— Справедливо, — кивнул Иван.

— Ну, думайте быстрее, — Михаил опрокинул остатки чая в рот, выплюнул чаинку, бросил на стол салфетку. Встал и улыбнулся мне ласково. — Солнышко, можно тебя на минутку? Простите, Иван, мы по личному вопросу, — потянул он меня за локоток к выходу.

Я наивно подумала, что речь снова пойдёт о Моцарте.

Но, остановившись в глубине длинного коридора, он заговорил о Сашке.

— Солнышко, прости, что я тебя вмешиваю, — кашлянул Михаил, словно у него запершило в горле. — Но ты, наверное, в курсе, что Саша от меня ушла.

— Да, — как учил меня Иван, воздержалась я от пояснений, что, так и просились на язык: «Конечно, ведь она живёт у меня. И она беременна. И разводом занимаются юристы Моцарта».

— Ты не могла бы, — снова кашлянул он, — ни в службу, а в дружбу, организовать нам встречу.

И я снова чуть не выпалила: «Говно вопрос!». Но что-то меня остановило. Даже насторожило.

В этот раз не убедительный шёпот Ивана «не давай ему лишней информации», а заискивающий голосок самого господина Барановского, это его нетерпеливое переминание с ноги на ногу, суетливые движения, которыми он крутил на пальце обручальное кольцо.  

— Я… Мне… — заикалась я. — Мне надо сначала поговорить с Сашей.

— Конечно, конечно, Солнышко, я понимаю, — кивнул он.

И так стало его жалко, когда он обречённо повесил голову.

При Иване он был агрессивно-важничающим, таким суетливо-храбрящимся, агрессивно подчёркивая своё привилегированное положение в этом доме, а, может, и вообще своё положение, значимость. Но сейчас я видела настоящую тоску. И неподдельную грусть.

Кто бы мог подумать, но я чувствовала то же самое. Только Сашка ушла от него сама, а нас с Сергеем разлучили. Но разве это важно: Михаил любил Сашку, я любила Мо. И разлука нас убивала.

— Миш, — я погладила его по плечу, первый раз так по-панибратски, — мне очень жаль.

Он ткнулся в моё плечо лбом и так тоскливо вздохнул, что у меня сердце оборвалось.

— Есть ещё вариант, — сказал он тихо. — Мне кажется, если бы ты поговорила с отцом, — он поднял голову. — Ведь он тоже действующий сенатор. То я мог бы…

— С отцом?! — перебила я. До меня доходило как до утки, что именно Михаил предложил. И буквально парализовало от ужаса, когда я поняла, что должна попросить отца отказаться от своего кресла в Совете Федерации в пользу Сергея. После всего, что он мне наговорил. После всего, что я от него услышала…

— Твой отец мне обязан, — пояснил Барановский. — И даже, не побоюсь этого слова, должен. Денег. Много. Он занял, когда покупал особняк. Но, если это поможет вернуть жену, я готов простить ему долг. Я даже сам с ним поговорю и предложу.

— А это может тебе помочь? — опешила я.

— Твой муж сказал, что вернёт мне жену, — невысокий, полненький, он взмахнул руками как упитанный лебедёнок с подрезанными крыльями, что не может взлететь, — если я помогу ему выйти. И я сделаю что угодно ради неё.

О, чёрт! Я выдохнула.

Чёртов Моцарт! Так вот почему он взялся помогать Сашке. Вот почему поселил её в свой блядский номер «1221». Вот почему приставил охрану. Он, как всегда, знал, или предвидел, что может сесть, поэтому подстраховался. Сашка пришла к нему сама. Но теперь он использует её как наживку. Как средство давления на Барановского.

И умело, надо сказать, использует.

Первый раз я не знала восхищаюсь им или ужасаюсь.

Первый раз не понимала радоваться, что он такой умный и хитрый, или возмущаться, насколько подло поступает. Или он знает секрет как заставить Сашку вернуться к мужу? Как заставить её полюбить этого некрасивого коротышку, для которого на ней сошёлся свет клином? Или, главное, всё же выбраться из тюрьмы, а там они пусть сами разбираются? 

Я бы и дальше хлопала глазами, но в дверь позвонили, а мама крикнула из кухни:

— Солнышко, открой, пожалуйста!

— Миш, я с ней поговорю, — кивнула я и побежала открывать.

Иван молча проводил меня глазами.

— Андрей Ильич, — отступила я в прихожую, распахнув дверь перед господином Шуваловым. У нас в семье его называли «граф Шувалов». Но каждый раз, когда я слышала это «граф», вспоминала бабушку, что его почему-то не любила и всегда презрительно фыркала: «Граф! Этих Шуваловых как конь наёб, поди пойми кто из них граф, а кто так».

— Евгения Игоревна, — степенно поклонился статный пожилой мужчина.

Я не испытывала к нему никаких особых эмоций, как и к большинству отцовских влиятельных знакомых. Меня удивил тот факт, что граф нанёс визит, когда отец уехал, но я вежливо промолчала.

А граф положил трость. Снял перчатки. Бросил на спинку стула сырое от дождя пальто. И, перевесив трость на сгиб локтя, проследовал за мамой, что освободилась и вышла его встретить.

«Он приехал к маме?» — ещё больше удивилась я, провожая их глазами.

Но у меня в кармане зазвонил телефон и — граф Шувалов, разговор с Барановским — всё отошло на второй план, когда адвокат сказал, что мне разрешили свидание с мужем.

 Глава 8. Евгения


Вновь оказаться в руках мужа — это было похоже на сказку, на волшебный сон, на сбывшиеся мечты.

«Только не плакать! Не плакать! Не плакать!» — уговаривала я себя, глядя на его разбитую губу, на сбитые костяшки и старалась не думать про синяки — подрался? избили? — когда на ходу он расстегнул знакомый спортивный костюм.

— Малыш, — выдохнул Сергей, и прижал меня к себе, едва дверь в комнату для семейных свиданий захлопнулась. Потянулся к лицу, к волосам, к губам. А потом подхватил на руки и прижал к стене.

Я бы всё равно не устояла. Вспыхнула как спичка. Завелась мгновенно.

Ноги подкашивались от его близости. Голова кружилась. Дыхание сбилось. И всё, что хотелось говорить, сдирая платье: «Мой… мой… мой… мой».

Мой родной. Мой любимый. Мой желанный. Мой…

— А-а-Ах! — выдохнула я в его плечо, когда он в меня вошёл.

— М-м-м-н! — застонала, обвивая его шею руками, когда начал двигаться.

И на каждый толчок, на каждый его резкий выдох, на каждое упругое движение ягодиц умирала и воскресала вновь.

Мысли рождались и не заканчивались, перекрикивая друг друга, перебивая, жаля:

Пусть это никогда не заканчивается, пусть…

Господи, как я соскучилась, как невыносимо я соскучилась…

Я не отпущу его, я не смогу. Не смогу больше с ним расстаться…

— Я люблю тебя, — ловила я его губы.

— Люблю, — шептала сквозь солёный вкус крови.

— Тебя! Одного… А-а-А! — всхлипывала, дрожа в предвкушении неминуемой разрядки.

И в блаженном мареве небытия, ловя судороги его сильного тела, истаивала тонким облачком в его небесах, теряя связь с реальностью, рассудок, сознание.

— Привет! — открыла я глаза, чувствуя себя, словно возродилась из пепла.

— Привет! — улыбнулся он, поставив меня на пол, вытер пот, что тёк по лицу, вытер кровь, что текла с рассечённой губы и уткнулся в шею. — Как же я соскучился. Но мне понравилось так здороваться.

— Надо ввести в привычку, — погладила я его по лысой, гладко выбритой мокрой голове, ощупывая старые шрамы, свежую ссадину.

— Обязательно, — согласился он.

Куда мы двигались дальше, о чём спрашивал он, что отвечала я, как мы оказались на узкой койке, что стояла в маленькой камере — я не помню. Да разве это было важно — слова, действие, движение. Важными были звук его голоса, тепло его рук, запах его кожи, колкость его щетины.

— Ты решил отпустить бороду, — провела я рукой по лицу.

— Говорят, в мужском коллективе всё просто: кто с бородой, тот ебёт, а кто без — того ебут, — засмеялся он, увидев моё вытянувшееся лицо. — Прости, тюремный юмор.

— Для человека, на котором живого места нет, — вела я пальцем по рёбрам, покрытыми синяками, — ты что-то слишком радостный.

— Малыш, когда ты видела меня без синяков? Это моё обычное состояние. День прошёл зря, если я не отдам кому-нибудь печень или не получу две пули в грудь.

Чёрт бы тебя побрал, Моцарт! Ну как у тебя это получалось? Как выходило, что рядом с тобой ничего не страшно? Как ты умудрялся вселять в меня эту веру в завтрашний день, эту уверенность, спокойствие, счастье просто тем, что был рядом?

— Ну, рассказывай, бандитка моя, — улыбнулся он. — По лицу вижу, ты столько всего хочешь мне поведать. Как там Иван? Целестина? Антон? Ему правда нравится Ди?

— Не знаю, — села я. Прислонилась спиной к стене и закинула на него ноги. — Но это не только я заметила. И Сашка. И Эля. И даже обе её подружки.

— Серьёзно?! — выпучил он глаза. — У Целестины есть подружки?

— Твоя Эля такой бездонный сундук с секретами, что я даже не знаю, что выпрыгнет из него в следующий раз, — усмехнулась я.

Под аккомпанемент его «хм…», «м-да» и «оба-на» я рассказала про ритуал. В конце он даже присвистнул. Но не спросил ни про светящийся камень, ни про молитву, что я даже принесла ему показать, достала из кармана. Телефон Кирки, что я вдруг обнаружила на обратной стороне, навёл его совсем на другие мысли.

— А Элькин телефон? У Руслана получилось что-нибудь узнать?

— Получилось, — убирая картонку в карман я вдруг подумала: а не специально ли Кирка её «забыла». Не позвонить ли ей? — Может, не так много, как хотелось бы. Но голосовое сообщение, приказ, что она получила, был адресован не ей. Его переслала некая Лилит. Тебе это имя о чём-нибудь говорит?

— Не больше, чем Кирка и Химара, или как там ты назвала этого вьюношу? Химар?

— А название «Дети Самаэля»?

Сергей выразительно моргнул: закрыл и снова открыл глаза.

Что?

— Ясно, — кивнула я. — Но хотя бы выжженный у неё между лопаток крест ты видел? Не мог не видеть.