О, как же ей хотелось быть если не в центре, то хотя бы рядом, в этой веселой стайке одноклассниц, оживленно обсуждающих вчерашнее событие, происшедшее на школьной дискотеке, на которую Элю никогда не пускала и не пустит мать. Или сидеть на скамейке рядом с Кириллом, смотреть ему в глаза, разговаривать, как сейчас это делает троечница Таня с подведенными стрелками и не в меру накрашенными ресницами, в обтягивающей водолазке, и видеть, как он не сводит глаз с ее тугой груди…

«А у меня грудь не хуже, а может быть, и лучше! И если мне расплести косы и подкраситься, надеть такую же водолазку вместо рубашки, которая отличается от сорочки брата только рядом пуговиц на противоположной стороне, – где была бы эта Таня…»

Но мама никогда не покупала подобные вещи своей дочери, упаси Боже, подчеркнуть ее женственность, сделать заметной ее девичью привлекательность. Она лучше поступит наоборот – вырядит девушку в бесформенный серый мешок, – впору на огороде вместо чучела стоять. «Учиться, учиться и еще раз учиться, и не отвлекаться на всякую ерунду! Посмотришь, через пять-семь лет, что будет с тобой и что с твоими Танями – финтифлюшками пустоголовыми!» – отвечала мать Элеоноре на ее робкие просьбы разрешить сменить прическу и одеваться в соответствии с ее пожеланиями – ослабить «захват ежовых рукавиц» хотя бы в выпускном классе. Но та становилась в стойку, и Эля понимала, что навредила себе, – тотальный контроль и муштра только усиливались.

Эля мечтала о скорейшем окончании школы, о поступлении в университет, о переезде в студенческое общежитие, и вот тогда у нее начнется жизнь! А пока она страдала и терпела, не жила, существовала.

Оставалось всего ничего до заветного дня – выпускного. Одноклассницы хвастались своими сногсшибательными нарядами, соревнуясь, у кого красивее и дороже, и только Эля, как обычно, не принимала участия в обсуждениях главного девичьего вопроса, но замечала, что девчонки перешептывались, поглядывая в ее сторону. Им было интересно, в чем же она явится, неужели в школьной форме?

Вернувшись с родительского собрания, мать в ярости громыхала на маленькой кухне кастрюлями и сковородками, громко возмущалась, хлопала дверьми:

– Немыслимо! Как можно закатывать школьный вечер с таким размахом? Какое шампанское? Какая икра? Какой рассвет на катере и ночь в пансионате? Откуда мне взять на это деньги? И если бы даже были, какого черта я должна оплачивать их прихоть? Я мать-одиночка! – кричала она в гневе, а ни в чем не повинная Эля съеживалась от ее слов, как от ударов.

– А зачем ты меня в эту школу отдала? – робко спросила она, и в душе ее шевельнулась незнакомая эмоция – маленькая мстительная радость: «Почувствуй хоть раз, каково мне было в этом коллективе десять лет, когда одноклассников привозили на дорогих машинах, по пятницам они демонстративно делились планами, как будут проводить выходные, а на каникулах изучали географию, путешествуя за границу!»

– Как будто ты не знаешь почему! Это лучшая школа в городе с английским уклоном! – ответила с вызовом мать.

– И в ней учатся будущие переводчики и, возможно, послы и дипломаты. И все они дети богатых родителей, если ты заметила. Для них икра и шампанское, вещи привычные и в будни, а здесь такое событие, – осмелилась возразить Эля.

– Ну, знаешь, они привыкли, а мы обойдемся! – твердо ответила мать, и Эля поняла, что это решение бесповоротно, – девочка отлично знала свою маму.

– Хорошо, я думаю, что лучший выход из этой ситуации – резко «заболеть». Все равно у меня не будет ни красивого платья, ни туфель на вечер, – надеясь, что мама ей возразит, выдержала паузу. Но та молчала, и Эля продолжила:

– Пойду потом, заберу аттестат, так что успокойся, мамочка. Это ведь не главное в жизни, правда? Без этого точно можно обойтись!

Мать повернулась к ней, и Эля увидела, как прояснилось ее лицо, как потеплел взгляд.

– Ну как же, Эля? Все-таки выпускной, – не очень уверенно, но с надеждой в голосе, что именно так все и произойдет, – возразила мама.

– Так для всех лучше. Я не жду чуда от этого вечера, и чуда не будет, и тебе не надо тратиться.

– Ладно, поговорим об этом после. Сходи сейчас к бабушке, отнеси ей таблетки от давления, и можешь остаться там переночевать, – возвращаться поздно уже, – на радостях разрешила она, не ожидая, что так легко досталась победа и она не «выбросит деньги на ветер».

Эля выскочила из подъезда, задыхаясь от сдерживаемых рыданий: «Действительно, чуда не будет! Это очевидно, – она даже не собиралась покупать платье, несмотря на мои старания, – я одна из всей школы получу золотую медаль! Эх, мама! Какая же ты жестокая…»

Эля не пошла на автобус, а прошла пять остановок пешком, и накопившиеся слезы ее лились и лились, не желая заканчиваться. Зареванная, с распухшим носом и красными глазами, подошла к подъезду – под закрытой дверью стояла пожилая женщина, явно обрадованная ее появлением:

– Наконец-то, живая душа! Код знаешь, девочка? – спросила, с трудом поднимая две увесистые сумки. – Сынок сегодня с рейса приходит, уж я ему тут наготовила на неделю, еле притащила – а код, видать, недавно поменяли. А набегут дружки-то, как водится, – водка рекой, а у него желудок слабый, того и гляди язву заработает, – оправдывала свою материнскую любовь к взрослому сыну женщина.

– А давайте я помогу, – подхватила тяжелую сумку Эля, – вы меня не узнали?

– Не Клавдии ли внучка? – приостановилась, приглядываясь к Эле в тусклом свете подъезда. – И вправду ты! Ох и выросла, совсем взрослая стала!

Они не спеша поднимались с нелегкой ношей, миновав два пролета; женщина, тяжело дыша, предложила передохнуть, когда раздался звук подъехавшей машины, стук входной двери, и они услышали позади шаги и бодрое насвистывание мелодии. Женщина просияла:

– Сынок!

Сынок, перешагивая через две ступеньки, в секунды настиг их, сгреб маму в объятия. Мама хлюпнула носом на груди у сына от переизбытка эмоций.

Сын в отличие от мамы внучку соседки сразу признал:

– Элька, ну здравствуй, выросла-то как! Настоящая невеста! А чего зареванная? Кто обидел?

Не дожидаясь ответа, подхватил свободной рукой мамину сумку, скомандовал:

– За мной, девчонки, будем чай пить с конфетами, обалденно вкусными!

Эля с чужой сумкой подчинилась, проходя мимо двери своей бабули на следующий этаж, где жил в отдельной квартире Игорь, которого она, бывало, здесь видела в перерывах между его рейсами.

Игорю исполнилось тридцать девять. С двадцати одного года он ходил в море. Получив высшее техническое образование и профессию инженера судомеханика, он не представлял себя уже ни на каком другом месте, кроме судна. Заняв ключевую должность Деда – старшего механика на корабле, он заработал себе репутацию Мастера, которого заслуженно уважали. Игорь хорошо зарабатывал, но денег не копил, лихо транжирил. Купив себе однажды трехкомнатную квартиру, решил, что деньги зря потрачены, – он находил, что она слишком велика для него, привыкшего к малогабаритной каюте, в которой проводил все свободное от работы время. Игорь был невысок, коренаст, с крутым большим лбом и высокими скулами, с голубыми, чуть навыкате, ясными глазами. Он рано начал лысеть и потому брил голову наголо.

Годами работая в машинном отделении, в адском шуме, он частично утратил слух и каждый раз, проходя медицинскую комиссию перед рейсом, приплачивал докторам, чтобы получить допуск. В остальном здоровье его было крепким, не сказывались пока и перегрузки – работа при пятидесяти градусах жары, среди грохота, в условиях постоянной смены часового пояса, по четыре-пять месяцев в закрытом пространстве. Недаром в Америке морякам запрещено свидетельствовать в суде, – профессиональная деформация психики.

У Игоря с психикой было все в порядке, но одна и та же проблема повторялась годами: ожидая сойти на берег, будучи в море, уже на пятый-седьмой день дома он начинал тосковать по пароходу, не зная чем себя занять. «Дед» настолько привык к своему образу жизни, к своей ответственности, значимости и нужности в данном месте, что, стоя на тверди земной, начинал чувствовать шаткость и зыбкость своего положения и бессмысленность существования. Возможно, будь у него жена и дети, он иначе бы себя ощущал, но разочаровавшись однажды в любимой, его предавшей, он уже не доверял всем женщинам мира и не желал пережить эту боль еще раз. Гулял холостым.

Его поджидали и боготворили друзья, когда он возвращался из рейса, и забывали проводить, когда он уходил в море. У него было около десятка должников, которые не омрачали свою жизнь мыслью скопить и отдать наконец-то долг товарищу. Его приобретенная глухота с лихвой компенсировалась чуткостью души. Игорь любил животных, и они, чувствуя его большое сердце, тянулись к нему.

Однажды в одном из портов за ним привязался маленький котенок и так долго шел следом, что Игорь в замешательстве остановился перед трапом, понимая, что обманет это существо, надеющееся на счастливый исход вечернего путешествия. Моряк колебался не больше минуты, пока малыш доверчиво терся о его ноги. Зная, в какие проблемы он сейчас влипает, Игорь все-таки не смог бросить маленького пушистика, – положил за пазуху и поднялся на борт.

Безусловно, вскоре вся команда узнала о его питомце. Перед заходом в иностранный порт «Деда» вызвал капитан и предложил:

– У тебя два варианта – сколотить плот и, когда будем подходить к порту, спустить на нем своего кота, возможно, течением его к берегу и прибьет. Или заплатить штраф в пять тысяч долларов портовой инспекции – ты знал, что животное без паспорта, прививок и ветеринарных справок здесь не может находиться.

– Есть еще вариант, кэп, – я его спрячу! – уверенно ответил Игорь.

И действительно спрятал – в самом узком, тихом, потаенном месте машинного отделения протяженностью от кормы и до самого носа – в коридоре системы, под трубами, куда можно пробраться только лежа на тележке размером метр на метр.