Жанна молчала, не давая ужасу вырваться наружу. Она не слишком боялась за себя саму, уже нет; но то, что она может стать невольной причиной гибели Раймона, не приходило ей в голову. А ведь действительно, такие люди, как он, обзаводятся врагами так же легко, как дышат. Это друзей у шевалье де Марейля почти нет, враги же… Раймон никогда не упоминал о них, однако его доверие к Жанне еще не достигло той стадии, когда и враги становятся общими. Супруги и постель пока не разделили, куда уж там ревностным недоброжелателям… И потом, легко можно поверить, что таким образом будет нанесен вред герцогу Энгиенскому. Вот у кого полно могущественных и хитроумных врагов! Да и прямолинейного Гассиона, по слухам, многие не любят.

– Вижу, ты понимаешь, о чем я говорю, – продолжил Кантильен вкрадчиво. От него резко пахло потом. – И вижу также, что высказанная мною мысль нова для тебя. Буду милосердным. Твой разгневанный муж скоро явится вырвать тебя из родственных объятий и возвратить на стезю добродетели, а я не жажду с ним ссориться. Говорят, он умеет убивать людей. Я-то человек мирный. Но подумай о том, что, отказывая мне, ты сгубишь не только себя, а еще и некоторое количество невинных душ. Своего супруга, его друзей или – кто знает? – герцога Энгиенского. Понятия не имею, кто больше заплатит за то, что я готов рассказать, кто развяжет тесемки кошелька и после этого отправит вас всех прямиком в ад. Где вам, по моему мнению, самое место.

– Ты чудовище, Кантильен, – тихо произнесла Жанна, – хотя и говоришь о себе как о мирном человеке.

Он пожал плечами и отстранился.

– Кто бы говорил, кузина. Твои подвиги, в отличие от моих, осуждаются и караются и обществом, и церковью. Боюсь даже представить, сколько законов ты нарушила и сколько грехов совершила. А я чист, ведь просить помощи у ближнего своего – не грех. Но мы можем долго разговаривать о грехопадении. Это скучно. Потому я даю тебе три дня на размышления. Тогда я снова нанесу визит своей маленькой кузине, и если у тебя не будет денег для меня… – Он не закончил, однако это и не требовалось.

– Уходи, – велела Жанна, – немедленно!

– Мне радостно, что ты не забыла меня и так желала видеть. Если надумаешь встретиться раньше, то отправь мне записку в трактир «Королевский петух», там я остановился, – ухмыльнулся кузен и наконец-то вышел. Жанна не сомневалась, что путь к выходу он отыщет. При всей своей уверенности Кантильен опасался Раймона, и не зря.


Ужин прошел весело, и почти никто не заметил, что мысли хозяйки витают где-то далеко. Жанна поддерживала беседу, смеялась и шутила, только вот то волшебное настроение, которое подсказывало ей провести нынешнюю ночь с Раймоном, испарилось без следа. И когда он проводил ее до дверей спальни, Жанна пожаловалась на головную боль и скрылась прежде, чем супруг успел что-то сказать. Она понимала, что должна поблагодарить его за этот вечер, хотя бы разговор поддержать, если не собирается с ним остаться сегодня; однако у нее не имелось на то сил. И голова болела все сильнее.

Глава 15

Элоиза пришла, когда отправились спать слуги, то есть – далеко за полночь. Мадам де Салль куталась в просторный халат и держала в руке подсвечник с горящей свечой. В спальне у Жанны свечи тоже горели, и камин давал много света: в старом замке даже летние ночи бывают довольно холодны. Женщины уселись в кресла у камина, поближе к живому огню, весело танцевавшему на поленьях, и некоторое время молчали. Затем Жанна монотонным голосом пересказала то, что потребовал от нее Кантильен.

– Дорогая, но мы не можем ему поддаться, – озабоченно произнесла Элоиза, когда рассказ иссяк. – Он пришел однажды, а почуяв свою власть над тобой, будет возвращаться снова и снова. И тогда мы от него не избавимся.

– Но он действительно может навредить нам… Не только нам с тобой – Раймону и Бог знает кому еще… – Жанна зябко поежилась и поправила на плечах теплую шаль. – Если это единственный способ держать его в узде, я пойду на это. Как же не вовремя скончался дядя!..

– Ты знаешь хоть одну смерть, которая случилась бы вовремя? – криво усмехнувшись, спросила Элоиза. На воспитанницу она не смотрела. – Я – нет. Все они неожиданны и нелепы в своей внезапности и неуместности. Такова жизнь. Мы знали, что твой дядя болен. Это должно было произойти, только вот я не думала, что Кантильен решится.

– Я полагаю, он давно ждал подобного случая. Он выглядел самодовольным как индюк.

– А если написать твоему отцу? – предложила Элоиза. – Он, конечно, не имеет такого влияния на Кантильена, как твой покойный дядя, и все же он глава семьи…

Жанна покачала головой.

– Нет, милая моя Элоиза, ничего не выйдет. Если бы отец мог остановить Кантильена, то сделал бы это сразу, и мы его бы тут вовсе не увидели. Но отец стар, и я боюсь, он скоро… – Договаривать она не стала и закусила губу.

– Не стоит думать о плохом.

– О, но все хуже, чем я думала. Меня терзает совесть, я обманываю мужа, дядя мертв, родители стары, а мой кузен грозится отправить меня в ад. Глупец, я и так живу в аду.

– Я не думала, что ты так плохо чувствуешь себя. – Элоиза наклонилась и взяла ладони Жанны в свои. – Милая моя девочка, почему ты не сказала?

– О чем? Что мне стыдно и совесть скоро проест огромную дыру в моей душе? Ты знаешь это, но, как и я, понимаешь: иного выхода у нас не было. Мы не просто стояли на грани разорения – мы были разорены. Я как Аньес не отыскала бы себе богатого жениха так быстро. А значит… Мы же говорили об этом тысячу раз, Элоиза! И все равно сделанного уже не воротишь. Нужно перестать думать об этом и решить, как поступить. – Она вздохнула. – По всей видимости, придется дать Кантильену денег.

– И откуда ты возьмешь их? – резонно возразила мадам де Салль. – Ты сама знаешь, как это непросто! Твой муж не даст тебе несколько тысяч ливров без объяснений, куда они исчезли. Конечно же, он воин, а не счетовод, однако, как я успела заметить, в делах поместья разбирается довольно лихо.

– У меня есть мамино ожерелье, – совсем негромко произнесла Жанна.

Элоиза ахнула:

– Боже, девочка моя, нет!

Ожерелье из тусклого старого золота со вставленными в него довольно большими рубинами переходило в семье де Кремьё из поколения в поколение. У многих имелись такие ценности, которые немыслимо продать даже в самые тяжелые и несчастные времена. Когда Жанна уезжала, мать отдала ей это ожерелье с наказом хранить и надевать, однако девушка еще ни разу не примеряла его. Ей казалось, что она недостойна этих рубинов, этого благородного золотого блеска. А потому ожерелье хранилось в обитом бархатом ящичке в тайнике спальни Жанны. Раймон о нем не знал.

– Оно ценное, – продолжила Жанна уже более решительно. – Я не стану продавать его, только заложу, и Кантильену дам меньше той суммы, что он запрашивал. А ты мне поможешь. Ты ведь знаешь, какой уважаемый человек в Париже даст денег под залог ожерелья?

– Я знаю, но… – Впервые в голосе мадам де Салль послышалась нерешительность. – Ты ведь не всерьез об этом говоришь?

– Элоиза, никогда серьезнее я в жизни не была. Мы должны откупиться. Иначе все разрушится прежде, чем мы успеем слово сказать.

– Но ты ведь понимаешь, что он придет снова и снова.

– Да, я понимаю.

Элоиза издала странный звук, нечто среднее между шипением и рычанием, и, выпустив ладони Жанны, скрестила руки на груди.

– Я опасалась этого. Неужели ты так просто сдаешься, милая моя?

– Кто говорит о том, что я сдаюсь? Я продолжаю войну, так, как умею.

– А почему ты уверена, что Кантильен никому не скажет ни слова, даже если ты заплатишь ему?

– Потому что он жаден. Недоброжелатель заплатит однажды, и эта сумма не будет слишком уж велика. Я могу платить долго. Во всяком случае, Кантильен так полагает.

– Но ты не сможешь.

– Нет.

– Тогда я не вижу выхода.

– Выход по-прежнему есть. Я должна рассказать все Раймону.

Некоторое время было слышно только потрескивание огня в камине и печальные крики ночной птицы где-то в саду. Лицо Элоизы походило на маску, высеченную умелым скульптором из темного гранита.

– Ты понимаешь, чем это закончится.

– Да. Но это единственный выход, если я не желаю платить Кантильену. А если я расскажу Раймону, мы все погибли.

– Или же, – медленно проговорила Элоиза, которой явно владела какая-то новая мысль, – ты должна сделать так, чтобы Раймон не смог тебя отправить на казнь и сам не поднял бы на тебя руку.

– Что ты имеешь в виду?

– Надо, чтобы он полюбил тебя, Жанна.

Она застонала и закрыла лицо ладонями, но даже в этой спасительной темноте не спрятаться было от беспощадной правды.

– Я не хочу поступать с ним так, Элоиза! Всем сердцем не хочу! Боже, да он этого не заслуживает, хоть и был не особо внимательным мужем все это время! – она опустила руки, стараясь не заплакать. – Так поступать с человеком, которого любишь, – самая ужасная мерзость, какую я себе могу представить. Я хотела, чтобы, несмотря на обман, наша семейная жизнь стала хорошей. И нужно просто подождать, дабы все это произошло. Мне кажется, я ему уже нравлюсь, и это так радует меня. Хотя я не смею надеяться, конечно. – Жанна усмехнулась. – Раймон – человек довольно холодный.

– Милая моя девочка, – произнесла Элоиза, – чудесная моя девочка, я ослышалась, или ты только что сказала, что любишь Раймона де Марейля?!

– Нет, ты не ослышалась. – Хранить свои маленькие тайны Жанна уже устала. – Так и есть.

Элоиза прижала ладонь к губам, и обе женщины молчали, пока Жанна не заговорила вновь:

– Не стану я обманывать Раймона хотя бы в том, что касается чувств. Не стану его соблазнять или иным способом расставлять ловушки. Это я не смогу сделать. Пусть хоть здесь у меня останется немного чести. Я заложу ожерелье и дам немного денег Кантильену, и постараюсь объяснить ему, что так не будет продолжаться, что я не смогу красть у мужа незаметно. Лишним будет говорить, что – не хочу. – Она снова поправила сползшую с плеч шаль. – Завтра мы поедем в Париж, Элоиза. Скажем, надо прикупить лент или что-нибудь еще, возьмем с собой слуг, дабы Раймон не решил нас сопровождать. Да и вряд ли он соберется. Мы зайдем в несколько лавок, в том числе и в ту ювелирную, где можно заложить ожерелье. Это ведь лавка?