Слава выходил из тюрьмы на короткий срок и снова возвращался обратно. Но, очевидно, не потому, что он был такой отпетый рецидивист. Попав в юном возрасте в определенную среду, он уже не знал другой жизни, и когда возвращался на свободу, не мог найти себя, везде был чужим, и все стало чужим. Тем более что жизнь страны и ее законы стремительно изменилась не только для него, но и для тех, кто из нее не выпадал, подобно Славе.

Отец верил в сына, не отвернулся от него, поддерживал – регулярно ездил на свидания, возил продукты, лекарства. Слава часто болел – у него обнаружили СПИД.

Несмотря на все старания доктора спасти, устроить, поддержать сына, у него ничего не получилось – Слава умышленно совершил свое последнее преступление и вернулся на зону, где вскоре заболел и умер от воспаления легких.

Доктор один поехал за телом сына, привез и похоронил его в родном городке. Не раз спасавший жизни других, он не смог спасти своего единственного мальчика: «Это вина врачей. Он должен был выздороветь, ведь я все необходимое привозил, они ничего вовремя не сделали, бросили его умирать беспомощного!» – повторял он на похоронах.

После доктор написал длинную и обоснованную петицию в МВД. «Славика не вернуть, но, может быть, удастся спасти чьих-то сыновей», – думал он.

Когда Маркуша женился впервые и у них родилась дочь, доктор практически сам выходил, вынянчил малышку, пока ее родители завершали свое образование. Не каждый родной дед был способен дать своей внучке столько любви, заботы и тепла, сколько дал он.

Доктор носил благородную бородку а-ля Чехов и относился к теще спокойно и ровно, но как к особо тяжелой бактерии, с которой бороться бесполезно и даже вредно, а можно лишь выработать иммунитет. Для стойкого иммунитета предпочитал коньяк.

Теща, как цербер, передвигалась по квартире, все подмечала цепким взглядом и планировала, как проводит зятя в последний путь. Впервые появившимся в этой квартире она сходу докладывала, какие знатные женихи были у ейной дочери, а вот выбрала же! Она не догадывалась, что в этой семье именно зять был настоящим человеком и единственным донором для всех, и не подозревала, что очень скоро ушла бы вслед за ним в случае сбытья своих мечт.

Она регулярно, один-два раза в месяц «теряла» свои сбережения, спрятанные под матрасом, драгоценные нитки, ножницы, иголки, шумно скандаля и обвиняя в краже зятя. Каждый раз все находилось, ею же перепрятанное в другие места и благополучно забытое. Интеллигентный доктор не мог дать должный отпор – ретировался из квартиры, держась за сердце. А теща жила спокойно дальше, не отягощая себя извинениями, в ожидании следующего спектакля, изрядно хлебнув докторской кровушки.

Своим подозрительным взглядом она просверлила насквозь и Марину и приступила к допросу: кто такая, откуда и сколько зарабатывает. Вопросы сыпались прямо в лоб, но никто бабушку не остановил, не урезонил, дескать, некорректно, не переключил старушку на другую волну, да и зачем? То, что их самих интересовало и обсуждалось на тесной кухне, теперь озвучила раненная Альцгеймером бабуля. Ей можно. Она спросит снова и снова, тут же забудет и опять уточнит. Удобно.

Неожиданно бабуля вспомнила дела давно минувших лет и рассказала историю своей мамы – та после войны вышла замуж за мужчину моложе себя на семнадцать лет. Жили они дружно-счастливо до самой его смерти, муж умер раньше, удивив. Так что и вы живите, любите друг друга, берегите и жалейте, особенно ты, жалей моего внука! – заключила свой рассказ, прослезившись, бабуля.

Осмысливая услышанную историю, мистически настроенная Марина поняла, что здесь и таится разгадка их странного союза с капитаном. Втянувшись в энергетический вихрь, оказавшись звеном в сложно переплетенной кармической цепи причин и следствий, ее узлов, сопротивляться бесполезно, – решила она.


Марина планировала плавать в чистых водах Тихой бухты, гулять в можжевеловой роще и писать там свои картины. Но сначала решила привести в порядок его берлогу – однокомнатную квартиру на первом этаже в старой пятиэтажке, в подъезде с тяжелым застоявшимся запахом мышей.

Она отмыла квартиру, выбрала новую сантехнику в ванную, пригласила мастера все поменять, купила новые обои.

Когда поклеила половину комнаты, пошла к морю освежиться, поплавать. В это время Марк пришел со службы. Увидев нарезанные обои на полу, он неумело взялся за дело. Стоя на табуретке, прилепил под потолок отрезок и стал разглаживать верхнюю крайнюю часть бумаги резким движением ладони. И зацепился кольцом за острую металлическую гардину. Дернул руку, пытаясь освободиться, табурет пошатнулся и ушел из-под ног, а он повис на кольце, как на пыточном станке. Кольцо разрезало кожу и мягкие ткани, оголив палец до сустава. От боли потемнело в глазах, и алая кровь брызнула по стенам. Он не помнил, как выскочил из квартиры и побежал в больницу, зажав полотенцем рану.

Марина вышла из воды, на пустынном еще пляже трезвонил телефон. У Марка был испуганный голос: поранился. Бежала, не чуя ног под собой. Взметнулась по ступенькам, дверь в квартиру была приоткрыта. Вошла, он сидел в коридоре под беленой стенкой, белый, как она, прижав к груди, как куклу, забинтованную руку. Стены и двери были забрызганы кровью. Только что перед ней вошли его родители. Отчим удивленно произнес, оглядывая стены: «Ну и кровищи, как будто кабана резали!» Мама молчала. Это был единственный раз, когда Марина видела, как молчит мама. Удивительно, но она не проявила никаких эмоций, стояла, как соляной столб. Выходя, чмокнула в щеку сына: «Ну ладно, выздоравливай!»

Первую помощь оказали плохо, непрофессионально, зашили только кожу, как перчатку. На четвертый день развилась гангрена. Марина повезла Марка в областную клинику, профессор, бросив взгляд издали, строго произнес: «Резать палец, не то потеряет и руку!»

«Какая дикость. Что значит взять и просто отрезать палец? Как это?» Марина не поверила. Повезла в другую больницу. Его оставили в отделении гнойной хирургии, обещали сделать все возможное, есть варианты спасения, есть…

Четвертую неделю он лежал в отделении. Ему вливали лекарства через вазофикс, встроенный в вену. Четвертую неделю три раза в день она приходила в больницу, чтобы покормить его, посидеть рядом, погулять в больничном дворике, поддержать, заверить в очередной раз, что с его рукой будет все хорошо, что доктора – молодцы. Хотя хирург не очень обнадеживал, а иногда как будто специально пугал ее, что гангрена может подняться выше и тогда могут ампутировать всю кисть.

Она помнит день, когда сидела на корточках перед его кроватью и прижимала бутылку со льдом к вене – доктор велел после введения очередного препарата прижать холод на сорок минут.

Она сидела так уже долго. Ноги затекли, но готова была сидеть сколько угодно, лишь бы помочь хоть чем-то, облегчить его страдания. Прямо перед ее глазами была его рука, сквозь бинты отчетливо виднелся абсолютно черный, вздувшийся, похожий теперь на кусок резины от автомобильной покрышки палец. Марк смотрел на него и не верил, что это можно спасти. Она верила и учила его представлять, что эта чернота скоро лопнет и под ней окажется новая, живая, нежно-розовая плоть. Привезла ему книгу академика Сытина и заставляла каждую свободную минуту читать позитивные настрои. Выздоровление начинается в мозгу, учила она.

В этот момент в палату вошла подруга его мамы, безликая и грубая, как табуретка врач из соседнего отделения. Она уселась прямо на кровать и стала бесцеремонно оглядывать Марину сверху.

А Марина продолжала прижимать его вену. Кровь подсачивалась, она нервничала, но вида не подавала, чтобы лишний раз не волновать и без того испуганного Марка. А женщина сидела и, не скрывая неприязни, говорила Марку о ней, так, как будто ее здесь не было: «Вот теперь мы и проверим, по-настоящему тебя любят или нет. Здорового любить легко, а вот попробуй больного да походи за ним». Говорила с такой интонацией, словно радовалась редкой удаче проверить, действительно любят? Марина не знала, как выдержала тогда, не сорвалась. Помнила, что это подруга его мамы и к тому же врач…

Каждый раз, выйдя за порог больничной палаты, она не могла удержаться от слез и, выплакавшись по дороге, приходила домой и не могла переключиться ни на минуту и не думать об этой чертовой гангрене. Она дошла до того, что видела во сне его гангрену, но уже на своей руке и чувствовала всю его боль и страх. И не удивилась, если бы вдруг эта болезнь началась и у нее. Она похудела, спала мало и тревожно. Вечерами звонила его мама и выслушивала подробный отчет, что делали сегодня, какие препараты, процедуры и т. д. По нескольку раз задавая одни и те же вопросы, не очень-то внимательно слушая ответы. И Марина терпеливо рассказывала вновь и вновь. Положив трубку, она сидела в прострации обессиленная. Ничего не хотелось. По воскресеньям привозила его домой на такси и, запеленав руку до плеча в пленку, купала, неожиданно вспомнив, как ее в далеком детстве, в Сибири в деревенской домашней бане парила бабушка Мария, поливая из ковшика водой и приговаривая: «С гуся вода, с Маринушки худоба!» И Марина повторяла, как заклятье, бабушкины слова: «С гуся вода, с Маркуши болезнь и худоба»… Потом целый день кружила вокруг пострадавшего, кормила вкусненьким, домашним, развлекала, жалела, ласкала…

Ночью подходила к нему спящему, поправляла подушку под рукой, проверяла, не вышла ли игла из вены. Садилась рядом и смотрела на профиль Марка, его высокие скулы и думала: «Бедный мой, хороший, мученик, страдалец». Ложилась со слезами в своей спальне, чтобы до утра смотреть в потолок и изводить себя чувством вины.

В очередной ее приход хирург сообщил, что, когда все ненужное отвалится (одна или две фаланги почерневшего пальца, пока не знаем), нужно будет сделать пересадку кожи. И объяснил практически: где-то на бедре делается разрез, берется часть кожи, пересаживается, и рука на время пришивается к бедру. Для того чтобы кровеносные сосуды питали кожу, для того чтобы не произошло отторжение. Да, неудобно, и картина непривычная, можно сказать, дикая. Даже штаны самому снять будет сложно. Но вы же всегда рядом!