала?

– Ничего, в том-то и проблема, – процедил я, и мой бостонский акцент стал почти так же заметен, как ее собственный. – Хоть раз в жизни ты можешь говорить искренне? Правдиво?

Ма смотрела на меня, как на психа.

– Проклятие, о чем ты? Я говорю то, что думаю.

– Тогда посмотри на меня внимательно, Ма. Посмотри на меня, когда я говорю, что ничего хорошего в моей жизни нет. Всё плохо, черт возьми.

Ма откинулась на спинку стула.

– Как ты разговариваешь с матерью? И это после того, как я все силы положила, заботясь о тебе, когда твой подлый, никчемный отец сбежал?

– Миранда, – начал Пол.

– Не утруждайтесь, – рявкнул я на него. – Не пытайтесь сгладить острые углы. Не говорите с ней так, будто она ваша жена, и вы мой…

«Подлый, никчемный отец».

Я не произнес этого вслух.

– Неважно. Забудьте. Забудьте, что я сказал.

– Да уж, давайте сменим тему. – Ма промокнула глаза льняной салфеткой. – Давайте сделаем вид, что сегодняшний чудесный вечер вовсе не испорчен. Ради всего святого, сегодня же День благодарения.

Я с силой провел ладонью по лицу.

– Прости, Ма. – Я потянулся к ее руке. – Извини. Я не хотел.

– Знаете, что мы забыли сделать? – проговорила она, глядя поочередно на меня и на Пола. – Мы забыли сказать, за что мы благодарны. Я начну. Я благодарна за то, что ты здесь, Уэс. Коннор ушел, но ты… Ты всё еще здесь. И я благодарна. Как тебе такая искренность?