Отем кивнула, привстала на цыпочки и выхватила банку с полки.

– На твой взгляд, люди всегда готовы помочь?

– В большинстве случаев. Хотя некоторые не горят желанием помогать.

– Но ты не позволяешь трудностям встать у тебя на пути.

– Ты не слышала мое новое прозвище в кампусе?

Отем поставила банку с супом в тележку.

– Надеюсь, лучше, чем Амхерстская Задница.

– Уэстон «Ты не достанешь это для меня?» Тёрнер.

Девушка сдавленно хихикнула.

– Еще я отзываюсь на «Я здесь, внизу, придурок» и «Со слухом у меня всё в порядке, просто ноги не ходят».

Отем нахмурилась.

– А что насчет твоего слуха?

– Некоторые разговаривают со мной так, будто я глухой. – Я проехал по проходу между стеллажами, одной рукой крутя колеса, а другой таща за собой тележку. – Или так, будто я умственно отсталый.

– Такое часто случалось?

Я пожал плечами.

– Не единожды.

– Людям следует говорить друг с другом как с… людьми, – проговорила Отем. – Нельзя что-то решать за другого человека, пока он сам не сказал, что ему нужно.

– И из этих соображений ты собираешься спасать мир, начав с нашего сельского хозяйства. – Я взял с полки банку кукурузы. – Бензин в наши дни дешев.

– О, боже, я ведь так тебе и не рассказала, – воскликнула Отем. – Гарвард отклонил мой проект.

– Без шуток? Проклятие, мне жаль. – Я покачал головой. – Погоди-ка, нет, мне не жаль. Ты терпеть не могла всё это биотопливо.

– Знаю, но чувствую себя так, словно подвожу свою семью. И какую тему выбрать теперь? Я металась целый год, прежде чем остановилась на биотопливе. – Она вздохнула и облокотилась на ручку продуктовой тележки. – Может быть, мне стоит сменить специализацию.

– Ты же собиралась помогать людям.

– Да, но откуда начать?

Я пожал плечами.

– Делай то, что подсказывает тебе сердце, то, что считаешь правильным.

Отем потерла ладонью подбородок.

– Один мудрый человек как-то сказал: «Чувства – как миндалевидные железы».

– Тот человек не был мудрым, он был идиотом, раз сказал подобную чушь такой девушке, как ты.

– Такой, как я?

Я отвел глаза и пихнул тележку вперед. «Ляпнул, не подумав».

– Эти твои перчатки настоящее чудо, черт возьми.

Отем улыбнулась.

– Я рада. Пойдем отсюда. Давай выпьем горячего шоколада в «Белом султане». Хочу перед отъездом попрощаться с Эдмоном.

Мы выложили мои покупки на ленту перед кассой, и кассирша их пробила.

– Наличные или карта? – спросила она у Отем.

– Карта, – ответил я.

– Тридцать три доллара, пятнадцать центов, – объявила кассирша, обращаясь к Отем.

– Я понял, – сказал я, вставляя карточку в машинку.

Отем наблюдала за представлением, прищурившись и скрестив руки на груди. Когда кассирша протянула девушке чек, та не выдержала.

– Это чек молодого человека, – проговорила она, засовывая руки в карманы куртки. – Господи, он же прямо перед вами.

Я бледно улыбнулся женщине и забрал у нее чек.

– Приятного вам дня.

Снаружи Отем сердито засопела.

– Ну почему люди так себя ведут? Такое часто случается?

– Довольно часто, – ответил я.

Отем снова сердито фыркнула и возвела глаза к небу.

– Серьезно? Не хочу устраивать сцену и смущать тебя, но это просто непорядочно.

Я пожал плечами и стал перекладывать продукты в висевший на спинке инвалидного кресла рюкзак.

– Я привык.

– Правда?

– Нет, – признался я. – Но что я могу сделать?

Отем прикусила нижнюю губу, вид у нее сделался задумчивый. Глядя на нее, я невольно улыбнулся.

«И что же ты собираешься делать, Отем?»

Ϛ.

– Mon homme tranquille и моя задумчивая девушка! – воскликнул Эдмон, ставя перед нами две чашки с горячим шоколадом. – Как славно.

Он запел какую-то арию Пуччини и широким шагом удалился в кухню, а вернувшись, принес нам одну клюквенную лепешку на двоих. Отем замахала было руками, отказываясь, но француз поставил тарелку на стол и, повернувшись, пошел обратно в кухню, ни на секунду не прекращая петь. Однако, уходя, он бросил на меня многозначительный взгляд и подмигнул.

Отем разломила лепешку пополам. В этот миг она была невероятно красива. Рыжие, шелковистые волосы и жемчужно-белая кожа так и сияли на фоне снежно-серого пейзажа за окном.

Давным-давно, в другой жизни, Эдмон как-то раз сказал по-французски: «Порой сердце прячется за разумом».

«Но что, если сердце вынуждено прятаться, чтобы не навредить той, кого любит?»

– Уэстон? – проговорила Отем. – Ты голоден?

Я моргнул и вернулся к реальности.

– Ага, выглядит очень аппетитно, – брякнул я первое, что пришло в голову. – Съешь немного?

Отем одарила меня доброй и немного нервной улыбкой, значения которой я не понял.

– Думаю, пара кусочков мне не повредит.

Ϛ.

Мы направились к дому Отем, забрали ее чемодан, потом сели в такси и поехали на вокзал. Дороги были загружены – все ехали на праздники в Бостон. На нужную платформу мы прибыли за десять минут до начала посадки на поезд. Отем присела на свободный край скамьи, а я остановил свое кресло рядом.

– Ничего, что ты остаешься в Бостоне один на каникулы? – спросила девушка.

– Как-нибудь выживу.

Она кивнула и до упора застегнула молнию на куртке.

– Жаль, что…

– Что?

Она улыбнулась и покачала головой.

– Ничего.

Время истекало. Мне хотелось, чтобы люди, сидевшие на скамье, свалили куда подальше, но ничего не поделаешь. Сейчас или никогда. Я сунул руку под кресло – под сиденьем была натянута сетка – и вытащил оттуда подарок, завернутый в белую бумагу и перевязанный красной лентой.

У Отем округлились глаза.

– Мы же поклялись, Уэстон Тёрнер. Ты пообещал…

– Кто бы говорил. – Я помахал ей рукой, затянутой в новенькую перчатку. – Клятвопреступница.

– Дело не в этом. – Отем вздохнула и украдкой промокнула глаза.

– Ты даже не посмотрела на подарок, – поддразнил я ее. – Может, это календарь «Лучшие сортиры мира».

Она слегка толкнула меня локтем.

– Заткнись. Упаковка такая красивая.

Девушка развернула бумагу и достала тетрадь в твердом переплете. На обложке красовались белые одуванчики на фоне розового с золотом восхода, ветер уносил вдаль семена-парашютики.

– Уэстон, как красиво.

Отем погладила обложку.

– Я подумал, ты могла бы записывать сюда свои блестящие планы по спасению мира, – сказал я. – Может, это поможет тебе выбрать какую-то тему и всерьез ею заняться.

Девушка кивнула, не сводя глаз с тетради, ее пальцы снова и снова обводили один из одуванчиков.

– Обожаю одуванчики. Весной на нашей ферме они повсюду. Мама называет их сорняками, но папа всегда говорил, что эти цветы нужны для загадывания желаний. Наверное, в детстве я загадала сотни желаний.

Я легко представил себе эту картину: маленькая девочка с рыжими косичками зажмуривается, изо всех сил дует на одуванчик, и ее мечты улетают в большой мир. Она мечтает изменить этот мир к лучшему, хочет помочь своей семье. Я представил, как эта малышка превращается в девушку, и ее поэтичное сердце мечтает встретить того, с кем она проживет всю жизнь.

«Кого-то достойного ее».

– Спасибо, – сказала Отем.

– Не за что.

Она положила тетрадь на скамью и встала, потом наклонилась, чтобы меня обнять, но колеса кресла мешали ей это сделать. Мне хотелось, чтобы она прижалась ко мне, чтобы мы крепко обнялись. Хотелось держать ее в объятиях.

Отем сжала мои плечи, потом выпрямилась.

– Извини, так ничего не получится.

И, прежде чем я успел сообразить, что происходит, она села ко мне на колени.

Села боком, и я ощутил легкое давление на ноги. Теперь наши лица оказались на одном уровне, всего в нескольких дюймах друг от друга.

– Так лучше? – спросила она.

– Ага. – Я тяжело сглотнул. – Лучше.

Отем обняла меня за шею, и я тоже ее обнял и прижал к себе; она была такая худенькая и хрупкая, что мои руки скрестились поверх ее спины.

Ее маленькая грудь прижалась к моей, так что два сердца забились рядом. Наше объятие походило на неторопливый поцелуй, и я дышал этим мгновением. Дышал ею. Я чувствовал, как под моими руками поднимается и опускается ее грудная клетка, ее теплое дыхание щекотало мне шею. Еще секунда, и я бы сорвал с рук подаренные перчатки, запустил бы пальцы в ее волосы и под куртку, чтобы ощутить гладкость и тепло ее кожи.

«Дотронуться до ее обнаженной спины, погладить бархатистую кожу и на этот раз не останавливаться. В соседней комнате никого нет, назавтра не нужно никуда уезжать».

Отем рядом со мной, в моих объятиях, она обнимает меня, и этого достаточно. Всё идеально.

– С Рождеством, Уэстон, – прошептала она мне на ухо.

– С Рождеством, Отем, – хрипло ответил я.

Она встала и снова присела на скамью, не глядя на меня, а я не мог отвести от нее глаз. Боже правый, она буквально светилась. Щеки разрумянились, а в глазах горело… желание? Не может быть. Мое тело сломано, мне нечего ей предложить. И всё же она взирала на меня с тоской, вбирала меня взглядом всего, с головы до колес, а ее губы медленно приоткрылись.

Как будто она хотела меня поцеловать.

Волшебный момент разрушило объявление по громкой связи: начиналась посадка на поезд. Отем взяла тетрадь, ухватилась за ручку чемодана и напоследок помахала.

– Скоро увидимся.

Я кивнул; невзирая на холод, меня согревала надежда, и ее жар медленно растапливал лед отчаяния и злости, которые так долго были частью моей новой жизни. Вот только время и расстояние убьют воспоминания об этом моменте, как убили память о той ночи на диване. Отем вернется в Амхерст, верная своим новым клятвам, чтобы ее сердцу ничто не угрожало.

«И правильно сделает».

Я наблюдал, как она садится в вагон, и не двинулся с места, пока поезд не растаял вдали.