— Ты слыхала, что про Агафью говорят?

Она загадочно смотрела на подругу. Даше было неприятно слышать об Агафье, ведь она до сих пор не могла прямо обвинить ее в своей порче. Но Глашка, понимая, что причиняет неприятные воспоминания, тем не менее продолжала:

— Бабы наши решили проверить, правда ли она колдунья? — Даша заинтересованно посмотрела на подругу.

— Ну и вот, — помолчав для важности, Глашка продолжила свой рассказ, — передала через людей Надька Мещерякова, будто у нее спина очень болит, и попросила Агафью заговорить. Та все ломалась, не шла. Ну ты ж знаешь Надьку. Упрашивала, уговаривала, рассказывала, как у нее где болит, да ломит, так слезы от жалости у людей текут. Уговорила она Агафью. Та пришла к ней. А люди научили Надьку… Она воткнула в столешницу с тыльной стороны булавку. Вроде можно определить так колдунью. Агафья почитала над ее спиной, рукой помяла. Домой засобиралась. — Глашка опять замолчала, многозначительно глядя на подружку.

Та нехотя спросила:

— Дальше-то чего?

— Вот тебе и чего… Уходить надо, а она не могет! Надька говорит, мечется, мечется, а от стола отойти и не может…

— Это еще ни о чем не говорит, — возразила Даша в защиту Егоровой тещи.

— Ой, ну ты добрая душа, — удивилась Глашка, — мало она тебе насолила? Егора простить не могла тебе Паранька, вот ты и мучилась. А как Надька вытащила булавку, она ушла. Вот! А ты говоришь!

Даша задумчиво смотрела на подругу, говорить о колдунье ей не хотелось. Ведь где Агафья, там недалеко и до разговоров об Егоре. Даша боялась услышать о нем, боялась выдать себя. Но Глашка не могла умолчать о деревенских новостях. Она начала рассказывать, что поведал ей Никита о ночном приключении друга. Даша побледнела, когда услышала, как на Егора напал волк. Сердце ее отчаянно билось, когда в хату с охапкой соломы вошел Харитон. Он увидел непрошеную гостью и, недовольно шаркая подшитыми валенками, прошел к печке. Свалив охапку, он отряхнулся, и взор его обратился к Глашке. Та первая поздоровалась с ним. Харитон недовольно пробурчал приветствие и уселся на лавку. Некоторое время он сидел молча, видимо о чем то думал. Наконец, решившись, он повернулся к Глашке:

— Ты вот чего, Глафира, нечего тебе на хутор шастать, дома делов мало ли? У моей жены невпроворот. Разные у вас теперь интересы. У нее семья. Ты не части на хутор.

От таких слов у Глашки перехватило дыхание. Она не ожидала, что Харитон будет запрещать ей видеться с подружкой. И пока Глашка приходила в себя, Харитон повернулся к жене:

— И про безногую забудь. Тоже мне подружка!

— Ты, Харитон, в своем уме? — вскипела Глафира, — Мы с Дашкой вместе с малых лет. С чего мне отказаться от нее? По какой такой необходимости я к подруге ходить не стану? — взбешенная неприветливыми словами вскочила она перед Харитоном.

Тот молча встал и удалился в горницу. Даша растерянно теребила фартук. Всего могла ожидать она от мужа, но прогнать близкого ей человека! Дети молча залезли на печку и оттуда сверкали глазенками, боясь своим присутствием вызвать родительский гнев. На глазах у Даши выступили крупные слезы. Харитон обидел не только Глашку, но и ее. Ведь без своей суматошной подруги она жить не могла. Ей доверяла она то, что вряд ли сказала бы когда-нибудь матери. А чем не угодила ему Маришка? Безвинная душа. Ведь для нее Даша единственная радость. Даша вспомнила, как тянется к ней Маришка, как радуется ее приходу, приносимым гостинцам… Слезы сами хлынули из глаз. Глашка обняла ее одной рукой, а другой сдергивала с вешалки свою шубейку. Ее всю трясло от возмущения. Еще никто так не обижал ее. Она быстро оделась, помахала рукой детям и вышла в сенцы, увлекая за собой Дашу.

— Твой совсем спятил! — немного успокоившись от свежего ветерка произнесла она стоя уже на крыльце. — А может и раньше таким был? Не замечали просто? Жил себе тут бирюком… Ты, подруга, не горюй, я как приходила так и еще приду, только уж к тетке Катерине. А ты прибежишь, тут недалече. — она обняла Дашу и заспешила по дороге.

Даша смотрела ей вслед и думала: «Что же я наделала? Детей пожалела, доверилась Харитону. А он вон как все повернул, несмотря на обещания». Она, как была не одетая, выбежала из сеней и побежала к родному дому. Там было все как прежде; сверкали надраенные чугунки, строго стояли ухваты. И даже запах был таким, как помнила она его с детства. Пахло хлебом, взваром и, конечно, чабрецом. Пучок его бабка Авдотья всегда вешала в уголке при входе. У Даши защемило сердце. Как можно было променять все это на другую жизнь? Она опустилась на сундук и тихо заплакала. Бабка Авдотья, сразу почуявшая неладное, подскочила к ней. Дед вопросительно-тревожно смотрел, сидя на табуретке возле печки. Катерина, строго сложив руки на животе, выпрямившись, стояла посреди хаты, где ее настиг неожиданный приход дочери.

«Видимо остальных нет дома» — c облегчением вздохнула Даша. Ей было легче выплакаться на плече у бабки, чем видеть вопрошающие взгляды своих братьев. Те, чего доброго, пойдут к Харитону заступиться за сестру. И неизвестно чем может кончиться такое разбирательство. Усевшись рядом с внучкой, бабка Авдотья гладила ее по плечу.

— Ты расскажи, чего случилось? Вместе и придумаем как дальше быть?

От спокойного голоса бабки, от того, что родные сразу прониклись ее бедой, Даше стало легче. Она понимала, что за молчанием матери кроется тревога за нее, свою единственную дочь. Глубоко вздохнув, Даша поведала о выходке Харитона. Все сразу приняли ее сторону. Дед Василий, несмотря на простреленную спину, вскочил с табуретки и объявил, что пойдет к Харитону. Но бабка Авдотья махнула рукой:

— Cиди уж, c тебя заступник… Начнешь проповедь читать: побойся Бога, сын мой, усмири свою гордыню… Катерине надо идти к нему!

Катерина молча накинула на голову пуховую шаль и пошла к зятю. Харитона она недолюбливала и считала, что Дашка была не в своем уме, когда пошла за него замуж. Она до сих пор недоумевала, как тот мог уговорить ее дочь. В душе кипела злость на Харитона. Войдя в избу и увидев того, подкладывающего в печку солому, она силой воли пригасила свои чувства. Здороваться, однако, не стала, сразу выложила зачем пришла:

— Ты, Харитон, думай, прежде чем указывать моей дочери! В обиду мы ее не дадим. А ежели обидишь хоть словом, мы назад ее заберем, не посмотрим на пересуды. До мужиков своих я доводить не буду про скандал этот. Но помни, мы рядом! — она посмотрела на Харитона таким горящим взором, что у того, сроду никого не боящегося, мурашки пробежали по спине. Катерина повернулась, и молча, не прощаясь, вышла из хаты. Дома она вела себя сдержанно, не бранила Харитона, но и не сочувствовала дочери.

— Ты домой поди, — сурово произнесла она, — не ровен час, отец с братьями нагрянут, сразу все поймут.

Даша в недоумении смотрела на мать: неужели она осуждает ее, свою дочь, и поддерживает Харитона? Обиженная, она уходила из родного дома. Был бы дома отец, тот бы пожалел, посочувствовал. Дед молчит, вздыхает, бабка все расспрашивает: может чем разозлила мужа? Не угодила ему? Она не понимала, как еще надо угождать? В доме чисто, на загнетке всегда щи стоят. Ведь она не присядет за целый день! Чем Харитон недоволен, она не подозревала, но видела, как тот меняется прямо на глазах. С нее все не спускает глаз, даже к родным отпускает с неохотой. По ночам просыпается и прислушивается к шорохам за окном. А что там можно услышать? Кругом только степь, снегом как одеялом укрытая. Иногда волки воют, если прислушаться — кажется, что они совсем рядом. Понятно, у страха глаза велики, но когда просыпаешься ночью, от того, что рядом ворочается муж, приходят в голову разные мысли. И волчий вой становится близким. А может, они и в самом деле около сараев воют голодные? Вон на людей нападают. Даша бочком вошла в дверь Харитоновой хаты. Она до сих пор в душе считала дом, в котором жила, соседской хатой и не могла привыкнуть к тому, что теперь это и ее хата тоже.

Харитон сидел у печки. Угрозы Катерины не слишком его обеспокоили. Его беспокоило совсем другое. С недавнего времени Даша для него перестала быть голенастой соседской девчонкой, в которой он видел разве что взрослую подругу своей дочери. С тех пор, как он увидел ее, расчесывающую косу, в нем словно все перевернулось. Он думал, что любил свою Тоньку, если пошел даже против воли родителей. Но он не ревновал свою жену. Хоть и не говорили они о любви, но знали, что любят друг друга. Были, конечно, ссоры, из-за хозяйства, из — за детей. Но Тонька никогда бы и не посмотрела на другого. А с Дашей все было иначе. Она была моложе, и он ощущал это. Иногда она забывалась и резвилась с детьми, каталась на санках, смеялась так заливисто, словно забывая, что замужем. И тогда Харитон особенно остро ощущал свой возраст. Он уже не мог так беззаботно смеяться или метать снежки. А по ночам он не мог добиться от нее ответной, хотя бы мимолетной ласки. Она никак не отвечала ему. Он злился, иногда даже готов был душить ее, лишь бы она хоть почувствовала, где находится. У Харитона было такое ощущение, что не она лежит рядом, как будто вынули душу, а это хрупкое тело оставили рядом с ним. Делай что хочешь сам! Иногда у Харитона всплывала мысль о том, что он обещал Даше… Но он отгонял ее от себя. Испокон веков повелось: мужик бабе наобещает с три короба, та и верит, дура. И ведь сколько люди живут, столько эта история и длится, а бабы все равно не умнеют. Дашка не последняя из них. Но Харитон понимал, что Дашина душа никогда не будет принадлежать ему. Понимал и ревновал. Когда-то он сочувствовал Егору, но не теперь. Теперь он ненавидел Егора, понимая, что он является причиной всех недомолвок в его семье. Не было бы этой необыкновенной любви между ними, Дашка, глядишь, и заметила бы его, Харитона. От сознания этого ему было больно, так, что перехватывало дыхание. Душа его болела, ныла, не могла смириться. И бессонными ночами Егор стал для него врагом.