Небольшая серебристая машина на огромной скорости мчалась по направлению к Лондону. За рулем сидел О'Коннер.

Хартгейм, поглядывая то на дорогу, то на своего спутника, спросил:

– Честно говоря, я так и не понял, что же именно мы должны сделать?

Тот пожал плечами.

– А разве я непонятно объяснил?

Немного помявшись, Лион ответил:

– Честно говоря…

– Ну, тогда повторю еще раз. Только предупреждаю сразу: никакой крови, никаких жертв…

– Очень надеюсь на это, – вставил Лион, – на иное я бы и не согласился.

Аббат, терпеливо выслушав реплику спутника, продолжил объяснение:

– Так вот, мистер Хартгейм… Это не будет тем, что в газетах и по телевидению называют «террористическим актом».

– А чем же тогда?

– Ну, так сказать – актом устрашения.

– Устрашения?

О'Коннер кивнул в ответ.

– Да.

– Но кого следует устрашать?

– Правительство… За слишком жесткий курс по отношению к Ольстеру.

– То есть…

– Я ведь уже говорил, что множество честных, порядочных людей оказались за решеткой – и притом, подавляющее большинство из них по каким-то надуманным, заведомо ложным обвинениям. Их схватили только потому что они – ирландцы.

– Ну, и…

Аббат продолжил:

– Так вот: по замыслу руководства ИРА надо устроить скандал.

– Не понимаю…

– Если где-нибудь в центре Лондона – честно говоря, я еще не знаю, где именно, так как человек, от которого я получил инструкции, дал мне полную свободу действий, полную самостоятельность, – подчеркнул О'Коннер, вспомнив своего племянника Кристофера, – так вот, если где-нибудь в самом центре Лондона прогремит взрыв…

– Взрыв? – переспросил Лион таким тоном, будто бы он впервые в жизни услышал это слово.

– Да, взрыв…

– Но…

Аббат довольно резко перебил его:

– А разве мы не говорили с вами об этом? Взрыв-то, конечно, будет настоящим, но нам придется сделать так, чтобы обошлось без жертв. Потом газеты напишут, что «по счастливой случайности никто не пострадал», – процитировал он своего племянника.

– Но какой будет результат? Какова будет польза? – вновь поинтересовался Хартгейм.

– Думаю, что польза будет большая. Во всяком случае люди в правительстве, ответственные за судьбу Ольстера, поймут, что дух борцов за независимость не сломлен, и что им в любом случае придется пересмотреть свою политику по отношению к Северной Ирландии.

– А если нет?

Аббат улыбнулся.

– Думаю, что да.

– Почему? Откуда такая уверенность?

– Дело в том, что нынешнее правительство дышит на ладан. Им не выгодно, чтобы в стране разразился еще один громкий скандал, связанный с Ольстером, – пояснил О'Коннер, – и им волей-неволей придется изменить свое отношение…

Немного помолчав, Лион задал еще один вопрос:

– Ну, с этим все более или менее понятно… А жертв действительно не будет?

О'Коннер отрицательно покачал головой.

– Нет.

– Тогда – какова же в этой, как вы выражаетесь, акции, моя роль?

– Оказать мне моральную поддержку… То есть, – добавил аббат, – роль чисто пассивная… Скажем так – доброжелательного наблюдателя…

– А-а-а, – протянул Лион, – ну, тогда мне все ясно.

И он замолчал, хотя ему так ничего и не было понятно – объяснения О'Коннера не прояснили ситуации и особенно его роли в этой поездке…


В Лондон они прибыли, когда начало смеркаться. Попетляв по городу в поисках отеля, они остановили свой выбор на небольшой гостинице неподалеку от центра – цены были умеренными, комфорт – первоклассным, к тому же из окна открывался замечательный вид на историческую часть города.

– Ну, что, – предложил аббат, – теперь, я думаю, нам самое время поужинать…

Лион согласно кивнул.

– Да уж…

И они отправились вниз, в ресторан.


Точно сговорившись, О'Коннер и его спутник решили в этот вечер ни словом не обмолвиться о цели своего визита в столицу – по всей видимости, нервы и одного, и другого были настолько напряжены, что говорить о предстоящей «акции» просто не хотелось, чтобы не напоминать самим себе, что их ждет в недалеком будущем…

Заказав ужин, аббат с улыбкой взглянул на Лиона и поинтересовался:

– Вы давно не были в Лондоне?

Тот замялся.

– Ну, достаточно давно… Наверное, не меньше чем с полгода…

– А я – год или два… Честно говоря, даже и не помню точно… Хотя… – О'Коннер наморщил лоб, – погодите, погодите, сейчас скажу… Да, через несколько дней исполнится ровно год. Я так хорошо помню это, потому что последнее посещение Лондона было для меня весьма памятным.

Лион, желая хоть как-то поддержать разговор, осторожно переспросил:

– Памятным?

Коротко кивнув, О'Коннер ответил:

– Да.

– И чем же, если не секрет?

Аббат заулыбался.

– Вы ни за что не поверите… Во всяком случае люди, которые даже неплохо знают меня, такие как, например, мой племянник… – аббат сразу же осекся; наверняка, Крис бы не одобрил того, что он так смело распространяется о своих родственных связях.

– Да, так что же?

Немного помолчав, О'Коннер продолжил:

– Я только хочу сказать, что многие люди часто судят о других ошибочно.

– Согласен, – ответил Лион. – Но какое это имеет отношение к вам?

– Вот вы, мистер Хартгейм, вряд ли можете догадаться, какова же была причина моего последнего посещения этого славного города…

Тот заулыбался.

– Ну конечно же! Ведь вы говорите загадками, и даже не намекнете, в чем секрет.

Сделав простодушно-заговорщицкое лицо, аббат произнес:

– Ну, а что вы скажете, если я расскажу вам, что причиной моего последнего визита в этот город послужил… Допустив, боксерский поединок?

Мало кто мог предположить, что у этого католического священника из маленького забытого Богом и людьми рыбацкого поселка Гленарма было увлечение, и даже не увлечение, а настоящая страсть: он был заядлым любителем бокса, кровавого и прекрасного вида спорта, и, пользуясь случаем, не пропускал ни одного поединка.

Лион удивленно поднял брови.

– Боксерского поединка?

Тот кивнул.

– Ну да… Вас это удивляет?

– Признаться – очень удивляет.

– Почему же?

– Ну, ваш сан… И вообще, весь облик, – смущенно пробормотал Хартгейм.

– Вот я и говорю: люди часто судят о других ошибочно, только по первому представлению. А разве священник не может любить бокс? И вообще – спорт? Ведь Папа римский, насколько мне известно, обожает горные лыжи, а в Италии, в многочисленных монастырях, где мне приходилось бывать, монахи с удовольствием развлекают себя игрой в футбол. Господь наш дал нам наше тело не для того, чтобы мы развращали его, но для того, чтобы содержали в полном порядке, – наставительно изрек аббат.

Лион, очень удивленный неожиданным признанием своего знакомого, спросил с неподдельным интересом:

– Откуда в вас это?

– Наверное, любовь к боксу – врожденное качество тех, кто родился на Зеленом острове, – задумчиво произнес аббат, – любовь эта в крови у каждого ирландца. Так вот: почти год назад здесь, в Лондоне, состоялся замечательнейший поединок…

Изобразив на своем лице вежливый интерес, Хартгейм спросил:

– И кто же дрался? Кто и с кем?

Тем временем гарсон принес заказ и, принявшись за ужин, аббат начал свой рассказ…


«Ровно год назад в Лондоне, в одном из лучших спортивных залов, состоялся один знаменательный поединок. Замечателен он был прежде всего тем, что дрались два прославленных боксера – наш, ирландец из Лондондерри Брайен Шоу и британский спортсмен Гарольд Бамстед.

Надо сказать, что Брайена почему-то опекал английский тренер – Джек Томпсон. Это был богатый человек, в прошлом – боксер-любитель, сколотивший приличное состояние на торговле недвижимостью и ушедший на покой, когда он всецело отдался боксу.

Брайен, мой знакомый, смелый и стойкий во всех отношениях человек, был известен как страшной силой своих ударов, так и привлекательным характером в частной жизни – я никогда не слышал об этом человеке ни одного дурного слова.

Он был очень способный, талантливый, и Томпсон, найдя его в достаточно бедственном положении, больным, полуголодным, взял под свою опеку, и даже пригласил в свою загородный дом, где в подвале был оборудован прекрасный тренажерный зал.

Внимание, которым Томпсон окружил Брайена, было поистине отеческим, если бы к нему не примешивался дальновидный расчет, основанный скорее на корысти и тщеславии, чем на благородстве.

Дело в том, что Гарольд Бамстед Брайен Шоу были не только двумя сильнейшими боксерами в своей весовой категории, но и давними заклятыми врагами.

По всей вероятности, тут играло роль и то, что Бамстед был британцем, а Брайен – ирландцем, и их возможный поединок мог иметь не только спортивный смысл.

Среди околоспортивной публики ходили слухи, что когда-то, лет пять назад, то ли сам Бамстед, то ли кто-то из его родственников оскорбил Брайена.

Замечательно было то, что в их неоднократных и свирепых поединках обидчик как правило проявлял куда больше злобности и агрессивности, чем потерпевшая сторона, и рефери приходилось нередко предотвращать недозволенные приемы со стороны Гарольда.

Да, редко бывает, что благодетель привязывается всем сердцем к облагодетельствованному, и очень часто, причинив какому-то человеку зло, такой человек начинает ненавидеть обиженного…

Разыскав этого малоизвестного широкой спортивной публике боксера с несомненно прекрасными природными задатками, узрев в нем будущую звезду большого спорта, а затем дав такому боксеру необходимый тренинг, обеспечив таланту приличное существование, чтобы выпустить потом против состоявшегося, признанного всеми Гарольда Брайена – Томпсон действовал бы наверняка. Он прекрасно разбирался в людях, да и в спорте тоже, и потому без промедления пригласил Брайена под свое покровительство.