— Блин, как я одна ночевать здесь буду… — со страхом проговорила Олива.

— Я с тобой пойду, — тут же нашёлся Салтыков.

— А пустят?

— Я договорюсь, пустят. Пошли.

Олива густо покраснела. Этого ещё не хватало! Ночевать в одной комнате с малознакомым парнем! А Салтыков сказал это так обыденно и небрежно, как само собой разумеющееся.

— Не, ну если не хочешь, то не надо, чё, — обиделся Салтыков, — Моё дело предложить…

Вот тоже, какая дурацкая ситуация! Но Оливе не хотелось выглядеть ломакой, тем более, ссориться с ним из-за такой ерунды. Да и потом, неизвестно ещё, что страшнее — провести ночь одной в общаге со всякими чурками, или в обществе Салтыкова. Друзья же они, в конце концов. И не такие уж малознакомые.

— Ладно, — сказала Олива, — Только надо сперва Якову позвонить, мужику, у кого я общагу бронировала.

Она продиктовала телефон, и Салтыков позвонил ему. Через пять минут сам Яков вышел к ним навстречу.

— Я вас через чёрный ход поведу, — сказал он, — А то тут эти… чурки, в общем. Девушке прохода давать не будут.

Яков нырнул в подворотню и повёл Оливу и Салтыкова через чёрный ход. Они долго плутали во дворах и подворотнях, пока не вошли через обшарпанную дверь на чёрную полуразвалившуюся лестницу.

Вся атмосфера каменного колодца, мрачного строения с разбитыми окнами, чёрной лестницы и подворотни создавала впечатление чего-то жуткого и стрёмного, но невероятно захватывающего. Олива с детства обожала искать приключения на свою задницу; у Салтыкова же авантюризм был в крови. Кто знает, может быть, поэтому они так хорошо спелись, несмотря на то, что оба жили в разных городах.

Между тем, Яков дал им ключи от комнаты, даже не спрашивая паспортов. Комната стоила пятьсот рублей; Олива полезла было за кошельком, но Салтыков опередил её, сам отдав Якову пятихатку. Олива зыркнула на него, но промолчала. Ей было не совсем удобно, что Салтыков заплатил за неё; она не привыкла к мужскому вниманию, за неё ни разу ещё никто нигде не платил. Однако она не стала спорить и молча убрала кошелёк. Щёки её горели от стыда и неловкости; этот щедрый жест Салтыкова был ей тяжёл. Положим, пятьсот рублей не такая уж большая сумма, но… Как честный человек, Олива понимала, что долги надо отдавать. Так или иначе.

Глава 17

Оставив вещи в комнате, Олива и Салтыков вышли на улицу и пошли бродить по городу. До шести ещё оставалось около трёх часов; молодые люди хотели было сходить в это время в Эрмитаж, однако Эрмитаж оказался закрыт. Тогда Олива и Салтыков пришли на Марсово поле, причём в тот самый момент, когда там шли съёмки сериала «Убойная сила», поэтому залезть на стену им не разрешили.

— Ну чё, может, тогда в пиццерию зайдём? — предложил Салтыков, — А то я чё-то голодный такой. Есть тут в Питере хорошая пиццерия, Иль-Патио называется.

Олива пожала плечами, однако согласилась. Сказать по правде, ей было неудобно. Ей было стыдно признаться, но она ещё ни разу в своей жизни не была в ресторанах, а о пицце знала только понаслышке. Отказаться же было неудобно вдвойне: тогда Салтыков подумал бы, что она ломается.

Они спустились по лестнице в подвал с вывеской «Иль-Патио» и тут же расположились за свободным столиком. Салтыков сел напротив Оливы и, хозяйским жестом подозвав официанта, начал делать заказ. Он даже не спросил Оливу, что она будет, просто заказал две пиццы, пиво для себя и кока-колу для девушки.

Он сидел напротив неё, сидел прямо и самоуверенно, и так же самоуверенно орудовал вилкой и ножом, когда принесли пиццу. Олива же старалась сидеть прямо, но во всей её фигуре чувствовалась неуверенность. Перед ней лежала на тарелке большая пицца; лежали завёрнутые в салфетку вилка и нож, но Олива не знала, как к ним подступиться: она не умела обращаться с вилкой и ножом, и ей от этого было чертовски неудобно. Она стеснялась официантов и посторонних людей в пиццерии: ей почему-то казалось, что все смотрят только на неё, на то, как она ест. Главным же образом стеснялась она Салтыкова: он подавлял её своей самоуверенностью. Несмотря на внешнюю правильность поведения за столом, ел он жадно, едва прожёвывая куски, словно голодный. Олива смотрела на его прямоугольную коренастую фигуру в светлом жакете, его склонённую над тарелкой стриженую голову, и ей хотелось убежать отсюда куда-нибудь на свободу, где хорошо и просторно, и где нет этого прокуренного воздуха, официантов, Салтыкова и ощущения, будто тебя проплатили и записали в счёт вместе с пиццей и кока-колой.

— А ты чего не ешь? — спросил он её, оторвавшись, наконец, от поедания пиццы.

— Знаешь, — смутилась Олива, — Мне крайне неудобно, но я не умею есть пиццу вилкой и ножом...

— Правда? — заулыбался Салтыков, — Ну, давай научу! Вот смотри: берёшь в правую руку нож… вот так… да. Теперь вилку сюда… Вот, умничка! Теперь отрезай…

Олива неловко отрезала кусок пиццы и отправила его в рот. От смущения даже вкуса не почувствовала: пицца была как резина. После второго куска дальше есть не захотелось.

— Ну чё, поехали к Москалюше? — Салтыков посмотрел на часы, — Как раз скоро шесть часов.

Он расплатился с официантом и вышел с Оливой из кафе. Они пошли к метро вдоль старых питерских зданий. На улице Оливе уже было не так неуютно и неловко, как в пиццерии, хотя её и свербила мысль, что Салтыков проплатил ей и общежитие, и пиццу, в то время как они были, в общем-то, никто друг другу. Оливе было унизительно чувствовать себя должником, к тому же что-то внутри подсказывало ей, что такой человек, как Салтыков, ничего не будет делать задаром, просто так.

Одна надежда была на Майкла. Олива ещё очень мало общалась с ним по инету, но уже знала, что он простоват, и от этого ей становилось немного легче. Поскорее бы доехать до Майкла, думала она. Своим присутствием он хоть частично снимет с неё этот груз...

— Ты только не пугайся, когда Москаля увидишь, — предупредил её Салтыков, — Это чудо-юдо одеваться совершенно не умеет, стрижётся как дедушка. И морда лица у него — дай Боже...

— Почему это я должна его пугаться? — возразила Олива, — Майкл классный, я общалась с ним по аське. Главное ведь не то, какой человек снаружи, а какой он внутри...

Они остановились на мосту. Салтыков закурил, и первый раз за всё это время посмотрел Оливе в глаза.

— Ты удивительная девушка, — произнёс он, — Обычно девчонки так не рассуждают. Им всем гламур подавай. Не поверишь, наш Москалюша девственник до сих пор...

— Ну и что в этом такого?

— Как что? — удивился Салтыков, — Ведь ему уже двадцать два года! Я с четырнадцати лет уже трахался вовсю, а Москалюша наш дальше учебников ничего не видел. Он да Негод — два сапога пара. Оба до сих пор неохваченные.

— Как, и Негод тоже?

— Представь себе! Негод это отдельная история, — Салтыков бросил бычок в реку и продолжал: — Ему никто из девчонок не нравится. Они за ним бегают, а он капризничает аки барышня. На самом деле, это у него комплексы ещё с детства, — Салтыков презрительно усмехнулся, — Он где-то до шестнадцати лет сильно заикался; щас, правда, это почти прошло, но ещё есть немного, особенно когда он волнуется. Вот он и стеснительный такой. Живёт как затворник.

— Значит, у Майкла и у Димки нет девушек? — спросила Олива, — А у меня тоже обе подружки одинокие — что Яна, что Настя. Вот бы их всех перезнакомить! Яну с Димой бы свести, Настю с Майклом...

— А чё, было бы клёво! — с энтузиазмом сказал Салтыков, — Поженим их всех, а потом я на тебе женюсь. И будем дружить семьями!

Олива весело рассмеялась. Уж в чём в чём, а в чувстве юмора Салтыкову нельзя было отказать. Ей даже в голову не пришло серьёзно отнестись к его словам.

— Ну чё, может, по пивасику? — предложил Салтыков, когда они уже шли вдоль по Невскому.

— А! — махнула Олива рукой, — Ну давай, что ли...

Они взяли в палатке по бутылке пива и пошли к Летнему саду. Европейская чистота и стерильность скамеек в Летнем саду Оливу просто поразили. Она бесстрашно села на скамейку в своих белых брюках — и брюки так и остались белыми, без единого пятнышка.

— … И вот, значит, хачик этот рыл у них на даче котлован, а спал в бане, — рассказывала Олива Салтыкову, — А папа её носился с ним как с писаной торбой — всё Коля да Коля, Коле надо купить удочки, Коле надо в баню телевизор поставить. С дочерью родной так не возился, как с этим Колей. Ну и вот… Ночью, когда все спали, она слышит — в окошко кто-то стучит. И тихо так с улицы зовёт: «Настья! Настья!» Ну, вышла она к нему — чего, мол, надо? А он лопочет кой-как — по-русски плохо знал — дескать, телевизор у него там, в бане, не включается...

— Ну-ну, — фыркнул Салтыков, — Телевизор не включается! У него, наоборот, там уже всё включено!

Олива расхохоталась. Алкоголь и обаяние Салтыкова действовали на неё всё сильнее и сильнее.

Глава 18

Майкл, о морде лица которого Салтыков так нелестно отзывался, был толстоватый неуклюжий парень с тёмными вихрами, торчащими в разные стороны, и большими добрыми карими глазами. Майкл был умницей, учился на одни круглые пятёрки и в школе, и в университете. Но насколько умён и светел был он в науке, настолько нелеп и неуклюж в повседневной жизни. Майкл, действительно, совершенно не умел одеваться — футболку заправлял в штаны, которые топорщились у него на коленях пузырями. У Майкла никогда не было девушек – он понятия не имел, как надо с ними обращаться. До десятого класса он даже не знал, откуда берутся дети, и наивно полагал, что от поцелуя можно забеременеть. Майкл был наивен до невозможности, над ним лепили все кому не лень, и если бы Настя, подруга Оливы, была с ним знакома, она бы наверняка тут же окрестила его «Филипок номер два».

Впрочем, ни Настя, ни Майкл в тот день даже не догадывались, что их уже заочно сосватали, обвенчали и оженили. Настя в Москве ждала ответа от чешской приёмной комиссии, куда она подавала документы в аспирантуру, а Майкл сидел дома, полностью погружённый в сложный проект, которым на весь день озадачил его отец — старый профессор знаменитого питерского политеха.