И вот теперь, здесь, в Архангельске, в городе счастья, исполнились все её сокровенные мечты. И эта ночь, и это волшебное озеро, и эти ароматные шашлыки на углях, и чаёк, уютно булькающий в котелке, и красавцы-парни, окружающие её — всё это реально. И песня эта, перемежаемая красивыми аккордами металлических гитарных струн — лунным серебряным светом льётся прямо в сердце.

— У тебя на ресницах я слезинки не встречу,

Только серые льдинки у тебя на глазах...

Я отдал бы полжизни за один только вечер,

Проведённый с тобою в тишине при свечах...

Олива самозабвенно пела вместе с ребятами, и не остановилась, даже когда мимо них тенью прошёл мрачный, угрюмый Салтыков, и с ненавистью посмотрел на неё. На какое-то мгновение Оливе стало стыдно, в голове щёлкнуло: «Встань и подойди к нему!» — но вставать с насиженного места не хотелось, а подходить к Салтыкову — тем более.

«Подойти к нему? Перебьётся: я ему ничего не должна, — мысленно рассуждала она, продолжая петь, — Если и был у меня долг… — Олива вспомнила, как он заплатил за её общежитие и за пиццу в Питере, — Если и был долг перед ним, то я уже отдала с лихвой эти деньги… И вообще, нет никакого Салтыкова, а есть эта ночь, этот костёр и эта песня. Подло с моей стороны, но меня столько лет топтали в грязь, чмырили, унижали… У меня никогда не было счастья. Я заслужила; мне теперь всё можно!..»

И она вдохновенно, полной грудью, завела припев:

— А теперь ты нежная, королева снежная,

Распустила волосы по белым плечам...

Распустила волосы, но не слышно голоса,

Потому что заняты губы у тебя...

Глава 4

Подоспели шашлыки — гвоздь программы.

Хром Вайт, отложив гитару, бросился раскладывать овощи и мясо по мискам. Поднялась радостная предшашлычная суета, присущая всем пикникам и шашлыкам на свете. Застучали шампура, засуетились, задвигались, заговорили все разом, как стая голодных голубей у рассыпанного пшена.

— Вот этот шампурчик, поподжаристей…

— Помидорчиков побольше положи!

— Олива, ты огурцы нарезала?

— Вилки, вилки берите!

— Кому ещё добавки?

— Ммм… Горячо!

Салтыков, хоть и не принимал участия в общей суете, и злился и на Оливу, и на всех остальных, всё же не мог пропустить шашлык мимо рта. Он молча, ни на кого не глядя, взял свои два шампура, отошёл в сторону и там уже принялся грызть своё мясо, как обиженный пёс.

Он исподлобья смотрел на Оливу в обществе ребят, и пузырёк ненависти к ней откуда-то из глубины поднимался к его горлу. Салтыков сравнивал себя с Гладиатором, и сравнение было явно не в его пользу. Ему хотелось вскочить и раскидать в разные стороны всех этих гадов, что сидели сейчас по ту сторону костра; хотелось оторвать ноги этой суке Оливе, которая уже забыла, что она ему обещала; главным образом хотелось обрушить весь свой гнев на неё, выдернуть ей волосы, избить, ошпарить кипятком из чайника, обезобразив это дерзкое, юное лицо так, чтобы на неё вообще больше никто не смотрел. Но он продолжал сидеть в стороне, угрюмо жуя непрожаренное мясо и чувствуя, как ненависть и досада тяжёлым комком подступают к горлу.

А Оливе в этот момент всё казалось восхитительным — и шашлык, и чаёк, от души заваренный в походном чайничке, и печенье юбилейное, душистое и громко-хрусткое. Даже то, что кружка была на всех одна, и её передавали из рук в руки, несло для Оливы какой-то торжественный, волнующий смысл.

— Вкуснота! — нахваливала она, с увлечением облизывая измазанные в соусе пальцы.

Наевшись до отвала, Олива опять захотела купаться.

— Ктулху хочет купаться! — заявила она и побежала к воде.

Вода в озере была тёплая-тёплая. Кругом было темно; лишь еле заметным отсветом отражалось в прозрачно-фиолетовой воде белая полоска ночного неба с северной стороны.

Между тем, доплыла Олива до середины озера, повернула назад… и тут облом: темень такая, хоть глаз коли. Берега не видно. Куда к нему плыть, тоже без понятия. И где они там сидят – один Бог ведает…

Перестремалась она не на шутку.

— Эй! — крикнула Олива, — Эй, плывите сюда! Мне страшно!!!

— Ты где? — крикнули с берега.

— Я здесь! Я берега не вижу! Что мне делать?!

Парни на берегу пришли в замешательство. Флудман как-то внезапно побежал писать в кусты; Салтыков, демонстративно надув губы, полез в палатку; Хром Вайт в панике бегал по берегу, не рискуя соваться в воду, и лишь Гладиатор, играя мышцами, стоял по колено в воде и озадаченно почёсывал затылок.

— Плывите сюда! — кричала, барахтаясь, Олива, – Ну, где вы там?!

— Хром, поплыли вместе! — предложил Гладиатор.

— Ты что, издеваешься? Я не умею плавать!

— Чёрт, да тут рыболовные снасти… Лёха! — крикнул Глад, — Лёха, иди сюда! Я один не поплыву!

Флудман, писавший в кустах, затаился как партизан. Он боялся лезть в озеро ночью.

— Салтыков! Эй, Салтыков! — надрывался Хром Вайт.

— Тьфу, чёрт, вы тут до морозов копаться будете! — выругался Гладиатор и полез в воду.

Олива сорвала себе всю глотку, устав орать им с середины озера. Выход нашёл Хром Вайт: он вспомнил, что взял с собой в поход фонарик, и зажёг его на берегу.

— Видишь фонарик? Плыви на него! — крикнул он.

— Вижу… А ты меня видишь?

— Не-а.

— А теперь? — Олива помахала рукой.

— Так это ты там так далеко? — изумился Хром, — То-то я смотрю – там вдалеке какая-то точка виднеется! А чего ты так далеко заплыла? Подгребай к берегу!

— Да плыву, плыву я.

Олива выплыла на огонёк. Почти у берега состыкнулась с Гладиатором, который плыл ей навстречу; и только, выйдя с ним, наконец, на твёрдую сушу, уткнулась ему в грудь и зарыдала как ребёнок.

Глава 5

Салтыков лежал в палатке и чуть не плакал от бессильной злобы. Снаружи доносились голоса парней и Оливы, и им не было никакого дела ни до него, ни до его обиды. Салтыков никогда ещё не чувствовал себя так погано. Мерзко было всё: и эта тесная холодная палатка, и эти залетевшие в неё комары, и даже шашлык, который теперь изжогой давил на переполненный желудок. Больше всего Салтыкову хотелось бы сейчас уйти и никогда больше не видеть ни этого озера, ни этой палатки, ни Оливы с этими мерзавцами, что сидели сейчас на бревне, о чём-то трындели и смеялись. Но уходить было некуда: машины нет, вызвать такси нельзя, поскольку здесь не ловит сотовая связь, а идти пешком до Васьково по тёмному лесу долго и опасно. Так что волей-неволей приходилось дожидаться утра, лёжа в этой вонючей палатке и слушая ржание этих мразей.

«Надо мной смеются… — самоуничижительно думал Салтыков, — И эта сучка ржёт громче всех… Убил бы я тебя, гадину, на куски бы изрезал… Да не сразу, нет — ещё помучилась бы у меня, чтоб впредь неповадно было… В тюрьму из-за тебя, суки, садиться не охота, а то бы я с тобой не то ещё сделал...»

Возле палатки послышались приближающиеся лёгкие шаги. Салтыков напрягся, сердце его учащённо забилось. «Она! Это она! — звериным чутьём угадал он, — Зайди же, зайди в палатку! Милая, любимая, зайди, зайди и поговори со мной, объяснись — я всё тебе прощу...»

Шаги, между тем, остановились. Сейчас, сейчас она расстегнёт молнию и зайдёт...

— Блин, ребят, а дрова-то — тю-тю! — крикнула Олива, — Надо в лес за хворостом идти. Хром, фонарик у тебя?

— Может, всё-таки спать ляжем? — послышался голос Хром Вайта.

— Нет, — отрезал Гладиатор, — В походе спать нельзя, а то костёр затухнет.

— Ты щас сам упадёшь в костёр! — захохотала Олива, и быстрые шаги её снова отдалились от палатки.

«Сука… Какая же ты сука!..» — провыл Салтыков сквозь зубы и, словно брошенный барбос, уткнулся мордой в лапы. Так и заснул.

Проснулся он от чьего-то прикосновения к своей руке. Встрепенулся, открыл глаза, но в кромешной темноте не разглядел ничего. Кругом было тихо; лишь за палаткой оглушительно трещали сверчки.

Салтыков провёл рукой по телу, что лежало рядом с ним, думая, что это Олива. Однако размер её мышц заставил Салтыкова усомниться.

— Славон, ты, что ли? — недовольно пробормотал он и потянулся за своим телефоном. Включил подсветку на дисплее, осветил спящих в палатке. И увидел, что его ненаглядная лежит между Флудманом и Гладиатором, а рука Флудмана покоится у неё на талии…

Салтыков резко вскочил и пулей вылетел из палатки.

«Так вот ты какая! — с яростью думал он, — Я думал, ты действительно чистая и невинная, какой ты изображала себя передо мной, а ты, оказывается, просто блядь! Для того ли ты прикидывалась передо мной святошей, чтобы тут вилять перед ними своей дряблой жопой?! Ну что ж, хорошо. Хорошо хоть тут ты показала себя, какая ты есть...»

В палатке тем временем уже никто не спал. Испуганные и озадаченные внезапным выпадом Салтыкова, ребята уже не знали, как реагировать и чего ждать дальше. Всем было не по себе. Каждому, кто находился сейчас в этой палатке, было стыдно по-своему, но никто не решался в этом признаться, поэтому все молчали.

— Интересно, что он задумал? — подал голос Хром Вайт.

— Наверно, готовит диверсию, — отвечал Гладиатор, — Я уже слышу его зловещий ритуальный кашель.

Все заржали.

— Ой, ребятки, не нравится мне всё это… — вздохнула Олива, — Вы заметили, сегодня он весь вечер был какой-то не такой! Что с ним случилось?

— Наверное, тебе лучше знать, — сказал Флудман.

Вдруг брезентовая стенка палатки озарилась вспышкой света.

— Что это? — испуганно спросила Олива.

— Костер, похоже, — сказал Гладиатор.

— Костёр? Но откуда? Ведь дрова-то все уже пожгли...

— Ну-ка, Хром, открой-ка, глянь-ка, что там делается, — попросили ребята, лежащие сзади него.