Джулия Грегсон - Жасминовые ночи

– Там жарко?

– Тебе честно сказать?

– Да.

– Там сейчас жарко. – Он поерзал на стуле.

– Жарче, чем во время Битвы за Британию? – Она прищурилась. – И никаких Бигглов[83], которые являются на помощь, словно добрые ангелы?

– Ну… – Он закурил. – Там достаточно жарко. – Он не стал вдаваться в подробности, только сказал, что их аэродром находится в пустыне, недалеко от позиций противника. Что он живет в палатке вместе с Барни, парнем, с которым дружит еще со школы. Это Барни помог ему перевестись в Египет.

– Что ты там делаешь?

Он ответил, что они иногда сопровождают бомбардировщики или автоколонны с боеприпасами, а иногда сами дерутся с немцами. Он взглянул на Сабу и хотел добавить что-то еще, но она его перебила.

– Зачем ты перевелся в Египет? Тебе это было нужно?

– Да, – спокойно подтвердил он. – Мне это было нужно. Меня огорчила в Лондоне одна капризная девчонка.

– Я серьезно спрашиваю. Почему?

На его лице отразились разные эмоции.

– Ответ получится слишком сложный. Я расскажу тебе как-нибудь в другой раз.

– Назови мне хоть одну причину, – настаивала она. Пока они разговаривали, ресторан опустел. Сынишка Анри свернулся калачиком на диване и спал, сунув в рот большой палец. Сам Анри закрывал жалюзи, свертывал салфетки. Дом заткнул пробкой бутылку «Забиба».

– Ладно, – согласился он. – Причина номер один – летать. Вот ты сказала только что, что чувствуешь свою суть, себя, когда поешь. То же самое я испытываю в самолете. Свободу.

Она представила, как он летит над пустыней на высоте нескольких миль, и ей стало нехорошо. Если бы она не приехала тогда в госпиталь, она никогда бы не узнала, что может случиться потом так легко… У нее крутились на языке и другие вопросы, но она побоялась его сглазить.

– Так что мы с тобой непутевые, – пошутила она. – Не умеем твердо стоять на земле.

– Антигравитация, – сказал он. – Ну, такой риск есть всегда. Боже!

Анри задул свечи, положил счет на стол и виновато пожал плечами. Их ужин закончился.

Когда он вез ее домой через пустыню, она заснула, да так крепко, словно упала в яму. Открыв глаза, она увидела его загорелые пальцы на руле, темный контур его шевелюры, прямой нос и немного обрадовалась, что едет домой. Он нравился ей так, что ее это пугало: все было чрезмерно и случилось слишком быстро. Ей еще предстоит все серьезно обдумать.

Во сне она прижалась к нему всем телом, словно к магниту; голова лежала на его плече. Она снова ощутила его запах – свежий, древесный, но на этот раз с примесью пыли и бензина. Окончательно проснувшись, она поскорее отодвинулась на респектабельное расстояние и посмотрела на звезды. Высоко в небе, словно гроздь сапфиров, сверкали Плеяды, а по соседству туманный Млечный Путь. Ее отец, знавший все звезды как своих старых друзей, учил когда-то и ее различать созвездия. Через пять минут впереди завиднелись темные очертания ангаров и палаток, огоньки световой сигнализации.

– Саба, – донесся из темноты его голос. – Мы почти приехали. Я вот что подумал. В конце месяца мне полагается увольнительная. Тебе известно, где ты будешь в это время?

Мимо прогромыхал конвой британских военных грузовиков – длинная, слабо освещенная змея, поглотившая ее ответ. При свете габаритных огней она увидела колючий куст, груду камней. «…Вся надежда и безнадежность – в горсти праха, которым станешь»[84], – как-то процитировал он стихи Т. Элиота. То, что он знал такие строки, знал про Чарли Паркера и многое другое, произвело на нее впечатление. Они молоды, они могут вместе всему учиться. За ужином он сообщил ей, что после войны надеется стать писателем, а еще продолжит летать.

В полумиле от транзитного лагеря он остановил джип и повернулся к ней. Потом убрал обеими руками ее волосы с лица и, придерживая их на шее, поцеловал ее.

– Мы могли бы встретиться в Александрии, – сказал он. – Или в Каире.

– Господи, – пробормотала она. – Я не знаю.

– Не бойся, – сказал он.

– Я не боюсь, – ответила она, покривив душой, и пролепетала: – Вот только я не знаю, где мы будем. – Ее тело наполнилось нежностью, сделалось податливым – она с испугом чувствовала, как оно само по себе тянется к Доминику. – Мы никогда не знаем этого. Нам не говорят.

Дом удивленно посмотрел на нее и выпрямился.

– Так ты напиши мне, когда узнаешь.

– Дело не в этом… – Ее голос дрогнул. – Конечно, я так и сделаю… но… – Она подумала о Кливе, о его предупреждении насчет бойфрендов.

– Если у тебя есть еще кто-то, – он отодвинулся и заглянул ей в глаза, – скажи мне прямо. – Конечно, мне придется его убить, но я по крайней мере буду знать, что у меня есть соперник.

– Дело не в этом, – повторила она. Ее переполняли эмоции – ведь Доминик тут, рядом, и сколько хорошего ждет их впереди.

Когда он снова обнял ее и поцеловал, она почувствовала, как между ними пробежал легкий холодок разлуки.

Они подъехали к высокому забору из колючей проволоки и остановились у КПП. Солдат проверил документы Доминика. Сабу он даже не стал проверять.

– Приятный концерт, мисс Таркан, – обратился он к ней. – У нас он первый за весь год. Могу я попросить у вас автограф?

Она нацарапала свою фамилию на листке бумаги. Солдат бережно свернул его и спрятал в нагрудный карман.

– Вы будете выступать завтра? – поинтересовался он.

– Пока еще мы ничего не знаем, – ответила она. – Когда все решится, возле НААФИ вывесят объявление.

Солдат еще раз поблагодарил ее и сказал, что его направили сюда через три недели после свадьбы и его первенец появился на свет уже без него. Жена жалуется на трудности.

– Я надеюсь, что она не сбежит с кем-то другим к тому времени, когда я вернусь домой, – уныло добавил он. – Ой, подождите, – окликнул их солдат, когда они поехали дальше. – Забыл сказать: капитан Болл интересовался, когда вы вернетесь. Говорил что-то насчет вечеринки в офицерской столовой. Кажется, ему хотелось, чтобы там были все девушки из ЭНСА. – Он прищурил правый глаз, как бы подмигивая, но сделал это деликатно, из уважения к Дому.

Нелепо так моментально краснеть, но она стала пунцовой.

– Это часть нашей работы, – сообщила она Дому, пожав плечами. – Такие вечеринки.

Выражение его лица не изменилось.

– Не нужно ничего объяснять, – сказал он. – Я не сомневаюсь, что у тебя много поклонников.

Потом он попрощался с ней, быстро чмокнув в щеку и взъерошив ей волосы, отчего она почувствовала себя его младшей сестренкой. Сказал, что будет ей писать, нажал на педаль газа и умчался в облаке пыли.

Позже, лежа на своей койке, она перебирала в памяти все подробности минувшего вечера и злилась на себя за его неудачное завершение. Ее торопливое «до свидания», ее неясный ответ на его вопрос, когда они снова увидятся, – все это звучало неискренне, уклончиво. Нет, она с самого начала не хотела иметь никаких секретов от него.

Он взлетел в сумерках на «Спитфайре», который перегонял на ЭлДжи-39, временный аэродром их эскадрильи в пустыне. Перед стартом, как обычно, проверил показания приборов: топливо, подачу кислорода, атмосферное давление, проверил, лежит ли парашют под сиденьем. Топливный бак был почти полный, на часовой перелет бензина хватит.

Уже темнело, когда самолет набрал высоту. Песчаная буря, до этого державшая самолеты на земле, прекратилась, оставив в воздухе мерцающую бронзовую патину. На высоте 20 тысяч футов[85], когда Дом летел в облачном коридоре, он неожиданно для себя рассмеялся и запел. Безумие, немыслимая глупость, но он впервые в жизни влюбился, окончательно и бесповоротно.

Он представил себе, как она стоит в круге света, в своем красном платье в белый горошек, и поет «Ты для меня все»[86], и с тревогой понял, что в нем бурно, словно в пустыне после дождя, оживают все эмоции, которые он немилосердно подавлял весь год. Саба казалась ему магнетическим центром всего вечера. Когда в ресторанчике она призналась, как многому ей еще предстоит научиться, он уже чувствовал себя ее защитником – ведь в жизни так много неприятностей, которые так и норовят обрушиться на тебя и прихлопнуть, а Саба этого не заслужила, ведь она такая свободная, необычная… Он увеличил скорость, поднял маленький истребитель еще выше, пролетел над ватными клоками облаков, потом нырнул в них, а когда вылетел на чистое пространство, то все еще думал о ней. Как Саба заснула в джипе, прильнула к нему во сне, как ее волосы темным водопадом упали на его плечо.

Затем, в разгар всей этой эйфории, так же внезапно, как остановка двигателя во время полета, он обнаружил в себе новое чувство, связанное с этой женщиной: она пугала его. Словно ему подарили странное, прекрасное, полудикое животное, а он не имел понятия, как с ним обращаться. Она сильная. Если сравнивать эмоции с погодой, то она могла вызвать торнадо.

Он понял это в первый же вечер их знакомства, когда увидел ее в госпитале. Вчера это проявилось еще сильнее. Он даже затаил дыхание, когда она вышла на сцену, – боялся за нее, переживал, вдруг у нее что-то не получится. Она стояла в луче прожектора, рассекавшего ночной мрак, стояла с бесшабашной бравадой, трогательной и восхитительной. Когда она запела, все парни, сидевшие вокруг него, подались вперед и разом, дружно выдохнули. Кто-то тихонько застонал, некоторые бормотали непристойности. Он понимал это – конечно же, понимал: сдери с них всю браваду и деланое веселье, и увидишь, что все они одинокие люди, застрявшие неизвестно где. Им тут тоскливо и страшно, они скучают по своим подружкам, по женам. Но его тогда уже беспокоило, что они вот так думают о Сабе. И вообще, если признаться, он уже боролся в своей душе с подспудным неодобрением ее выступлений. Это смущало его и огорчало. Он ревновал.

На потемневшем небе зажглись звезды. Внизу, на земле, мерцали огни. Одна из опасностей ночного полета заключалась в возможности ошибки: неопытные летчики принимали звезды за огни аэродрома. Превосходная метафора, внезапно подумал он: вот так же можно ошибиться и с девушкой.