Иногда мы забирались и во фруктовые сады. Мы влезали повыше на деревья и наедались сладких манго и нефелиумов просто до тошноты. Это продолжалось до тех пор, пока один из владельцев сада не купил огромную черную сторожевую собаку. Должен сказать, что собака довольно грозно лаяла, но мы обрушили на нее просто ливень из гнилых фруктов, и бедное животное удрало от нас с поджатым хвостом. С того момента мы больше не лазили по фруктовым садам. Только тогда, когда мы услышали, что кто-то отравил собаку, мы поняли, что кто-то более удачлив в этом деле.

Не реже, чем раз в неделю, мы прятались за большой старой китайской пекарней в центре города, надеясь украсть сладкие булочки с начинкой из тертого кокоса с патокой. Пока водители загружали свои фургоны, развозившие булочки по всем буфетам города, мы успевали украсть кучу этих булочек. Булочки были такие горячие! Но каждый из нас все равно с удовольствием набивал полный рот этой приятной сдобой. Именно во время этих смелых грабежей мы поняли, почему буфет около пекарни продавал самый дешевый рис и курицу во всем Куантане. Вы могли получить вполне приличную порцию всего за двадцать центов. Круглые сутки там было многолюдно. Спрятавшись за мусорными ящиками, мы видели, как привозили больных и мертвых цыплят со всех близлежащих ферм. Бедные птицы с полуоткрытыми глазами, недокормленные, облезлые, пошатываясь, ходили в клетках. Молодой китаец с заячьей губой резал их, затем окунал в большой чан с кипящей водой, ощипывал и бросал в квадратный оловянный контейнер. Время от времени злой повар в грязных черных шортах и белой майке выходил к нему, непрерывно чесался и грубо ругался. Он выкуривал сигарету, затем набирал чисто ощипанных цыплят, держа их за шеи, и возвращался на кухню. А из ресторана слышался громкий смех и выкрики людей, требующих еще риса и цыплят.

А иногда мы просто слонялись в подворотнях, пытаясь подсмотреть за работой какой-нибудь из дешевых, сильно накрашенных проституток. Большинство из них были уродливые и с кислыми лицами. Завлекая клиентов, они стояли яркими стайками, с глазами, выражающими тоску и обреченность, неестественно выпячивая губы, или на обочинах дороги, или на узких глухих улицах, прислонившись к грязным стенам; бесконечно курили и со злостью бросали в нас камни, как только замечали, что мы за ними наблюдаем.

Секс представлял для нас необычайный интерес, и только однажды я стал непосредственным свидетелем самого акта, участником которого был Рамеш и совсем молодая девушка. Был поздний вечер. Ярко-красные губы девушки очень красиво смотрелись на фоне ее черных волос. Мы спрятались за вонючими зелеными мусорными ящиками, забитыми гниющими отходами, и вытаращенными глазами наблюдали за Рамешем и этой девочкой. Со стороны было похоже, что они заключают сделку, и он даже сделал вид, будто уходит, но она улыбнулась, протянула ему белоснежную ручку и застенчиво посмотрела на него. Он вытащил деньги из кармана рубашки и положил в ее протянутую руку. Все началось слишком быстро и развивалось стремительно. Это было даже довольно противно и далеко не так интересно, как я себе представлял. Он приспустил свои брюки и слегка присел, чтобы брюки не спали совсем. Его сильные руки обхватили ее мягкие белые ягодицы. Казалось, ему было все равно, смотрит ли на него в этот момент кто-то или нет; он уперся в ее левое плечо и начал энергично двигаться. При каждом движении она в экстазе кричала: «Ах, ах, ах!» Я видел ее напудренное лицо и то, как она закатывала стеклянные, ничего не выражающие глаза. Никого не волновали ни эти вонючие трущобы, ни эти ужасные заросли зеленых сорняков, которые изо всех сил пытаются расти из любых трещин. Над разрушенными каменными ступенями, стенами с облезшей краской, плотно закрытыми окнами и над покрытыми мхом крышами, на заплате вечернего неба висела ярко-оранжевая мандариновая луна. На лице проститутки не было даже тени удовольствия, даже скуки, вообще никаких эмоций. С красных губ только срывался крик: «Ах, ах, ах!»

Я почувствовал, что во мне проснулся мужчина и шорты становятся мне явно тесными. Как только хрюкающий Ранеш кончил, он с удивительной скоростью натянул свои серые брюки и исчез за углом. Девочка вытащила помятый грязный носовой платок из своей сумочки и быстро себя вытерла. Чувствовалась, что она это делает не в первый раз. Она не носила нижнего белья. Ее кожа была белой, и, как контраст, в низу живота был черный треугольник вьющихся волос. Она расправила свое короткое платье, взбила черные волосы, расправила их по плечам и зашагала прочь, пошатываясь на очень высоких каблуках. Мы вслушивались в стук ее каблуков, пока проститутка шла по пустынной дорожке и пока не исчезла за дверями одного из черных ходов.

Уверен, что первое заочное знакомство с сексом оставило глубокий след в моей душе. И впечатление у меня осталось отнюдь не приятное. Откровенная скука той молодой девушки и ее красные губы все еще всплывают у меня перед глазами подобно миражу в пустыне. Я ползу к нему на четвереньках… А потом обнаруживаю себя не в том месте, не в то время… какой-то гостиничный номер… какая-то проститутка. Я понимаю, что именно эта скука проститутки так влечет и возбуждает меня. И самая лучшая для меня награда — увидеть на ее скучающем лице… эмоции. Это видение преследует меня многие годы. Даже после того как я понял, что души проституток просто пусты, я жил мыслью о том, что той девушке с алыми губами и подобным ей девицам заплатили бы вдвое больше, если бы на их лицах было выражение удовольствия и если бы они не задавали вопрос «Ну скоро уже?». И эта нескончаемая армия коротких юбок и гладких бедер, никогда никого не пропускающая мимо, эти охи, стоны и учащенное дыхание. Да, я потратил впустую мою жизнь — все искал ту девушку из переулка в публичных домах, — но разве это не странно, что после стольких лет я все также ясно представляю ее в своем воображении? Я вижу ее высокие шпильки, застрявшие в гниющих плодах папайи, облако плодовых мушек кружится вокруг, подлетая к ее лодыжкам и чуть согнутым коленям. Она вскрикивает: «Ах, ах, ах!» и закатывает глаза, поднимая лицо к вечернему небу. В моих фантазиях она смотрит прямо в мои глаза и ее стоны — это стоны удивления и удовольствия.

Каждую неделю днем Рамеш и я надевали нашу сиреневую униформу бойскаутов с отличительными шарфами и шли в школу. Там нас учили, что в жизни важно уметь повиноваться, быть любезным, хорошо себя вести, и обучали хорошим манерам. По окончании школы мы получили синие трудовые карточки с гербом школы на лицевой стороне. Затем нас по двое направили в различные богатые районы, находившиеся возле школы. Мы ходили от ворот к воротам, стучали в дверь и со светлыми улыбками говорили: «Госпожа, нет ли у вас работы для нас?». И, как правило, работа была. Мы мыли автомобили, вычищали гаражи, стригли лужайки, ровняли края изгороди из кустарника, вычищали сточные канавы и трубы, собирали мусор в кучи и сжигали. Затем мы давали наши карточки хозяевам, те расписывались в них и платили нам за работу пятьдесят центов или один рингит. Деньги эти мы должны были в конце дня отдать начальнику нашего отряда бойскаутов, но у Рамеша и у меня было по две карты, и, таким образом, мы отдавали один рингит, а один оставляли себе.

В те дни мы могли покупать сигареты поштучно. Владелец магазина смотрел на нас сверху вниз, не обращал на нас внимания и занимался счетами. Но лишь до тех пор, пока у него в руках не оказывались деньги. Поначалу мы тайком прятались в лесу за домом Рамеша, выдували сотни колец дыма во влажный воздух, слушали, как хрустит ветками маленький дикий кабан, пробираясь через заросли кустарника, но со временем совершенно осмелели и стали курить в городе. Поздними вечерами, сидя у дороги около кинотеатра, мы болтали ногами в воде под водосточной трубой, которая проходила через весь город, курили и наблюдали за проходящими мимо девушками. Когда приходил сезон дождей и обложные дожди, казалось, никогда не прекратятся, в протекающих мимо потоках можно было увидеть много странных и интересных вещей. Вот проплывает мимо, покачиваясь, мертвый буйвол, а вот из последних сил борется с мощным потоком воды большая змея, затем разбитое кресло-качалка из ротанга, а вот плывут по-собачьи крысы с совершенно спокойными мордочками, бутылки, экскременты… А однажды я увидел куклу и подарил ее Лалите. Кукла была около фута высотой, у нее были желтые вьющиеся волосы, синие глаза и маленький пластмассовый бледно-розовый ротик. Какой-то избалованный европейский ребенок, должно быть, бросил ее в воду, проявляя свой дурной характер. Шли декабрьские дожди, и когда я увидел ее, проплывающую мимо с широко открытыми глазами, я выхватил куклу из воды и принес домой. Когда Лалита увидела мою находку, ее глаза засияли, и она недоверчиво протянула руки к кукле.

Должен заметить, что курение возле водосточной трубы было куда более опасным, чем в лесу. У матери были доносчики повсюду. Любая женщина в сари могла быть ее глазами и передать все события с моим участием, причем изрядно их приукрасив не в мою пользу. Я видел последствия одной из шальных выходок Джейана. Бедный ребенок! К тому времени, как он добрался домой, мать уже кипела от злости. Я еще никогда не видел его в гаком ужасном состоянии. Случалось это крайне редко, учитывая то, как часто он проявлял свою смелость, но бедного мальчишку всегда ловили на горячем.

Иногда мы притворялись больными и пропускали школу, чтобы сходить в кино. Однажды, стоя в очереди за билетами на новый приключенческий фильм, мы с удивлением заметили, что директор нашей школы прячется за колонной и подозрительно озирается вокруг. Он был человеком настолько брезгливым, что, казалось, его порой стошнит от собственного запаха пота. Мы могли бы сбежать, но готовы были сделать что угодно, лишь бы увидеть светло-зеленый билет на дневной сеанс в его потных пальцах. В конце концов директор был в таком же положении, что и мы, поэтому и не мог нас там отругать. Он неловко чувствовал себя в сильно накрахмаленной белой рубашке и старомодных черных брюках и очень смущался прямых взглядов окружающих. И вот настал ужасный и в то же время забавный момент, когда наши взгляды встретились. Он замер на мгновение, и от нервного напряжения кончики его усов начали быстро дергаться. Сжимая свой билет в руке, он резко удалился в темный зал. Еще долго я ждал, что он все расскажет матери, но, очевидно, он предпочел ничего не рассказывать о случившимся, чтобы не скомпрометировать самого себя.