— Подождите. Как всё? — оторвалась от своего письма Евангелина.

Она читала его с таким кислым видом, словно её стоматолог сообщал, что у неё остался только один зуб и тот будет постоянно болеть. 

— Всё, что закон обязал меня передать, я передал, — пожал плечами адвокат. — Всё что должен был озвучить — озвучил. Что бы ни было в этих конвертах, я исполнил последнюю волю усопшего.

— Но в этих конвертах пустое бла-бла-бла, — подскочила Ева. — А его дом? Его счета? Его коллекция, в конце концов? Картины? Скульптуры? Музыкальные инструменты? Всё это достанется кому? — с каждым словом её вопросы звучали всё громче, последний она почти выкрикнула.

— В этом вопросе, оставивший наш бренный мир сэр Вальд, решил положиться на закон. Ибо его единственным распоряжением было передать письма. Всё остальное будет распределено согласно действующему законодательству. То есть, насколько мне известно, — он равнодушно сверился с какой-то бумагой, — останется его единственному сыну Виктору Вальду. Но вы можете проконсультироваться о наследственном праве Соединённого Королевства у юристов, если вам это интересно. Простите не имею чести знать, кем вы приходились сэру Вальду.

— Да нет же, вы что-то путаете, — вытрясла Ева на прямо на стол содержимое своей папочки. По тёмному дубу столешницы разлетелись бумаги, часть упала на пол. Девочка полезла их поднимать.

— Ну вот же оно! — Евангелина забрала у ребёнка бумагу, и подойдя, припечатала к столу перед адвокатом.  

Он снова надел очки, склонился.

— Вот! Заверено рукой сэра Вальда и его нотариусом, что всё своё движимое и недвижимое имущество он оставляет жене внука. И даже имя указано. Жене Сергея Анатольевича Емельянова. А значит — мне! — глянула она на меня. — Я жена Сергея Емельянова.

Я бы и хотел сдержать смех, но не смог. Это было сильнее меня. Я заржал так, что слёзы выступили из глаз. А дед был не просто крут, у него было отменное чувство юмора.

— Простите, а он чем-нибудь объяснил такое странное решение? Жене внука? — посмотрел на неё адвокат как на умалишённую, но воздержался от комментариев.

— Видимо тем, что безошибочно угадал в кураторе своей коллекции жадную и расчётливую бабу, которую решил изящно проучить чисто в английском стиле, — всё так же смеялся я.

Я подхватил со стола брошенное Евангелиной письмо, и пока та хлопала глазами, не желая принимать очевидное, пробежал глазами половину.


Ту половину, где дед расшаркивался за отказанную ему честь с ней работать, упоминал её заслуги, её профессионализм и всё то бла-бла-бла (она была права), что обычно пишут работодатели, когда отказывают соискателю на должность. Именно так это и выглядело: вы такая потрясающая, что мы не имеем права держать у себя такой талант, мы недостаточно хороши для вас, что значит… идите на хуй. Капсом. Крупными буквами.

И после всей этой канцелярщины, явно сочинённой секретарём, была скромная приписка, которую я зачитал вслух:

— Возможно, вы ошибочно истолковали мои намерения на счёт коллекции, или переоценили свои возможности, но я, к сожалению, не могу нести ответственность за то, как вы поняли мои слова, своё окончательное решение я изложил в завещании, которое, как и полагается, озвучат, когда я отойду в мир иной. — Я бросил на стол письмо. — Похоже, ты сильно недооценила деда, мать.

— Да нет же, вот, — не желая сдаваться, она кивнула своему адвокату, чтобы он тоже посмотрел. — Вот дата. Вот печать.

— Хорошо, — положил рядом с её бумагой адвокат Вальда ту бумагу, что он зачитал первой и, которую я слушал невнимательно.

— Простите, — откашлялся её вышколенный юрист, — но эта бумага составлена позже и имеет все необходимые…

— Да пошёл ты! — отшвырнула Евангелина бумаги, наконец, признав своё поражение. — Чёртов старикашка! Мерзкий прохиндей! Паскуда! — сбрасывала она всё со стола.

— Я бы попросил, — поднялся я. — Ты всё же говоришь о моём дедуле.

— Да плевать я хотела на этого старого козла! И на всю вашу сраную семейку! Но с тобой, — она тяжело дышала. — С тобой, Моцарт, мы ещё поквитаемся. Ведь ты всё ещё мой муж. И ты…

Я громко постучал по столу, перебивая её.

— Я, конечно, извиняюсь. Но у меня на этот счёт тоже есть кое-какие поправки.

Кивнул адвокату. Тот кивнул в ответ. И, дойдя до двери, широко её распахнул, приглашая всех собравшихся.

— Что за… — упёрла руки в бока Евангелина.

— Проходите, проходите, господа, — пригласил я журналистов и почтенную публику, что уже истомилась ждать в коридоре. Даже подумал, что они все не поместятся, но зря переживал: те, кто был нужен, вошли. — Ты позволишь? — протянул я руку к свидетельству о браке, что тоже лежало на столе в куче её бумаг.

— Да пожалуйста, — усмехнулась она. — И если ты наивно думаешь, что оно не настоящее…

— У меня нет никаких сомнений. Ой! — подмигнул я Женьке и порвал свидетельство пополам. Картинно испугался. — Какая незадача. Ой! — сложил и разорвал ещё на две части. — Я такой неловкий! — разорвал на мелкие клочки и подбросил их над собой.

— Моцарт, если ты думаешь, что это что-то изменит, то сильно ошибаешься, — усмехнулась Евангелина. — Запросить новое свидетельство — дело нескольких дней.

— Я так и подумал, — приложил я руку к груди. — Но мне, право слово, так стыдно за свою неуклюжесть, что я даже взял на себя смелость и уже запросил копию. И господин посол в знак искреннего к тебе уважения даже лично прилетел из Стамбула, чтобы его привезти. Правда, господин посол?

Люди расступились, пропуская мужчину в строгом костюме, что нёс в руках свеженькую гербовую бумагу как новорождённого младенца.

Он положил её на стол, вежливо согнувшись, но не сказал ни слова.

Вот только напрасно он думал, что так легко отделается.

— Я слышал, в бумагу закралась досадная ошибка.

— Да, к сожалению, — натянуто улыбнулся посол. — Но мы всё исправили, господин Емельянов, всё как изначально было указано в документах. И получили все нужные подтверждения со всех инстанций.

— Какая ещё ошибка? — недовольно подхватила Евангелина свидетельство о браке.

Та-дам! Взмахнул я руками, как дирижёр у неё за спиной. И ровно по моему знаку она завопила:

— Что?!

— Будьте добры, — кивнул я. Тут же внесли стопу копий и раздали всем желающим. — Не стесняйтесь господа. Можете оставить себе.

— Простите, а кто такой этот Михаил Ба-рановский? — прочитал по складам самый смелый из журналистов.

— Законный муж Евангелины Неберо, кто же ещё.  Побойтесь бога, молодой человек, у вас в руках всё же документ. Или вы хотите познакомиться лично? Миша, покажись, пожалуйста! — крикнул я.

— Простите. Извините. Простите, — проталкивался сквозь толпу Барановский.

— Знакомьтесь, господа. Михаил Барановский. Теперь, когда все недоразумения улажены, возможно, госпожа Неберо наконец расскажет вам настоящую историю их трогательных многолетних отношений, яркой обжигающей страсти и всепоглощающей искренней любви, не знающей преград.

Я театрально вытер набежавшую слезу. Стараясь не смотреть на громко аплодирующую Сашку. Аплодирующую не мне, бывшему мужу:

— Браво! Йух-ху!

— Ты даже не представляешь, что я с тобой сделаю, Моцарт! — хотела схватить документ Евангелина, но прямо из-под её рук с неожиданной ловкостью его выхватил Мишенька. И отвернувшись, читал, перебирая губами, пока Евангелина извергала на мою голову проклятья. А потом повернулся с улыбкой блаженного на лице.

— Так выходит, мы женаты?

— Слава богу и до тебя дошло, идиот! — рявкнула она под Сашкин смех. — Ну ничего, я этого так не оставлю. Я натравлю на тебя такую свору адвокатов, Емельянов, что они камня на камне от твоего ресторана не оставят. Они отберут у тебя всё!

— К чему же откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня, — взмахнул я руками, призывая к тишине. — Смотри, какая благодарная у тебя сегодня публика. Скажи им, зачем ты подделала документ и вписала моё имя в эту бумагу. Зачем выдавала себя за мою жену.  Нет, господа, давайте, я объясню зачем. Дело в том, что Евангелина Неберо долгое время была поверенной сэра Александра Вальда…

Я говорил, камеры щелкали, диктофоны писали. История становилась всё убедительнее с каждым словом, всё ярче с каждой деталью. Вопросы из зала всё осмысленнее. Но в итоге подошла к единственно возможному концу.

— Я докажу, что это твоя дочь, — схватила Ева за руку испуганно жавшуюся к ней девочку.

— Слава богу, мы не в восемнадцатом веке живём, — улыбнулся я. Из зала послышались смешки. — Сейчас сделать тест ДНК проще, чем сделать ребёнка. Но, кстати, об отце.

И пока все снова расступались, не понимая, что происходит, все точки над Ё расставил возглас ребёнка.

— Папа! — крикнула девочка и побежала навстречу мужчине в лётной форме.

— Привет, малыш, — подхватил он её на руки. — Как же я соскучился. Как ты?

— Папа, забери меня, пожалуйста, к себе домой. Я хочу жить с тобой и Камилой. Я с мамой больше не хочу жить.

— Малыш, прости, я… — пыталась привлечь внимание девочки Евангелина. Но та, сидя на руках у отца, от неё только отворачивалась.

— Как скажешь, малыш, — поцеловал её мужчина и обратился ко мне. — Спасибо, что позвонили. Не возражаете, если мы пойдём?

— Нет, что вы. Спасибо, что прилетели.

Он вышел под крики Евангелины:

— Алёна! Алёночка! Роман, подожди!

Она, конечно, выбежала за ними следом. Но и мне больше нечего было сказать.

Кроме одного.

— И да, господа. Моя жена. Моя единственная жена, — подал я руку Женьке. Она встала. — И моя любимая женщина. Евгения Мелецкая.

— Это же та самая, свадьба с которой не состоялась?.. Торжество, где в вас стреляли?.. Вы её так истово берегли, что к ней и ползком ни один журналист не мог подобраться… — прямо радовали меня вопросами и комментариями журналисты.