– Он приедет к десяти, – шепнула Элли. – По крайней мере, мне так сказали.

– Кто? – С ее стороны было наивно делать вид, что она не поняла, но мысль об ожидании была невыносимой.

– Не прикидывайся дурочкой. – Элли в шутку щипнула ее. – Он.

– Ах, он. Что ж, это будет приятно. – Словно он был обычным парнем, а этот вечер тоже был самым обыкновенным. Все-таки некоторые эмоции были слишком сильными, чтобы ими делиться. Особенно теперь и, возможно, не с Элли. С кем угодно, только не с ней. Ведь Саба знала ее совсем мало.

Тарик шагал впереди, разгребая руками, словно волны, сигаретный дым. В зале стояло много столов, освещенных крошечными свечами, горевшими в стеклянных чашах. За столами сидели в основном военные, часто с подружками на коленях. Звучали всевозможные языки – американский, французский, австралийский, греческий.

В углу был бар. Рядом небольшая сцена, где, обмотавшись проводом микрофона, извивался египетский певец; он не пел, а буквально рыдал песню «Поспешишь – людей насмешишь»[108] с таким ужасным акцентом, словно пел на другом языке. За сценой сидела пожилая леди. Половина ее лица была выхвачена из темноты слабым светом. Она глядела на певца с явным неодобрением.

– Фаиза, – шепнул Тарик.

На Фаизе было лиловое вечернее платье, сверкавшее и переливавшееся в неярком свете. Ее волосы были окрашены хной в ярко-рыжий цвет, на губах кроваво-красная помада. На ее коленях возлежал великолепный серый персидский кот, такой же холеный, как и его хозяйка. На его шее сверкал камнями поводок. Он с презрением взирал на пары, танцевавшие щека к щеке.

Еще в машине Тарик рассказывал, что Фаиза была почти так же знаменита, как его обожаемая Умм Кульсум. Как и Умм, она родилась в бедной семье и, чтобы петь, одевалась мальчишкой. Фаиза была, по его словам, настоящей артисткой: она пела суры Корана, долго и упорно училась. Еще она была в большой дружбе с мистером Озаном.

Когда певец в последний раз мучительно взвыл и замолк, Фаиза огляделась по сторонам и, заметив их, царственным кивком подозвала к себе.

– Я знаю, кто ты, – сказала она Сабе и пристально посмотрела на нее. Ее огромные черные глаза были подведены углем и чуточку слезились от жары. Потом она махнула рукой, зазвенели браслеты. – Пойдешь со мной наверх. А вы ступайте танцевать, – сказала она Тарику и Элли.

Она взяла с края сцены керосиновую лампу и уверенно направилась через небольшой клуб, набитый посетителями.

– У меня наверху апартаменты, – сообщила она Сабе. – Там и побеседуем.

Кот бежал впереди Сабы, когда она поднималась по ступенькам следом за знаменитой певицей. Один раз она ощутила кожей ноги прикосновение его пушистого хвоста. Наверху Фаиза вставила ключ в замок и открыла дверь. Они вошли в комнату, где стояли пианино и несколько уютных диванов с шелковыми подушками.

– Вот где мы устраиваем теперь настоящие вечеринки, – сказала Фаиза. – Пожалуйста, садись. Ты хочешь что-нибудь выпить?

– Нет. Нет, благодарю. – Над головой певицы висели часы. Они показывали уже девять сорок пять.

Кот замурлыкал, как маленький мотор, когда Фаиза провела пальцами по его спине.

– У нас немного времени, мне скоро выступать, – сказала Фаиза. – Так что давай сразу перейдем к делу. Мистер Озан не смог приехать сюда, но он мне сказал, что ты очень хорошо поешь. В последние два года власти запретили нам приглашать иностранных певцов; говоря по правде, это очень и очень скучно. – Она тепло улыбнулась. – Мы артисты, мы хотим все слышать и все видеть. – Она взмахнула руками под звон браслетов. – Так что запрет властей – это досадная проблема. – Они улыбнулись друг другу, как люди, владеющие общим секретом.

– А вы хотите, чтобы я здесь пела?

Фаиза пожала плечами.

– Не исключаю. Мы не можем зарабатывать, не приглашая новых исполнителей. Но пока что нам нужно действовать почти что в тайне. До войны мой супруг работал с мистером Озаном, и мы всюду искали таланты. Тут у нас были аргентинские танцоры, французские певцы, немцы, итальянцы. Все было так замечательно. Теперь же… – Певица пожала плечами.

– А ваш супруг?

– Умер. В прошлом году от сердечного приступа. – Она взяла кота на руки и прижала его к груди.

Внизу музыканты играли арабскую музыку: барабаны, скрипка, лютня, табла[109]; их дикие, навязчивые ритмы нарушали ночную тишину. А еще рокот самолета, пролетавшего совсем близко.

Фаиза замолкла и тоже прислушалась. Самолет стал удаляться, и она небрежно пожала плечами – мол, ничего особенного.

– Так вот, – заключила она. – Мистер Озан хочет, чтобы я занималась с тобой.

– Вы против? – спросила Саба. – Я знаю, что вы очень долго учились петь.

– Нет, что ты? – удивилась Фаиза. – Конечно, нет. Наоборот, я очень рада. Мистер Озан удивительный человек. Мы устраиваем для него милые вечеринки – когда он хочет, конечно.

– Понимаете, я тут ненадолго, – объяснила Саба. – Я работаю в компании ЭНСА. – Фаиза удивленно подняла брови. – Мы поем песни солдатам. В пустыне. Я служу в армии.

– Наши песни непросто заучивать. – Пожилая певица просто не понимала ее. – Они очень красивые, но тебе придется освоить новую технику исполнения. – Она показала пальцем на свой нос, потом на грудь. – Мы поем и отсюда тоже.

– Я знаю несколько песен, – сказала Саба. – Моя бабушка родом из Турции. Она любит старые песни.

Она тут же спела куплет из «Ах, Мустафа»; Фаиза засмеялась и подпела ей.

– Йаллах![110] – воскликнула она. – Я буду тебя учить. Приедешь сюда завтра? Сначала попьем чай, потом проведем наш первый урок.

– С удовольствием, – совершенно искренне ответила Саба. – Тарик рассказал, какая вы знаменитая. – Певица скромно наклонила голову набок, но не стала ничего отрицать. – Я люблю учить новые песни.

– Я уже немолода, и мой голос… – Фаиза сдавила себе горло рукой. – Но мы придумаем что-нибудь интересное. Приходи сюда завтра к десяти тридцати. Только не опаздывай, потом ко мне придет парикмахер.

Она посмотрела на часы, Саба тоже и едва не подпрыгнула. Десять минут одиннадцатого.

– Постой! Постой-постой. – Фаиза взяла Сабу за руки. – Пойдем со мной. Я хочу тебе кое-что показать.

Они шли по комнате, и Саба чувствовала, как ее ступни вибрировали от ритмов танго. Хриплые крики, аплодисменты, топот ног… Она прошла за певицей в маленькую комнату и при свете керосиновой лампы увидела висевший на крючке костюм с блестками и туалетный столик с валявшейся на нем косметикой. На стуле возле окна сидел Доминик.

– Саба! – Он шагнул из темноты и обнял ее.

– Господи! – Они оба были близки к слезам.

Фаиза стояла в дверях и улыбалась.

– Сейчас я вас оставлю, – сказала она. – Если я понадоблюсь, ищите меня внизу. Я буду там петь.


Когда дверь закрылась, они стали страстно целовать друг друга. Саба заплакала от радости. До этого момента она и не понимала, как ей было страшно.

Она отошла на шаг назад и посмотрела на него. Казалось, они уже вышли за пределы самоконтроля и ей было уже все равно.

На Доминике были грязноватая рубашка и брюки цвета хаки. Волосы отросли и нуждались в стрижке. Кожа загорела почти до черноты. Доминик был красив: после долгого, медленного поцелуя он взял Сабу за плечи и отстранил от себя.

– Дай-ка поглядеть на тебя. – Он сел на диван и посадил ее рядом. С его лица не сходила улыбка. – Какого черта ты здесь делаешь? Ты хоть понимаешь, что творится вокруг?

– А ты? – спросила она, пытаясь тянуть время. Может ли она рассказать ему все начистоту? Безопасно ли это?

Он ласково гладил ее волосы.

– Ты получила мое послание… ну… мое письмо? Я отправил его больше недели назад.

– Нет. А ты мое?

– Нет. Я получил записку от твоей знакомой мадам… как там ее? Она сообщила, что ты сегодня вечером будешь здесь. Вот и все.

Они опять поцеловались. Все это мелочи. Война продолжалась, письма часто не доходили до адресатов.

Когда они прервали поцелуй, он обнял ее обеими руками и крепко прижал к своей груди. Она услышала, как бьется его сердце, и счастье разлилось по ее телу светлой рекой: каждая клеточка благодарила судьбу за такое чудо – он здесь, и он жив.

Он рассказал, что последние десять дней они выполняли тренировочные полеты в пустыне южнее Алексы. В чем состояла тренировка и для чего она делалась, он не уточнил, лишь сказал, что теперь все закончилось, по крайней мере на ближайшее время, и что всей эскадрилье дали неделю отпуска. Ведь ребята выдохлись, живя в пустыне, и командованию нужно, чтобы они отдохнули. А на следующий месяц все отпуска отменяются.

Он черпал горстями ее волосы, потом пригладил их, убрав от ее лица, и заглянул ей в глаза.

– Мне до сих пор не верится…

Он потрогал пальцем ямочку на ее щеке.

– Знаешь что? – Она погладила его по плечу. – Нет, правда, знаешь что? Насколько мне известно, я останусь здесь минимум на неделю и в основном буду свободна. Мне придется сделать одну работу, но это займет не так много времени. Мы сможем встречаться.

– Какую работу? – В его глазах светилось недоумение. – Я ничего не понимаю? Где остальные? Где твоя подруга Арлетта? Акробаты?

– Они не здесь. – Ей не нравилось, что их разговор начался так неудачно. – Вероятно, они скоро приедут. – Она прикрыла глаза правой рукой. – Я должна сделать пару радиопередач. Я не написала тебе об этом, потому что не знала, что буду делать их здесь. Все очень неожиданно… – Слишком много; она говорила слишком много.

Он убрал руку от ее лица, повернул ладонью кверху и поцеловал.

– От кого это зависит? – спросил он. – Ну… долго ли ты здесь будешь?

– Честное слово, не знаю.

– Ты не знаешь! – Ох, плохо, все еще сильнее запутывается… – Но ведь тут чертовски опасно, многих уже эвакуировали. Еще не хватало, чтобы тебя ранило!

Он хотел добавить что-то еще, но тут завыла сирена воздушной тревоги.