Глаза новорожденного все еще были закрыты, но крохотный ротик уже открылся. Ребенок заплакал. Его тонкий голосок зазвучал как будто бы в моем теле. Я засмеялась от радости.

— Ты просто не мог больше ждать, не так ли? — спросила я с восторгом.

Я посмотрела на беззубое, смешное даже в своем недовольстве существо и подумала, что это самое прекрасное создание, которое я видела в своей жизни. Материнство приоткрыло для меня занавес тайны. Я знала, что отныне ради этого сморщенного человечка я готова оторвать львам головы, остановить поезд голыми руками и сдвинуть покрытые снегом горы. Как в комедийном фильме, в тот же момент на пороге появились Айя и повивальная бабка. Я широко им улыбнулась.

— Возвращайся домой, — гордо сказала я повитухе, подумав о сэкономленных пятнадцати рингитах, которые приберегла, чтобы рассчитаться за ее помощь. Я отвернулась, чтобы накормить молоком свое прекрасное новорожденное создание. В действительности мне хотелось, чтобы они вообще исчезли, но тут я почувствовала, как кулачок ударил меня в нижнюю часть живота. Я едва не лишилась сознания. Повитуха бросилась ко мне. Она схватила ребенка и положила поверх чистых полотенец. Потом нагнулась надо мной. Ее руки умело действовали внутри моего тела.

— Айя, будь милосердным, — запричитала она, заставив мужа отвернуться в сторону, и пробормотала: — Там еще один ребенок!

Так просто родился близнец моего сына. Он выскользнул из меня прямо в умелые руки повивальной бабки. Повитуха была старой малайкой по имени Бадом, которую рекомендовал Маних. «У нее в руках настоящий дар», — сказал он тогда. И это была истинная правда. Я никогда не забуду силу ее рук, уверенность и четкость ее движений. Она знала все, что необходимо знать о матери и ребенке. Она обладала поистине богатым опытом и знаниями, которые были для меня очень важны. От запретных огурцов и ароматных цветов, которые будут способствовать скорейшему сокращению матки, до магических настоек вареной крапивы с какими-то добавками, которые позволят вернуть телу былую красу.

Она вложила мне в руки двух шикарных малышей.

Сын оправдал все мои надежды. Это был подарок богов. Мои молитвы были услышаны — черные кудряшки волос, громкие крики говорили о его здоровье. А на свою дочь я смотрела с определенной долей неверия. Просто она была какой-то особенной. То, что она была светлой, я еще как-то могла понять. Бадом, когда положила крошечный живой комочек мне на руку, посмотрела на меня широкими от изумления глазами и удивленно произнесла:

— У нее же зеленые глаза!

Никогда еще в жизни ей не приходилось видеть ребенка с зелеными глазами.

В изумлении я смотрела на розовую рожу своей дочери и на ее серебристые волосы. Это можно было объяснить только тем, что в ее жилах текла кровь миссис Армстронг — знаменитой бабушки моей мамы, которую пригласили ко двору, чтобы преподнести букет королеве Виктории и пожать ее руку в перчатке. Я смотрела на маленькое светлое создание в своих руках и решила, что ни одно из тех имен, которые мы с мужем обсуждали, не подойдет. Я назову ее Мохини.

Мохини — это имя звездной искусительницы из старинных легенд. Она была настолько красива, что даже случайный взгляд в бездонную глубину ее глаз заставлял забыть обо всем даже богов. В маминых рассказах они тонули в ее глазах один за другим в страстном желании обладать ею. Я была тогда еще слишком молода, чтобы понять, что яркая красота — это проклятие. Счастье отказывается разделять ложе с красотой. Мама писала мне, предупреждая, что это не очень хорошее имя для девочки. Оно может принести несчастье. Теперь-то я знаю, что должна была послушаться ее.

Я даже не могу описать несколько первых месяцев. Это было похоже на прогулки в тайном саду и прикосновение к сотням и тысячам новых прекрасных цветов: новые расцветки, новые ароматы и чудесные формы. Все это наполняло мои дни с рассвета до заката. И я была счастлива. Даже спать ложилась с улыбкой на губах, очарованная своими прекрасными детьми. Даже во сне я прикасалась ладонями к их нежной шелковистой коже.

Идеальная от макушки маленькой мягкой головки до кончиков пальцев на ногах, Мохини была без единого изъяна. Люди смотрели на нее с нескрываемым любопытством — откуда она у меня только взялась? Они смотрели на меня, потом на уродливого отца, а потом на нее — и зависть пускала корни в их маленьких мелочных сердцах. Я очень серьезно относилась к тому, чтобы дочь моя выросла красивой: купала ее в кокосовом молоке и умащивала ее кожу незрелым лимоном, разрезанным на четыре части. Раз в неделю я толкла цветы гибискуса и запаривала эту кашу в кипящей воде до тех пор, пока вода не окрашивалась в светло-ржавые оттенки. Потом разводила этот раствор водой и опускала в него извивающееся маленькое тельце дочурки. Мохини плескалась и смеялась, разбрызгивая воду в разные стороны. Я не буду даже рассказывать, сколько усилий я приложила, чтобы ее молочно-белая кожа не потемнела.

Ни одного ребенка на свете не любили больше. Брат просто обожал ее. Хотя они и не были внешне похожи, между ними существовала какая-то невидимая связь. Они понимали друг друга с полуслова, с одного взгляда. Это было что-то необъяснимое. Они не заканчивали предложение один за другого, скорее, они просто замолкали в одно время. Как будто бы в моменты тишины они общались друг с другом на каком-то ином, более глубоком уровне. Даже сейчас, когда я закрываю глаза, я вижу, как они сидят напротив друг друга и чистят рис в каменных ступках. Не говоря ни слова. Они и так понимали друг друга. Он поднимает тяжелый камень, а она руками подсыпает рис в щель. Оба молчат, а работа идет настолько слаженно, как будто все делает один человек. Я могла часами наблюдать за тем, как они работают вместе. Рис приходилось чистить через день. Это была довольно опасная работа: можно было поранить руки.

Когда они были вдвоем, устанавливалась магическая тишина, как будто бы они входили в круг под названием «мы», причем все вокруг это понимали. Я помню, что иногда эта атмосфера начинала угнетать окружающих.

Если я была невероятно горда своей дочерью, то ее отец молился даже на землю, по которой она ходила. Девочка заставляла трепетать его душу, касаясь ее самых сокровенных струн. Айя иногда даже удивлялся самому себе. Когда Мохини была еще совсем маленькой и полностью помещалась на его огромных ладонях, у него возникало особое чувство, которое он помнил потом всю жизнь. Ему самому с трудом верилось, что он является отцом этого чудесного создания, и он мог часами стоять и смотреть, как она спит. Нередко по утрам я находила ее одежду сложенной рядом с гамаком.

Если Мохини упала или поранилась, отец брал ее на свои большие нежные руки и медленно качал, успокаивая. А ее слезы отражались в его глазах. Как он только страдал, когда она болела! Айя любил дочь настолько сильно, что переживал ее боль как свою собственную или даже намного сильнее.

Когда она немного подросла, то часами могла слушать голоса по радио, которые что-то рассказывали. Она слушала, накручивая локоны светлых волос на пальцы, не понимая, с помощью какого волшебства взрослые люди поместились в этом небольшом ящичке.

Своего маленького сыночка я назвала Лакшмнан. Первенец, красивый, умный и дорогой. Несомненно, он был моим любимцем. Понимаете, несмотря даже на то, что Мохини превзошла все мои ожидания, она не была так желанна, как сын. И меня никогда полностью не покидало чувство, что я без спросу украла из чьего-то сада самый прекрасный цветок. В дочери не было ничего ни от меня, ни от отца. Даже когда я держала ее на руках, мне казалось, что я взяла ее у кого-то на время и однажды этот кто-то постучит в мою дверь, чтобы вернуть ее себе. Поэтому в проявлении чувств к ней я была даже немного сдержанной. Я была очарована красотой Мохини, но я не любила ее так, как любила Лакшмнана.

Я очень его любила. Я просто обожала его! В моем сердце был алтарь, огонь на котором вспыхивал каждый раз, когда мой сын начинал смеяться. Я узнавала себя в его умных глазах, и когда он прижимался ко мне, я не могла точно сказать, где заканчиваюсь я и начинается он.

Муи Цай тоже родила ребенка. Она тайком принесла его ко мне в дом однажды поздней ночью, когда все соседи уже спали, чтобы я посмотрела, какой он хорошенький. У нее родился мальчик, как она и просила богов в красном храме возле рынка. Он был очень крупный, со светлой кожей и черными как смоль волосами. Именно о таком ребенке Муи Цай и просила богов.

— Ты же видишь, предсказатель все наврал, — шумно радовалась я, испытывая облегчение от того, что у нее все было хорошо, — ребенок родился живым и здоровым. А если предсказатель ошибся с будущим Муи Цай, значит, его смело можно было записать в шарлатаны, а все его страхи — просто жестокая ложь и не более. — Я пальчиком потрогала крохотные ладошки новорожденного, а он начал энергично брыкаться, зажал мой палец у себя в кулачке и не отпускал его. — Посмотри, какой он сильный, — продолжала восхищаться я.

Муи Цай медленно качнула головой в знак согласия, как будто бы не хотела провоцировать богов громким выражением своей гордости за ребенка, хотя в глазах у нее светилось счастье. В свете масляной лампы ее кожа просто светилась, да и сама мать ребенка светилась так, будто бы лампа горела внутри ее самой, но, согласно поверью, нельзя хвастаться удачей. Она уже однажды поплатилась за такое хвастовство. Поэтому в ту счастливую ночь она просто поцеловала своего ребенка и полушутя пожаловалась на то, что он очень сильно ворочается у нее на руках. Когда она прижимала своего младенца к груди, я была счастлива за нее. В конце концов, у нее появилось что-то, что действительно является ее собственностью.

Ровно через месяц, что соответствовало окончанию послеродового периода, хозяин Муи Цай отдал ее ребенка первой жене. Она была слишком шокирована таким предательством, чтобы протестовать. Полностью опустошенная, она не могла возражать. И все, что ей осталось, это обычный в таких случаях красный кошелек, внутри которого лежали сложенные пятьдесят рингитов.