Улицы и проспекты Архангельска тоже не отличались особой оживлённостью. Лишь крикнет где-то заунывно чайка, да процокает каблучками по деревянному тротуару какая-нибудь случайная прохожая в летнем платье, нырнёт в снежном кружении тополиного пуха в продуктовый магазин «Ромашка» (который впоследствии будет переименован в «Пять шагов», а потом, может, во что-то ещё). Там, в магазине, хоть и немного затхло, но прохладнее, чем на улице. И, тем не менее, продавщица, томно обмахивающаяся веером, всем своим видом показывает, как она мается от непереносимой жары.

— Маш, дай-ко мне… минералочки, вот этой, — ткнёт покупательница пальцем в холодильник с газировками, — И мороженого. В стоканчике, — добавит она с ярко выраженным поморским акцентом на «о».

— Жарко, Нин, — охотно включится в разговор скучающая продавщица, — А сёдни по ящику-то передавали, ещё неделю будет такая жара. В позатом году так-то вот было жарко тоже. Глобальное потепление, говорят.

— Да, льды антарктические тают. Скоро нас тут либо затопит, либо бананы с кокосами начнём выращивать. И на юга не надо будет ехать, да, Маш?

Но не все архангелогородцы, однако, встречали ту летнюю жару так оптимистично. Многие с непривычки стонали, охали и хотели дождика. К ним-то как раз относился двадцатилетний житель Октябрьского района, студент четвёртого курса стройфака АГТУ (который ранее назывался АЛТИ, а позднее САФУ), а по совместительству главный редактор студенческого форума Агтустуд Андрей Салтыков.

В вышеописанный жаркий июльский день этот Андрей Салтыков проснулся довольно поздно. Ему было лень вставать с кровати, если бы не солнце, светившее из окна ему прямо в глаза, он, пожалуй, и не стал бы подниматься. Несмотря на то, что было уже за полдень, он не выспался, голова просто раскалывалась, и настроение у него было препаршивое. Он вспомнил, как ходил вчера в «Искру» на какую-то дешёвую пати, и там ему не понравилось. Потом с Бессертом пили пиво. Скукота. Хоть бы тёлку какую-нибудь для разнообразия. Но нет: город вымер, лето, все разъехались. Родители и те уехали на дачу. А он не поехал – башка разболелась, да и что там делать на этой даче? Всё одно и то же: грядки да сорняки. Мать посадила кабачки и теперь носится с ними как с писаной торбой. А зачем там вообще что-либо сажать, если всё равно ничего не растёт – этого Салтыков не понимал. Но на дачу всё-таки ездил иногда, хоть и пропадал там от скуки ещё сильнее, чем в городе: там вообще никакой молодёжи и в помине нет. Лето – самое галимое время, никого нет, тоска… И башка болит от жары. Надо бы бросать курить, подумал он, но подумал вяло, безучастно, и почти сразу же инстинктивно потянулся за сигаретами.

Он вышел на балкон в одних трусах, выкурил сигарету. Солнце ударило его с непривычки по глазам – он зажмурился. По привычке запустил руку в растрёпанные, свалявшиеся за ночь светло-русые волосы. Пипец на башке творится, подумал он, надо бы сходить в парикмахерскую. Он уже давно собирался постричься, да всё никак руки не доходили.

От мыслей Салтыкова оторвал звонок мобильного телефона. Едва заслышав до боли знакомую электронную мелодию, он моментально взбодрился и энергично кинулся в комнату, где лежал его телефон.

– Да, Дима Негодяев! – ответил он в трубку, и в его тоне тут же появились деловые и властные нотки, – Да. Ты с Чирковым договорился? Да. По шлакоблокам?

В трубке что-то сухо и монотонно вещал голос парня. Салтыков не дослушал его.

– Твою ж мать-то, а? Ну что ты за человек такой, а, Негодяев?! Ведь вчера ещё просил тебя!.. Чё?..

Негодяев, слегка запинаясь, продолжал что-то монотонно вещать в трубку. Салтыков снова перебил его:

– Он чё, охуел там, что ли, совсем – какой через неделю?! Мне завтра надо – крайний срок!!! Чё?.. Ну тогда пошли его к ебени-матери! Чё?.. Алё! Алё!

«Скинул», – промелькнуло в голове у Салтыкова. Он раздражённо швырнул телефон на софу. Настроение у него испортилось окончательно: вот и ещё одно прибыльное дело сорвалось. Хотел было на этих шлакоблоках подзаработать – так нет, хуй там. Нет, с этим бараном точно каши не сваришь...

Салтыков снова вышел на балкон, нехотя закурил вторую сигарету и ещё раз обвёл тоскливым взглядом вид, открывающийся ему с балкона. Казалось, ничего не изменилось здесь ещё с совковых времён: те же низенькие серые домики с двускатными крышами, те же торчащие из высокой травы и проржавевшие от давности газовые баллоны, и те же простыни, протянутые на верёвке во дворе. Даже воздух, шедший не то со стороны реки, куда вот уже много лет сплавлял свои отходы целлюлозно-бумажный комбинат, не то снизу, из густой сопревшей травы с ржавыми баллонами, отдавал какой-то тухлятиной. Салтыков дышал этим воздухом с самого рождения и мог бы уже не замечать этого, однако потянул носом, и выражение его некрасивого, помятого со сна лица стало кислым, как разбухшая от дождя водянистая морошка.

— Здорово! Ну чё, ходил вчера в М33?

Салтыков вздрогнул. На соседнем балконе, отделённом от него тонкой перегородкой, стоял и тоже курил его сосед и давний приятель Паха Мочалыч, которого все называли почему-то Павля.

— Ходил… — Салтыков зевнул и потёр ладонью свою скуластую физиономию, — Башка болит, пипец. Настроение галимое...

— Бухать меньше надо.

— Да как тут не бухать, в этой дыре? — с тоской и озлоблением сказал Салтыков, — Эх, жил бы я щас в столице… В Москве, или, скажем, в Питере...

— Кстати, о столице, — перебил его Павля, — Ты на Астуд заходил сегодня?

— Не, а чё?

— Залезь на форум, посмотри. Там москвичка появилась.

Салтыков вытаращился на приятеля, будто увидел перед собой марсианина.

— Чё, гонишь? Откуда москвичка-то на Астуде?

— Иди глянь. Я уже и айпишку пробил.

И приятели, как по команде, одновременно исчезли с балконов, каждый в свою дверь.

Глава 4

«Lolie, приветик! Это Андрей Салтыков. Как настроение, чем занимаешься? Ты в Москве живёшь (судя по постам), или я ошибаюсь?»

«Да, я живу в Москве», — последовал ответ.

«Клёво! Lolie, а как тебя по-настоящему зовут?»

«Олива».

«Это твоё настоящее имя?» — допытывался Салтыков.

— Нет, блин, вымышленное! — выругалась Олива, прочитав его сообщение. Однако решила не хамить. В конце концов, послать я его всегда успею, подумала она.

Салтыков же продолжал буквально засыпать её вопросами.

«А ты сейчас где-нибудь учишься?»

Олива терпеливо ответила.

«А в каком вузе? А на каком факультете? А на каком курсе?» — продолжал допрашивать он.

«Он чё — досье на меня, что ли, собирает?» — невольно подумала Олива. Чрезмерное дотошное любопытство виртуального собеседника начало потихоньку раздражать её. Однако она назвала ему свой вуз и факультет.

«Значит, ты тоже инженер? Круть! — отвечал ей Салтыков, — Ты — умница, говорят, в Москве очень сложно поступить и учиться. Кем ты работаешь?»

«Сказать ему правду, или соврать? — пронеслось в её голове, — А чего… Можно и соврать… Мне от этого ни горячо, ни холодно...»

«Я работаю секретарём-референтом», — ответила она.

А секретарь-референт в это время как раз стояла у Оливы за спиной, заглядывая через плечо в её простенький мобильник Siemens M50.

— Что ты там всё строчишь?

Олива вздрогнула и инстинктивно спрятала телефон.

— Да так, — краснея, промямлила она.

— Неужто виртуальный жених нарисовался? Да уж мне-то могла бы сказать. Подруги же как-никак, — Яна капризно надула губки.

— Да ну, скажешь тоже. Просто парень из Архангельска. Общаться с ним прикольно.

Яна брезгливо наморщила носик.

— Откуда?..

Олива терпеть не могла заносчивость в людях. А с заносчивыми людьми ей приходилось иметь дело постоянно, ведь не только одна Яна в её окружении была такой. Одноклассники, однокурсники в институте, коллеги по работе, и даже её собственная мама — все они были заражены этой «звёздной болезнью», которую можно было ещё определить как «синдром москвича». Синдром этот заключался в презрительном отношении ко всем, кто так или иначе относился к миру «за МКАДом», как будто Москва — это единственное цивизованное место в стране, а всё, что за её пределами — деревня галимая, где нет электричества, медведи ходят по улицам, а люди все без исключения хлебают лаптем щи.

Оливе не хотелось ссориться с Яной, но и посвящать её в тайники своей души и личной жизни не хотелось тоже. Не хотелось, чтобы её недавно обретённая радость и мечта были жестоко и презрительно высмеяны и оплёваны.

А радость действительно пришла будто бы ниоткуда. Но ведь не объяснишь же Яне, что с тех пор, как Олива нашла в интернете этот архангельский студенческий форум, и познакомилась там с Салтыковым, который первым откликнулся на её пост и оставил свой номер мобильного, у неё впервые за много лет появилось желание просыпаться по утрам, и ожидающий её каждое утро маленький конвертик в углу дисплея на телефоне заряжал её невероятным позитивом на весь предстоящий рабочий день, каким бы тяжёлым он ни был.

Смс-переписка с парнем, которого она никогда не видела не только в реале, но и даже на фотографии, почему-то странно волновала Оливу. Салтыков невероятно притягивал её своим красноречием, а красноречив он был не по годам. Русской речью он владел в превосходстве, слова в предложения складывать умел, к тому же в его словах скользило столько открытости, доброжелательности и искреннего участия, что Олива невольно почувствовала расположение к нему и доверие. И её прорвало: она сама не заметила, как постепенно раскрылась перед этим незнакомым, в общем-то, человеком. Не целиком, конечно, не полностью. Оливе казалось, что она скорей умрёт, чем расскажет про чмырящих её одноклассников, девственность в почти девятнадцать лет, курьерскую подсобку с драным стулом и зарплату четыре тысячи рублей в месяц. Но пожаловаться на жизнь хотелось. Тем более, такому чуткому вроде бы собеседнику, пусть и виртуальному.