— Здравствуй.

— Здравствуй.

— Я по тебе ужасно соскучилась.

— И я по тебе. Ещё в какие-нибудь неприятности себя втянула, пока я был в отъезде, или это всё?

Я смущенно улыбнулась и положила руки ему на китель. Ему всегда очень шла форма, он был в ней такой красивый, такой сильный… Было интересно, что моя нелюбовь к людям в форме на Генриха не распространялась. «И скоро я стану женой этого офицера», с гордостью подумала я.

— Нет, это всё.

Он поднял мой подбородок и едва коснулся губами моих.

— Пойдём-ка назад к твоему отцу. У меня очень сильное ощущение, что он сейчас сыпет крысиный яд мне в еду.

Он всегда знал, как заставить меня рассмеяться.

— Папа бы никогда такого не сделал. Ты — один из его лучших друзей.

— Да, а ещё эсэсовец, который женится на его дочке-еврейке. Думаю, он просто в восторге!

Всё ещё смеясь, я покачала головой и проследовала за своим будущим мужем в гостиную, где папа уже открывал шампанское.

* * *

Моё состояние можно было описать только как «голова в облаках». Три дня назад Генрих преподнёс мне красивейшее обручальное кольцо, которое я теперь носила не снимая, а сегодня папа устраивал ужин в честь нашей помолвки, где наши семьи впервые должны были встретиться в полном составе. Я пританцовывала от радостного волнения в своём новом платье, пока мама пыталась уложить мне волосы.

— Можешь ты стоять спокойно хоть одну секунду, Аннализа? С твоей гривой и так еле управишься, а ты ещё больше мне задачу усложняешь!

— Прости, мамочка. Просто я так счастлива!

— Ну конечно, ты счастлива. Ты же выходишь замуж, а это — самое главное событие в жизни любой девушки, так что я тебя прекрасно понимаю. — Она помолчала какое-то время и затем вдруг сказала, — Просто хочу, чтобы ты в полной мере осознавала, на что ты идёшь.

— Это ещё что должно значить? Я думала, тебе нравится Генрих. Как давно вы друг друга знаете? Двадцать лет?

— Может даже побольше того… Но двадцать лет назад не было нацистской партии, и он не был одним из них. И не забывай, что он много лет провёл бог знает где, делая бог знает что. Я всего лишь не хочу, чтобы ты принимала поспешные решения, о которых потом будешь сожалеть.

Я развернулась и посмотрела на маму, которая, хоть и из добрых побуждений, но всё же портила мне настроение.

— Мама, я знаю, что делаю. И член он партии или нет, поверь мне, он не такой, как все они. — Немного помолчав, я решилась добавить, — Он знает, что я еврейка, и всё равно женится на мне.

— Что? — Судя по широко раскрытым маминым глазам, я поняла, что не стоило, наверное, ей этого говорить. — Ты ему всё рассказала? Ты совсем с ума сошла?! Мы столько лет это скрывали, более толерантных лет, надо заметить, а ты берёшь и сообщаешь одному из офицеров СД — чья работа заключается в том, чтобы блюсти чистоту арийской расы — что ты еврейка?!

Да. Определённо не стоило ей этого говорить.

— Если бы он так сильно ненавидел евреев, то он бы на одной из них не женился, ты не считаешь?

— Зачем ты ему сказала?!

— Хотела убедиться, что он не против моего происхождения.

— Слава богу, что не против, а если бы был против?!

Если подумать, мама была, конечно, права. Как бы мне не хотелось это признавать, когда я сделала своё признание, я была слишком пьяна, чтобы думать о последствиях.

— Он не против. Так что давай оставим эту тему.

Мама покачала головой и поджала губы. Только было я понадеялась, что худшая часть дня была позади, в комнату вошла моя бабушка Хильда, в сопровождении отца и Норберта.

— Илзе! Как ты позволила такому случиться?!

— Здравствуй, бабушка.

— Не переводите тему, юная леди! Это что же ты такое удумала, замуж за нациста выходить?!

Хоть она и родилась и выросла в Германии, бабушка Хильда по своему менталитету была гораздо больше польской еврейкой, чем немкой. В отличие от моей матери, уже совсем германизированной, бабушка свободно говорила на трёх языках: немецком, польском и идише (на двух последних языках исключительно с дедушкой, когда он был ещё жив, и крайне редко с мамой, потому что она едва их понимала). Естественно, со всем антисемитизмом вокруг, она не скрывала своей ненависти к партии из какой-то национальной гордости, которую она отказывалась забыть.

— Мама, ну что я могла поделать? — Мама крепко обняла бабушку Хильду и расцеловала её в обе щёки. — Она влюблена и хочет замуж.

— Но почему за нациста-то?!

— Бабушка, технически, мама тоже замужем за нацистом, если уж на то пошло. — Я постаралась отвлечь внимание моей возмущённой родственницы от своей персоны, пусть и посредством вовлечения папы. — Отец и сам давно является членом партии.

— У него выбора не было, ему семью надо было кормить. — Бабушка обладала привычкой говорить о людях, будто они и не стояли сейчас рядом с ней. — И я, если ты помнишь, к вам из-за этого целый год не приходила.

Норберт уселся на мою постель, явно наслаждаясь бесплатным шоу, пока бабушка меня отчитывала.

— Бабушка, Генрих — очень хороший. И никакой он не нацист!

— Нет такого понятия, как хороший нацист! — Если эта женщина уж вбила себе что-то в голову, переубедить её было нельзя никакими доводами, поэтому я пожала плечами, развернулась к зеркалу и начала вдевать серьги. — Все они — бездушные убийцы, вот что! Придумали тут себе, что они лучше других! Тоже мне, богоизбранный народ! А кто не достаточно чистокровный, тех всех расстрелять надо, чтобы их кровь не загрязняли, видите ли! Ты посмотри только, что они сотворили с этими бедными людьми во время Kristallnacht! А ты за одного из них замуж собралась!

— Генрих не был в Германии во время Kristallnacht, бабушка. Он никого не убивал.

— Вообще-то, она права, фрау Брауэр. — Отец наконец-то решил встать на мою сторону. — Генрих, он больше… как бы поправильнее выразиться… офисный работник. Он работает на разведку, собирает информацию, и только. Он не расхаживает по улицам и не стреляет в людей, поверьте мне.

— И о ком это он собирает информацию, Рихарт? — Под строгим взглядом бабушки Хильды, папа, казалось, уже не рад был, что вмешался в разговор. — О врагах народа? О тех, кого в рейхе больше не хотят? О евреях, коммунистах, и всех, кто находится хоть в какой-то оппозиции власти? Может, сам он пистолет и не держит, но результат-то всё равно один: этих людей убивают или отсылают в лагеря.

Она повернулась ко мне.

— Но тебя это, я смотрю, совсем не беспокоит, да? Ты предаёшь свои корни!

— Ничего я не предаю! Я что, не могу выйти замуж за человека только потому, что он — немец? Ты что, дискриминацию против немцев устроила?

— Они нас дискриминируют, а я их что, не могу? С тех пор, как наши предки переехали в эту страну, мы прятали наше происхождение, но всё равно чтили и уважали его. А ты теперь плюёшь на все наши обычаи и выходишь замуж за нациста! Ты хоть понимаешь, что дети твои тоже будут маленькими нацистами?

— Нацизм — это не национальность и не религия, бабушка.

— В этой новой стране, это и национальность, и религия, девочка моя!

— Всё, хватит, не собираюсь я больше этого слушать! — Моё терпение лопнуло от слишком большого количества поучений за один день; а может, я расстроилась из-за того, что многое из того, что сказала бабушка Хильда, было правдой, а я не хотела её признавать. — Это моё окончательное решение: я выхожу за Генриха, нравится вам всем это, или нет!

Глава 8

Ужин в честь нашей помолвки прошёл на удивление гладко, несмотря на то, что бабушка периодически бросала угрожающие взгляды на моего будущего мужа и поджимала губы каждый раз, как кто-то с его стороны хвалил Гитлера или политику партии. Семью Генриха тоже можно было понять: в отличие от нас они были настоящими арийцами, скрывать им было нечего и некого бояться, а когда лидер страны постоянно повторяет, что такие, как они, принадлежат к высшей расе, это должно быть очень приятно слушать и гордиться этим.

Если не считать разговоры о политике, обе семьи, похоже, сразу же поладили. Мы принадлежали к одному с ними социальному классу, почти все и с той и с другой стороны были очень хорошо образованы (в отличие от меня, чёрной овцы, которая решила, что танцевать было куда интереснее, чем учиться), так что было неудивительно, что обе семьи нашли такой союз крайне благоприятным.

Когда последние гости разошлись, Генрих и мой отец перешли в папин кабинет, чтобы выпить по рюмке коньяку и обсудить детали предстоящей свадьбы. Обычно когда мужчины вели беседу в папином кабинете, нас, женщин, туда не приглашали, но так как в этот раз я была главной темой разговора, они позвали нас вместе с собой. Финансовые детали, как и список гостей, большая половина которого состояла из военных, меня не очень интересовали, поэтому я занялась зарисовкой фасона свадебного платья и потихоньку, чтобы им не мешать, спрашивала у мамы её мнения о том, что на её взгляд будет выглядеть лучше.

— Аннализа!

По-видимому, я так увлеклась своими рисунками, что не услышала, как папа меня окликнул.

— Да?

— Генрих говорит, вам предстоит очень важный приём на следующей неделе.

— Правда?

— Да. — Генрих отпил из своего бокала. — Рейхсфюрер Гиммлер устраивает приём для командного состава СС и хочет, чтобы я тебя привёл.

— Меня? Зачем меня? Что я такого сделала?

— Ничего, я надеюсь. — Он рассмеялся. Я вот, наоборот, ничего смешного в предстоящей встрече с рейхсфюрером, одним из самых ярых антисемитов в стране, не видела. — Видишь ли, когда речь заходит о браках членов СС или СД моего ранга, он настаивает на том, чтобы лично увидеть и одобрить кандидатуру будущей супруги. Я не хочу, чтобы ты пугалась или думала, что это какое-то особое обращение, вовсе нет; все через это проходят. Он просто хочет познакомиться с тобой и задать пару вопросов.