— Мелкому не наливайте! — крикнул Салтыков.

И тут забили куранты. Хром открыл бутылку шампанского. Пробка как ракета вылетела из бутылки и угодила прямо в глаз Оливе. Глаз, к счастью, не пострадал, а вот шампанское, хлынувшее пеной из бутылки, пролилось на пол.

«Плохая примета, — подумала Олива, — Не к добру это всё...»

Куранты пробили двенадцать раз, на экране показалась Кремлёвская стена, и зазвучали торжественные аккорды гимна Российской Федерации.

«А ведь я даже желание не успела загадать… — промелькнуло в голове у Оливы, — Ну и ладно. Всё равно не сбудется...»

— Ура! Уррааа!!! — кричали все, особенно Салтыков, — С Новым Годом!!!

Что-то сжало сердце Оливы. На торжественной ноте утих гимн; только трёхцветный флаг Российской Федерации безмолвно трепетал в ночном небе над пустынной Кремлёвской стеной. Олива вспомнила, как полгода назад стояла там с Салтыковым в ту сумасшедшую московскую ночь, когда он в доказательство своей любви к ней готов был прыгнуть с Каменного моста.

— Хочешь быть первой леди страны? — спрашивал он тогда Оливу, держа её в своих объятиях, как в железных тисках, — Хочешь или нет?

— Хочу… — растерянно отвечала она.

— Значит, будешь, когда я стану Президентом.

А Олива стояла у Мавзолея, бледная, растерянная, как зверёк, попавший в ловушку. Она скрещивала руки на груди, пыталась отстраниться, а Салтыков нависал над ней тогда, как страшное, неотвратимое бедствие...

«Не будет этого. Теперь уже не будет, — промелькнуло в голове у Оливы, когда народ из-за стола повалил зачем-то в соседнюю комнату, — Господи, да мне не нужно это тщеславие, власть над страной, быть первой леди — всё это глупости! Я хочу только любви и тихого, семейного счастья...»

— Янго! Выпьем на брудершафт! — провозгласил Салтыков.

Олива лежала и видела будто бы сквозь сон, как Салтыков и Яна пили на брудершафт шампанское, и как Салтыков потом при всех поцеловал Яну в губы. Олива закрыла глаза — глупо сейчас закатывать сцены ревности, разумнее сделать вид, будто ничего не заметила...

«Да, я наверно, дура, — думала она, — Салтыков расставил сети, и я в них попалась. Он ведь не любит меня… То есть, как не любит? Почему не любит?..»

Потолок тихо кружился над головой Оливы. Ей стало страшно.

«Нет, этого не может быть, он не может бросить меня, это было бы слишком ужасно… Я не могу без него, я не хочу даже думать о том, что будет, если мы вдруг расстанемся… Нет, это нельзя, это ужасно...»

— Мелкий, это тебе, — Салтыков подошёл к Оливе и протянул ей продолговатый футляр, обитый синим бархатом.

— Спасибо, — Олива открыла футляр. Там лежала тонкой ювелирной работы золотая цепочка с кулоном, на котором был изображён знак зодиака Оливы — Дева.

Олива надела кулон себе на шею и вздохнула. Всё-таки, не стал дарить кольцо — ограничился цепочкой. Цепочка и кулон были выполнены из чистого золота — дорогой подарок. Но почему цепочка, а не кольцо? И она поняла: кольцо слишком многообещающий подарок. Когда жених дарит невесте кольцо — это почти официальное предложение руки и сердца, остаётся только пойти в загс и расписаться. А цепочка, пусть даже и дорогая, не значит ровным счётом ничего. Этим подарком Салтыков мог запросто откупиться от Оливы.

Кто-то предложил идти смотреть салют у Вечного огня. Все оделись и вышли из квартиры, но в лифт не помещалось столько народу, поэтому всем пришлось спускаться вниз поэтапно. Салтыков, по-прежнему избегая Оливы, даже в лифт с ней не зашёл и пристроился возле Яны, которая о чём-то оживлённо болтала с Кузькой.

Хром Вайт в своей дутой куртке стоял напротив Оливы, поддерживая её, чтобы не упала. Олива по сравнению с остальными почти не пила, однако уже не держалась на ногах. Увидев Салтыкова рядом с Яной, она демонстративно обняла Хром Вайта и провисла у него на руках.

— Хромик, — Олива взяла в руки его лицо и тут же потонула в его больших серых глазах, — Хромик, дай я тебя поцелую...

«А, пропадай моя голова! — с отчаянием подумала она, — Салтыков, ты сам виноват во всём...»

И на глазах изумлённой публики Олива поцеловала Хром Вайта в губы.

Глава 14

Небо над Архангельском то тут, то там гремело петардами, салютами и фейерверками. С левого берега широкой Северной Двины виднелись то и дело вспыхивающие над освещённым ночным городом яркие шапки переливающихся звёзд. Жители левобережных посёлков выходили на реку смотреть салют, видневшийся с правого берега, и завистливо вздыхали: что ни говори, а умеют архангелогородцы гулять с размахом, любят шик и блеск. Праздничный город на правом берегу во главе со своим величавым «кремлём» — высоткой манил левобережцев, и многие из них, не желая в новогоднюю ночь киснуть дома, ехали гулять в Столицу Севера.

Движение по центральным улицам Архангельска было перекрыто; по проезжей части Троицкого проспекта, Воскресенской, Набережной тянулась к центру длинная вереница людей. В основном это были большие, человек в десять-двадцать компании молодых людей, студентов, старшеклассников. Среди этих компаний была и компания Салтыкова.

Олива тихо шла, затерявшись в толпе, и молчала. Глядя на неё, никто бы не подумал, какого дурака она сваляла пять минут назад. Однако Салтыков пресёк её выходки на корню.

— Если ты будешь так себя вести, я отправлю тебя домой. Поняла? — жёстко отрубил он, когда все вышли из подъезда.

— Ой-ой-ой! Напугал ежа голой жопой! — Олива ещё пыталась казаться бесшабашной, однако в её голосе уже не было такой уверенности.

Ребята ушли вперёд, чтобы дать Салтыкову и Оливе возможность объясниться без свидетелей. Ушёл вместе со всеми и Хром Вайт, чтобы не оказаться крайним.

— Между прочим, это ты первый меня скомпрометировал! — напустилась она на Салтыкова.

— Сейчас не время выяснять отношения. А завтра поговорим, — и Салтыков поспешил присоединиться к остальным в компании.

И теперь Олива молча шла, кутаясь в свою дублёнку, и уныло думала о том, что же будет завтра. Ничего хорошего тон Салтыкова не предвещал.

«Что ж, завтра и поговорим, — думала она про себя, — Конечно, это был необдуманный поступок с моей стороны — целовать при всех Хром Вайта, но когда ты целовал Яну, я ничего тебе не сказала. А теперь скажу, уж будь уверен...»

Между тем, все остановились у крыльца отеля «Пур-Наволок» и стали смотреть салют. Кузька открыл бутылку шампанского, стал всем наливать в пластиковые стаканы. И тут к ним подошли старые приятели Оливы — Ден и Лис.

— Ребята, как я рада, что вы тоже тут! — Олива кинулась обнимать своих друзей, — Айда с нами гудеть! Отпразднуем этот Новый Год по-архангельски — с треском, по всем правилам!

— Я замёрзла, — заканючила Яна, — Пойдёмте домой...

— Есть пойти домой, — и Салтыков громко крикнул, — Так, дамы и господа! Разворачиваем оглобли и идём продолжать отмечать праздник к нам на квартиру!

Приглашение было принято, и все дружной вереницей потянулись в направлении хаты.

Ввалившись всей гурьбой в квартиру, ребята продолжили пиршество. Пели караоке, особенно хорошо пел Кузька, Флудман подпевал. Свет в комнате был выключен, Ярпен и Регина целовались на диване, Олива гадала на картах Сане Негодяеву, а Хром Вайт на другом диване пытался взобраться на Яну.

— Снимите его с меня! — вопила она.

Саня с Оливой, смешав карты, кое-как стащили с неё пьяного Хрома. Высвободившись, Яна села между Кузькой и Мочалычем и затянула вместе с ними «Это всё» Шевчука.

Паха Мочалыч пел, искоса глядя на сидящую рядом с ним Яну, на её правильный профиль и платиновые кудри, разметавшиеся по её оголённым матовым плечам, и был почти счастлив. За всю новогоднюю ночь он почти не вспоминал об оставленной им Немезиде; пожалуй, даже хорошо, что её нет здесь, мельком подумал он. Павля уже забыл, как любовался пышными волосами и стройной, точёной фигуркой Немезиды, сидя рядом с ней той памятной летней ночью на крыше Лампового завода; это было уже прошлое, старое, стёртое и ненужное. А в настоящем… а в настоящем теперь появилась эта ночь – зимняя, новогодняя, в тёмной комнате, и эта красивая блондинка-москвичка рядом с ним…

Павля вспомнил, как осенью Салтыков говорил ему, что московские девушки даже говорят как-то по-особенному, не так, как их соотечественницы. «Вот веришь ли, Павля, — говорил ему тогда Салтыков, — Когда Олива говорит со своим „маасковским“ акцентом — это так необычно звучит, что у меня от одного её „ааа“ моментально всё встаёт… А почему — не знаю...»

Мочалычу вдруг захотелось послушать «маасковский» акцент Яны в разговоре. Улыбаясь, он наклонился к её уху и спросил, нравится ли ей отмечать Новый год в Архангельске.

— О да, — улыбаясь, отвечала Яна, — Я впервые в жизни отмечаю Новый год в Архангельске, и я нисколько не жалею, что приехала сюда! Здесь так прикольно!

«Ого, надо же — «прикольнааа», – подумал Павля, — Да, я тоже не жалею, что ты сюда „приехАлА“… Чего бы у неё ещё такого спросить...»

— А как тебе понравился салют? — спросил он.

— Да, саалют был очень краасивый...

«Ммм, теперь я понимаю Салтыка… Действительно, что-то в этом есть...»

— Паха, курить пойдёшь? — окликнул его Салтыков, пробираясь вместе с Кузькой и Максом Капалиным между столом и диваном. Мочалыч соскочил и проследовал за парнями в кухню.

— Слушай, а эта Яна… Она, кажется, ничего… — сказал Мочалыч Салтыкову, когда парни уже вовсю дымили на кухне.

— Но-но-но! — Салтыков повысил голос, — Ты, Паха, на чужой каравай рта не разевай.

— На какой ещё «чужой каравай»?! — обиделся Мочалыч, — У тебя и так девушка есть.

— Гыы, Андрюха крут, — заржал Флудман, — Они обе — его девушки...

— Не слишком ли жирно для одного? — съязвил Павля, — Хватит с него и Оливы...