Эмма Скотт - Зажечь небеса

И горят в моей памяти

Осени яркие краски…

Слова расплылись у меня перед глазами из-за подступивших слез, я скомкала лист бумаги, и с моих губ сорвался тихий стон, исторгнутый из самого сердца.

– Ma chère, – донесся до меня напряженный голос Эдмона. – Посмотри на меня. Великан-француз присел на корточки рядом со мной. – Скажи мне, что случилось.

– Письма, которые Коннор присылал мне из тренировочного лагеря, – пробормотала я. – Думаю, именно тогда я догадалась.

– О чем догадалась?

– Но ведь я спрашивала. Я спросила их обоих, а они соврали… О, господи, они лгали мне множество раз…

– Кто, ma chère? Кто тебе лгал?

– Я спросила его, и он сказал «нет». Он этого не писал. Он не мог ничего написать. А я ему поверила. Я поверила ему, потому что доверяла.

– Отем…

Меня охватило оцепенение, как будто я упала в ледяную воду. Я вытерла слезы, запихнула бумаги обратно в рюкзак и поднялась на дрожащие ноги.

– Спасибо, Эдмон, – проговорила я ровным тоном. Попыталась улыбнуться, потому что в противном случае Эдмон ни за что бы меня не отпустил. – Со мной всё хорошо. Извините, что напугала вас. Просто эти стихи такие… красивые. – Я с трудом сглотнула. – Такие красивые. Но теперь я в порядке. Пойду, верну Уэстону его вещи.

Как только я произнесла имя Уэстона, сковавший меня лед треснул – и в моем сердце образовался кровоточащий разлом – но я усилием воли снова его заморозила. Следовало поскорее уйти.

Эдмон покачал головой.

– Отем, не знаю, что сейчас произошло…

– Я тоже не знаю. Вернее сказать, теперь я знаю, что произошло. Наконец-то. – Я вдохнула через нос и выпрямилась. – Увидимся завтра утром.

Я повернулась и ушла, ноги вынесли меня из теплой, благоухающей сладостями пекарни в холодные объятия вечера. Весь путь до дома Уэстона я прошла пешком.

Уэстон всегда оставлял дверь квартиры открытой, чтобы я могла войти, но сегодня я постучала, и от этого стука мое сердце содрогнулось, сковавший его лед снова треснул, и в щель хлынула боль.

Дверь открылась.

Я протянула рюкзак.

– Нашла твою вещь.

Глаза Уэстона стали просто огромными, и выражение его лица подействовало на меня, как оплеуха. Боль в его глазах подтвердила мои сомнения.

Правда вышла наружу.

«Всё кончено».

Эта мысль обрушилась на меня, как скала. Не «Возможно, у нас еще есть шанс», или «Я могу всё исправить», или даже «О, черт, ты клятый идиот», хотя всё это пришло мне в голову секунду спустя.

Сердце камнем ухнуло куда-то в нижнюю часть груди, когда я забрал рюкзак из рук Отем. Она обогнула мое кресло, прошла в гостиную, сгорбилась и обхватила себя за плечи. Я развернул кресло и поехал за ней, вспоминая наш первый разговор, состоявшийся в библиотеке Амхерстского университета. Тогда Отем сказала мне, что для нее очень важна честность, что, когда дело касается любви, она ждет искренности.

– Итак? – Она повернулась ко мне и указала на лежащий у меня на коленях рюкзак. – Ты об этом хотел поговорить сегодня вечером?

– Да. – Я сбросил предательский рюкзак на пол. – Да, об этом.

– И почему сегодняшний вечер такой особенный? – Она пыталась говорить ровным тоном, но ее голос то и дело срывался. – Чем были плохи все предыдущие вечера, миновавшие за последние полтора года?

Я проигнорировал ее сарказм и сказал правду. Впервые в жизни я произнес это вслух… и, черт возьми, слишком поздно.

– Потому что я люблю тебя. Я влюблен в тебя до безумия и уже давно…

– Нет. – Она покачала головой, крепко сжав губы. – Не нужно говорить такое, Уэстон. Только не сейчас.

Я придвинул инвалидное кресло ближе к ней.

– Я должен. Мне уже давно следовало… Проклятие, у меня было столько возможностей признаться, но я не смог или думал, что не могу…

– Это был ты, всё это время, – прошептала Отем. – Ты писал мне, а все сливки снимал Коннор.

Я кивнул.

– Почему? Почему ты так со мной поступил?

– Ты понравилась Коннору, – проговорил я, и собственные слова показались мне донельзя глупыми и жалкими. – Ты очень ему нравилась, но он не знал, о чем с тобой говорить.

– Значит, ты всё это делал ради него.

– Поначалу. Вскоре я уже делал это для вас обоих. Я думал… Я хотел помочь ему сделать тебя счастливой, потому что считал, что сам на это не способен.

– И я оказалась легкой целью, – припечатала Отем. – Потому что любила поэзию, романтику и красивые слова. – Она плотнее обхватила себя руками. – Как же это работало? Ты писал стихи и передавал их Коннору, как шпаргалку на школьном экзамене?

– Всё началось с сообщений, – признался я. – И на этом мне следовало остановиться, но первое стихотворение…

– Ты о стихотворении, прочитав которое, я переспала с Коннором? Ты это стихотворение имеешь в виду?

– Я написал его не для Коннора. Я написал его для себя. Для тебя. Но ты его нашла, а Коннор сказал, что это он его написал. Это не оправдание, но так уж получилось. Богом клянусь. Я не сочинял этот стих ради того, чтобы с его помощью Коннор тебя соблазнил. Я разозлился, узнав, что Коннор его украл…

– Ты разозлился на Коннора, – повторила Отем. – И всё же ничего не сделал, чтобы меня остановить. Ты не рассказал мне правду.

– Я подумал, что уже слишком поздно, – сказал я. – Я тебя любил, но Коннора я тоже любил. Мне хотелось, чтобы вы оба были счастливы.

Мгновение Отем смотрела мне в глаза, ее руки безвольно опустились, потом она прижала кончики пальцев к губам.

– Что еще? Стихи. Письма из тренировочного лагеря?

– Телефонный звонок в Небраску.

– Телефонный звонок? После того, как у моего отца случился сердечный приступ? Это был ты?

Я выдержал ее недоверчивый взгляд, потому что это было меньшее, что я сейчас мог сделать.

– Это был я.

Отем пошатнулась, сделала шаг назад и присела на край дивана.

– Господи. Какой же идиоткой ты меня, наверное, считал.

– Нет, я…

– Ты сказал, что у тебя простуда, а я так боялась за отца, так устала, что плохо соображала, а ты этим воспользовался…

– Нет, клянусь, всё было не так, – возразил я, стискивая ободы колес инвалидного кресла. – Мне нужно было с тобой поговорить и мне хотелось, чтобы ты почувствовала себя лучше. Мне хотелось, чтобы ты поняла, что тебя любят, а Коннор, не мог этого сделать, черт возьми.

Она покачала головой, оперлась локтями о колени и запустила пальцы в волосы.

– Боже, я провела столько времени, мучаясь из-за Коннора. Сколько бессонных ночей… Сколько месяцев я ждала, волновалась и сомневалась в наших отношениях. Я провела День благодарения в его доме рядом с его родителями. Я выставила себя полной дурой, мечтая над этими проклятыми письмами.

«Доволен, Носочный Мальчик? Твои худшие страхи стали реальностью».

У меня защемило сердце. Именно этого я больше всего боялся: что, узнав правду, Отем начнет винить себя, хотя никакой ее вины во всём случившемся не было, она просто всем сердцем поверила нам.

– Ты не дура, – сказал я. – Ты поверила нам, и у тебя не было никаких причин нам не верить.

– Верно, потому что мне и в голову не могло прийти, что вы так со мной поступите. И не раз. Вы поступали так очень долго. Даже когда ушли на войну, даже когда попали в больницу… и потом, когда мы с тобой общались…

Она покачала головой, слезы капали ей на колени.

– Знаю, – сдавленно проговорил я. – Прошло слишком много времени, и казалось невозможным отыграть назад. Когда Коннор ушел, я подумал, что не нужно ничего делать. Всё равно в то время я не мог написать ни слова. Все мои слова умерли, и я думал, что уже никогда их не найду. Я думал, что, рассказав тебе правду, причиню тебе еще больше боли.

– Мне больно из-за всего этого! – закричала Отем, вскидывая голову. – Нельзя измерить степень и меру этой боли; есть то, что случилось, и всё случившееся ужасно. Ты заставил меня полюбить Коннора, а потом он ушел, забрав с собой все слова.

– Ты права, – сказал я и попытался взять ее за руку. – Ты права. Я совершил сотню ошибок, и у меня закончились оправдания. Я люблю тебя…

– Перестань это повторять! – Отем отдернула руку и встала. – Ты не имеешь права говорить это сейчас.

– Я должен. – Я повысил голос. – Мне нужно произносить эти слова своим собственным голосом. Последние несколько месяцев были лучшими в моей жизни. Я выжил только благодаря тебе.

– Нет…

– Клянусь Богом, Отем: всё, что я написал, всё, что мы говорили друг другу до сего момента, было правдой.

– Правда, – прошептала она. – Правда – единственное, что мне нужно, но она каждый раз выскальзывает из моих пальцев.

– Твоя любовь была настоящей, просто ты любила не Коннора. – Глаза защипало от слез. – Ты любила меня.

Наши взгляды встретились, и на миг мне показалось, что появилась надежда. Я видел в глазах Отем желание простить меня.

– Та ночь на диване, – проговорила Отем. – Боже, я еще никогда так сильно не хотела мужчину. Я винила текилу и одиночество, но в глубине души знала, что между нами было что-то большее.

– Так и было.

Она покачала головой, посмотрела в потолок.

– Я прямо спросила тебя, написал ли Коннор те письма, а ты ответил «да». Я спросила Коннора, он ли написал те письма, и он ответил «да». Я поверила вам обоим. Я вам доверяла. Но ты не доверил мне свои чувства. Я переспала с Коннором по собственной воле, но после этого осталась с ним и спала с ним снова и снова, из-за затеянной вами игры. Вы водили меня за нос до самого отъезда на фронт. И когда я уже думала, что между мной и Коннором всё кончено, начали приходить письма из тренировочного лагеря. Боже мой, Уэстон, я влюбилась в эти письма всем сердцем.

«Она влюблена в мою душу, а моя душа – это ты».

– Прости меня, Отем. Мне так жаль.