У Даниила застучало в висках. Строчки поплыли перед глазами, страшно защемило в груди.

«… Вот, собственно, и всё, что я хотела тебе сказать. Многовато получилось, зато я выпустила весь пар, и теперь могу с облегчением поставить точку на всём этом. И жить дальше с чистого листа, отдав любовь свою тем, кто действительно этого заслуживает.

Ну что ж, буду заканчивать. Я не говорю «До свидания». Я говорю «Прощай», ибо больше мы с тобой никогда не увидимся...»

Даниил встал и направился в прихожую. Никки молча захлопнула за ним дверь.

Он вышел под дождь в одной джинсовке. Холода не чувствовал. Как будто оборвалось в нём что-то.

«Помнит она… Вспомнила бы лучше свой вопрос, на который я не ответил, а Настя ошиблась, снова...»

Олива вылезла из ванны, не спеша надела пижаму. Из нетопленной квартиры её резко обдало холодом, как только она открыла дверь ванной комнаты. Холодна была и постель, в которую она нырнула. Греть-то некому. Одна… Совсем одна...

Вдруг запикал сотовый телефон. Эсэмэска. Господи, кто это ещё?..

«Думай, живи, чувствуй. И старайся отличать правду для друзей от твоей… Вот так я и могу играть. А с тобой был собой. Хотя… не верь мне, так тебе будет легче. Я верю, что ты видишь их теперь. 42».

Глава 34

Новогодние праздники наступили в Архангельске.

Волшебными разноцветными искрами вспыхнули огоньки на ёлке главной площади города, за стёклами витрин, в окнах домов. То там, то сям засверкала мишура, соревнуясь в блеске с кристаллами ослепительно-белого морозного снега; перед высоткой и на Чумбаровке, словно по волшебству, вырос целый город из причудливых ледяных фигур, а в чёрном ночном небе над Архангельском распустились огромные, фантастически переливающиеся звёздами цветы праздничных салютов и фейерверков.

В большом и богатом доме семейства Негодяевых этот Новый год праздновался, как и полагается: с обязательным шампанским, ананасами, мандаринами, бутербродами с икрой и сёмгой, салатами, запечённой в духовке уткой. Мама расстаралась на славу, начиная от традиционной «шубы» и оливье, и заканчивая двумя видами тортов и свежей выпечкой к ароматному зерновому кофе. Прибавьте к этому неповторимый аромат живой трёхметровой ёлки, что высилась на первом этаже в гостиной и мерцание «дождиков» в таинственном полумраке свечей — и атмосфера новогодней сказки в этом красивом доме, похожем на дворец, затянет вас так, что не захочется уходить. А уж, если вы к тому же ещё и юная, романтически настроенная особа — то и подавно. Ведь молодые принцы, что живут в этом дворце — Дмитрий и Александр — известны своей утончённой, аристократической красотой, и по ним сохнут все девчонки в округе.

Аристократическое происхождение братьев Негодяевых проявлялось во всём, начиная от тонких, благородных черт их лиц, и кончая не менее утончёнными манерами. Дима был высокий брюнет с голубыми, немного сонными, глазами; Саня — чуть пониже брата, светловолосый. Но оба были бледны и вялы, как тепличные овощи, а в глазах их прочно поселилась меланхолия. Саня, правда, был немножко побойчей и пожизнерадостней, чем Дима, который, несмотря на красоту и богатство, выпавшие на его долю, казалось, никогда ничему не радовался и не удивлялся.

Праздников Дима не любил. Новый год он тоже не любил и старался никогда не праздновать. Каждый год тридцать первого декабря он почему-то начинал особенно хандрить, и, когда все остальные отдавались радостным праздничным хлопотам — он запирался в своей комнате и сидел там, как хорёк в норе, вплоть до второго января, не желая никого видеть, а уж тем более, спускаться вниз к гостям.

Быть может, причиною такого резко негативного отношения к Новому году послужила полученная когда-то в детстве душевная травма — когда маленький Дима впервые обнаружил, что Деда Мороза не существует. Или, когда заветная машинка с пультом управления, о которой мечтал целый год, досталась в подарок не ему, а младшему брату Сане. А может, было что-то ещё, о чём Дима никогда никому не рассказывал и не расскажет.

Второго января нового, две тысячи седьмого, года, когда родители братьев Негодяевых улетели в Сан-Тропе, к Диме пришли его друзья — Павля и Салтыков. А так как Дима всё ещё спал, несмотря на шесть часов вечера, то дверь им открыл не он, а Саня.

— А-а-а! С Новым Годом!!! — наперебой загоготали заиндевевшие с мороза парни, вваливаясь в квартиру.

— И вам добрый вечер, — ответил Саня, пропуская гостей в холл.

— А Димас где? Дрыхнет, что ли? — зачастил Салтыков, разматывая шарф, — Димас, эй! Димас! — зычно крикнул он.

— В отрубе. Дрыхло поганое, — ехидно прокомментировал Павля.

— Р-рота, подъём!!! — снова завопил Салтыков.

— И незачем так орать, — Дима, зевая, спустился вниз по ярко освещённой лестнице.

Парни расселись на угловом диване под сенью большого фикуса в напольной кадке и, громко гогоча, принялись выставлять на стол принесённое с собой пиво в запотевших от холода бутылках.

— Чёрт, сигареты забыл, — неожиданно спохватился Салтыков, — Вы пока без меня не начинайте. Я мигом!

Он поспешно накинул куртку и пулей вылетел за дверь. Дима и Саня понимающе переглянулись между собой.

— А может, кальянчик замутим? — Павля кивнул на стоящий тут же большой, привезённый из Индии кальян.

Идея была принята. Но не успели парни сделать и пары затяжек ароматного яблочного дыма, как ударом ноги распахнулась входная дверь, и Салтыков, запыхавшийся и растрёпанный, в расстёгнутой куртке, с мобильником в руке и снегом на ботинках, впёрся прямо на ковёр.

— Салтыко-ов! — Дима аж поморщился, глядя на него, — Опять ноги не вытираешь? Я тебя языком заставлю вылизывать то, что ты наследил!

— Да погоди ты!.. — и Салтыков схватил Павлю за рукав, — Пошли наверх, я тебе чё расскажу!!!

Павля, посасывающий в это время кальян, аж поперхнулся дымом. Салтыков со всей дури рванул его с дивана, и Павля, выронив из рук бульбулятор, чуть было не опрокинул весь стол.

— Тьфу ты, ё-моё, — выругался он, и вслед за Салтыковым взбежал вверх по лестнице.

— Ну чего?

— Олива приехала! — выпалил Салтыков, едва переводя дух.

— Кто?

— Конь в пальто! Москвичка! С форума!..

Глава 35

Первого января в пятнадцать часов тридцать две минуты над Архангельском уже сгущались хмурые зимние сумерки. Площадь перед высоткой была почти пустой: все отсыпались дома после новогодней ночи. Только стояла неподалёку чья-то одинокая мужская фигура.

Олива, одетая в короткую светлую дублёнку и новые сапоги с высоким голенищем, приблизилась к зданию высотки. Шапку она не носила, и снежинки падали на её свежепомытые и недавно подстриженные у парикмахера распущенные по плечам русые волосы.

Она не спеша обошла высотку кругом. Никого. Только чья-то фигура по-прежнему стояла на том же месте.

«В конце концов, ещё не так много времени, — подумала Олива, присаживаясь на бордюр, — А если не придёт, подожду ещё пять минут и свалю.»

Прошло пять минут. Семь минут. Десять минут.

Даниил не пришёл.

А фигура в чёрной дутой куртке и шапке, натянутой на глаза, по-прежнему стояла как столб. У Оливы на секунду шевельнулось какое-то смутное подозрение. Она окинула быстрым взглядом фигуру парня, но тут же отвела глаза. Через секунду опять посмотрела на него и вдруг решительно направилась к нему.

— Извините, время не подскажете? — спросила она у незнакомца.

Тот вдруг подозрительно заулыбался:

— Нет, девушка. Не подскажу.

Олива пристально посмотрела на лицо парня, наполовину скрытое шапкой-пидаркой. Он, продолжая улыбаться, снял шапку, обнажив растрёпанные вихры русых волос.

— Даниил! — ахнула Олива, — А я тебя и не узнала. Богатым будешь.

— Зато я тебя сразу узнал, как только ты пришла.

— Противный! Чё ж ты раньше не подошёл?! Я тут полчаса стою, мёрзну...

— А я тебя гипнотизировал. Импульсы посылал на расстоянии.

— Чё ж так плохо гипнотизировал, — рассмеялась Олива, — Я-то думаю — ну, стоит там кто-то… Мне и в голову не пришло, что это ты...

— А я стою и думаю: что ты дальше будешь делать. Интересно было наблюдать...

— Противный, противный, противный!

Олива несильно пихнула его рукой. Даниил увернулся и схватил её сзади. Завязалась небольшая потасовка, после чего молодые люди крепко обнялись и простояли так минут пять. Волна невыразимого, небывалого счастья накрыла их с головой.

— Олива, я счастлив… — тихо проговорил он, вдыхая тонкий аромат корицы от её волос, — Кажется, я сошёл с ума...

Олива посмотрела на него. В этой съехавшей набок шапке и с этим блеском глаз он и впрямь походил на сумасшедшего.

— И я… — отвечала она со слезами на глазах.

Нет, невозможно описать словами в подробностях эту долгожданную встречу двух влюблённых!

Хотя Олива помнила её всю, от и до. Помнила всё, о чём они потом говорили в этот вечер — а говорили о всякой ерунде, которой не стоит засорять художественное произведение. Лишь по пути к дому Дениса, идя в обнимку пешком через вечерний зимний город, они невольно коснулись той кровоточащей раны, которая хоть и затянулась за два месяца, но всё ещё напоминала о той боли, что довелось испытать им обоим.

— Могу я попросить тебя впредь выполнять одну мою странную просьбу? — спросил её Даниил.

— Какую? — спросила Олива.

— В следующий раз, как подумаешь обо мне плохо, руку правую на сердце положи, а то больно.

— Хорошо, — отвечала она.

— Могу объяснить...

— Объясни.

— Перед тем, как увидел твою запись, у меня где-то в пятнадцать часов начало очень сильно сердце болеть, когда о тебе вспомнил.

— Давай не будем это вспоминать… Это очень больно...