Несмотря на то, что солнце садилось, вокруг по-прежнему гремели и свистели заводы, шумели доки и, пронизывая до костей, дребезжал близлежащий железнодорожный мост.

Итан двигался мимо ряда выдающихся ниш в форме кафедры проповедника, в которых спали бродяги, укрытые рваными газетами. Никто из них не пошевелился и не издал ни звука, пока он проходил мимо. Найдя место, где можно было встать у перил, Итан продолжил есть свой ужин, купленный в рыбном магазине в районе Саутуарк. За пенни посетитель мог перекусить так же сытно, как любой богатый щёголь в Лондоне, в меню входило: филе свежей пикши или трески в панировке, обжаренное на углях костра в котле с кипящим жиром. Внутри рыба оставалась твёрдой и белой, а с внешней стороны формировалась корочка тёмно-коричневого цвета, филе было завёрнуто в пергамент вместе с горячей долькой лимона и несколькими веточками петрушки, зажаренных до состояния солёных хрустящих прутиков.

Прислонившись к изогнутым перилам, Итан медленно ел и обдумывал своё положение. Он продолжал передвигаться в течение дня, незаметно блуждая среди дворников и мусорщиков, людей-сэндвичей, носящих двусторонние рекламные щиты, сапожников, коневодов, продавцов пирогов и карманников. Он устал до смерти, но чувствовал себя в большей безопасности на улицах, чем запертым в стенах своей квартиры.

Скомкав кусок пергамента, Итан перебросил его через перила моста и пронаблюдал, как шарик летит с высоты более, чем сорок футов, и ударяется о грязную чёрную воду. Несмотря на постоянные попытки, в виде ужесточения законодательства, постройки новых канализационных линий и насосных станций по сокращению выбросов вредных веществ в Темзу, уровень кислорода в воде был слишком низким, чтобы в ней водилась рыба или водные млекопитающие.

Маленький шарик медленно исчез в мутной реке.

Взгляд Итана устремился на купол Собора Святого Павла, самого высокого сооружения в Лондоне. Над ним светилась молочно-белая косматая пелена облаков, в нескольких местах её пронзали вспышки розового и оранжевого цветов, словно вены, пульсирующие светом.

Итан подумал о Гарретт, как делал всегда в тихие минуты. В это время суток она обычно была уже дома. Недалеко отсюда, чуть меньше трёх миль. Какая-то часть его сознания всегда вычисляла её вероятное местоположение, расстояние между ними. Мысль о ней успокаивала и поднимала настроение, как ничто другое, заставляла его ощущать себя человеком.

Оглушительный звук возвестил о поезде, мчавшимся по железной дороге между мостами Блэкфрайерс и Саутуарк. Хотя Итан привык к железнодорожному шуму, он вздрогнул от сильного грохота клёпаных балок, металлических рельсовых опор и сцепок подвижного состава. Непрерывные пронзительные выхлопы пара регулярно перемежались рёвом разгорячённой топки. Отвернувшись от воды, Итан снова начал движение по тротуару.

Его потряс сильный удар в грудь, будто кто-то стукнул дубинкой. Итана отбросило назад, он упал на задницу, и от сильного удара у него выбило воздух из лёгких. Хрипя и задыхаясь, он пытался восстановить дыхание. Внутренности пронизывало странное жужжание.

Потребовались все силы, чтобы подняться на ноги. Конечности отказывались работать должным образом, мышцы дрожали и сжимались в ответ на растерянные сигналы мозга. Жужжание превратилось в жуткое обжигающее чувство жарче огня. Казалось, было невозможно представить, что человеческая плоть может нести в себе столько боли. Не в силах определить причину, Итан в недоумении опустил взгляд вниз. На его рубашке расплылось тёмное пятно.

Его подстрелили.

Итан поднял оцепенелый взгляд и различил Уильяма Гэмбла, идущего к нему навстречу с карманным револьвером "бульдог" в руке.

Оглушительный рёв поезда всё не смолкал, Итан отступил к перилам моста и опёрся о них, чтобы не рухнуть.

– Рассчитывал на честь Фелбригга? –спросил Гэмбл, когда шум утих. – В душе он бюрократ. И всегда будет подчиняться вышестоящему звену. Тэтхем и Дженкин убедили его, что их планы идут во благо Англии.

Итан молча уставился на него. Боже всемогущий. Комиссар полиции собирался допустить, чтобы десятки ни в чём не повинных людей, включая женщин и детей, получили увечья и были убиты... и всё это ради политического преимущества.

– ... ограбил сейф Тэтхема в мою смену, ублюдок, – раздражённо говорил Гэмбл. – Дженкин не пустил мне пулю в лоб только лишь потому, что сам заварил кашу, пригласив доктора Гибсон на званый вечер. – Он медленно приблизился к Итану. – Я не хотел прикончить тебя вот так. Мне хотелось честного боя.

– Всё было честно, – из последних сил проговорил Итан. – Я должен был... предвидеть твоё появление. – В горле рокотала жидкость с привкусом соли. Он кашлянул и увидел брызги крови на земле. Согнувшись, он взглянул сквозь каменную балюстраду на тёмную гладь воды внизу. Приподнявшись, он тяжело упёрся в перила.

Одержать победу было невозможно. Пути к спасению не существовало.

– Да, должен был, – согласился Гэмбл. – Но ты неделями не думал ни о чём, кроме той зеленоглазой стервы. Она довела тебя до этого.

Гарретт.

Она не узнает, что в самом конце, он думал о ней. Никогда не выяснит, что значила для него. Умирать оказалось бы намного легче, если бы он ей рассказал. Но Гарретт заживёт спокойно, как и раньше. Она была сильной, выносливой женщиной, животворящей силой.

Итан волновался лишь о том, что некому будет приносить ей цветы.

Как странно, что в последние мгновения жизни, он не испытывал ни гнева, ни страха, только душераздирающую любовь. Итан растворялся в ней. Вокруг не оставалось ничего, кроме тех чувств, которые в нём вызывала Гарретт.

– Она того стоила? – глумился Гэмбл.

Вцепившись в перила позади себя, Итан едва улыбнулся.

– Ага.

В следующее мгновение он откинулся назад и, позволив ногам подняться по инерции вверх, его тело перекувырнулось назад, и свалилось в воду, ногами вперёд. Во время головокружительного падения он смутно осознавал, что прогремели другие выстрелы. Затаив дыхание, Итан приготовился к столкновению.

Мир взорвался и его окутала мерзкая, ледяная темнота, словно он очутился в аду после того, как в нём потушили огонь и серу. Жидкая смерть. Итан вяло боролся, не в состоянии ни видеть, ни дышать. Наконец, он достиг того уровня повреждений, которые его тело не могло больше переносить.

Его затягивало вниз, в настырную тишину, где не существовало ни времени, ни света, ни ощущения самого себя. Он сгинул в водах могучей реки, над которой возвышался город с миллионами жителей и бескрайним небом, его тело ни что иное, как мельчайшие частицы ускользающей человеческой жизни. В ударах ослабевающего сердца эхом отдавалось лишь одно имя... Гарретт... Гарретт. Она была где-то здесь. Недалеко. Он цеплялся за эту мысль, пока древнейший поток уносил Итана навстречу его участи.


Глава 15


– Элиза, – устало проговорила Гарретт, потирая глаза, – только потому что мой отец чего-то хочет, не означает, что ты должна потакать его желаниям.

Они стояли на кухне, где в воздухе витал насыщенный аромат традиционного рождественского пирога. Повариха заняла оборонительную позицию:

– Я дала ему тонюсенький кусочек, не шире вашего пальчика, смотрите, сейчас покажу вам пирог...

– Не хочу я смотреть на пирог. Я хочу, чтобы ты придерживалась недельного меню, которое я тебе выдала.

– Не может же он питаться, как инвалид.

– Он и есть инвалид.

Отработав долгие часы в клинике, Гарретт вернулась домой и обнаружила, что Элиза самостоятельно приняла решение приготовить одно из самых любимых блюд отца, традиционный рождественский пирог невообразимых размеров, который являлся слишком тяжёлой едой для его пищеварительной системы. А ещё кушанье было чересчур дорогим, в него входило шесть фунтов смородины и изюма, три пуда почечного сала, два - сахара, два - говядины, по пинте вина и бренди, и всевозможные специи, всё это запекалось в мучном корже до тёмной, липкой субстанции.

Из комнаты отца, наверху, не доносилось ни звука, Элиза уже успела отнести ему кусок, и он, несомненно, поглощал лакомство, как можно быстрее.

– Через пару часов, он будет жаловаться на боли в животе, – сказала Гарретт. – В этот пирог входят все ингредиенты, которые ему противопоказаны, начиная с сахара и заканчивая салом.

Наполовину извиняясь, наполовину защищаясь, Элиза ответила:

– Раньше мистер Гибсон ел его каждое воскресенье, а теперь ему и кусочка не разрешают взять в рот. Что из удовольствий ему остаётся? Ни жены, ни сладкого, ходит с трудом, глаза слишком слабы для чтения... только сидит в своей комнате и считает дни до следующей игры в покер. Позвольте ему хоть чуток радости, скажу я вам.

С губ Гарретт готов был сорваться раздражённый ответ, но она прикусила язычок, обдумав сказанное поварихой.

Слова Элизы имели смысл. Стэнли Гибсон когда-то вёл активный образ жизни, служил констеблем в Лондонской полиции, а теперь большую часть времени проводил в тишине своей комнаты. В светлой и уютной, но всё же, должно быть, она иногда казалась тюрьмой. Что плохого, если время от времени потакать его небольшим слабостям?

Делая всё возможное для поддержания того, что осталось от физического здоровья, Гарретт не должна отказывать ему в маленьких удовольствиях, которые делали жизнь терпимой.

– Ты права, – неохотно согласилась она.

У Элизы отвисла челюсть.

– Правда?

– Я согласна, что время от времени, все заслуживают толику радости.

– Справедливые слова, доктор.

– Однако, если конкретно эта "радость" не даст заснуть ему полночи из-за боли в животе, ты мне поможешь.

Губы служанки растянулись в ухмылке.