Он закрыл мне рот рукой так быстро, что я даже понять не успела, что произошло. Всё, что я знала, так это то, что он прижал меня к стене, и что я едва могла дышать.

— Совсем с ума сошла, такие вещи вслух говорить?! — Он зашипел на меня. — Достаточно одному человеку тебя услышать и всё, конец тебе и всей твоей семье! Наша чертова горничная внизу, а ты кричишь, как умалишённая!

Он наконец убрал руку от моего лица и погладил моё плечо.

— Ну прости, любимая, я тебя напугал? Тебе не больно? Я не хотел, я просто хотел защитить тебя. Ты и понятия не имеешь, как это опасно, такие вещи говорить. Ты же сама себе смертный приговор подпишешь.

Он снова попытался меня обнять, но я выкрутилась из его рук и чуть не бегом бросилась к двери. Он прошёл за мной до верхней ступени и окликнул меня оттуда:

— Аннализа!

— Не надо мне было за тебя выходить!

Глава 11

Я проснулась от звона будильника и потянулась, слушая привычный хруст суставов в ногах. Вот уже третью ночь я спала на диване в библиотеке, но он был настолько маленьким и неудобным, что я едва могла полностью вытянуть ноги. А сегодня был первый день, когда я должна была вернуться в театр из маленького отпуска, что они дали мне по случаю свадьбы. Что ж, похоже, это будет долгий день.

С Генрихом с момента нашей ссоры из-за дневника я почти не разговаривала, за исключением нескольких раз, когда он спросил, когда я собираюсь прекратить «пытки молчанием». Я и на это ничего не отвечала. Мой первый шок поутих, и теперь я в основном думала о будущем. Развестись с ним я не могла даже если попыталась бы, да и на каком основании я бы это сделала? «Простите, герр судья, вы не могли бы подписать моё заявление на развод? Я еврейка, а как оказалось, мой муж-нацист нашего брата не очень-то любит». Смешно же.

Забыть об инциденте и притвориться, что ничего и не произошло? Продолжать жить, как ни в чем не бывало в конфискованном доме, носить шёлк и меха и жить долго и счастливо, закрыв глаза на страдания моего народа? Или бросить всё к черту и уехать отсюда? В другой город. А лучше страну. Может, в Нью-Йорк? У меня как раз есть друг в Нью-Йорке… Я улыбнулась, представив себе изумлённое лицо Адама, если бы я вдруг появилась на его пороге. Он бы так обрадовался…

А затем мои мысли снова вернулись к Генриху. Самым большим изъяном в моём плане было то, что я всё ещё любила своего мужа. Любила его глубоко и до боли сильно. Ненавидела его и жизни без него не представляла. Любила каждый тёмный уголок его эсэсовской души. Ну и какая из меня после этого еврейка?

«Такая, которая гордится своим происхождением и никогда не забудет, кто она такая», решила я, расчёсывая волосы перед зеркалом в ванной на первом этаже. Я заходила в нашу общую спальню, только чтобы выбрать одежду на день, так что ванная на втором этаже была исключена. Там даже полотенца пахли его шампунем, его одеколоном после бритья, а меня это очень сбивало с намеченного пути; я хотела полностью отстраниться от него, пока не разберусь в своих чувствах.

Из какого-то чувства протеста против них всех — партии, что провела между нами эту черту и фюрера, возглавлявшего эту партию, я достала свою Звезду Давида из секретного места в двойном дне пудреницы, где я её держала, надела её и спрятала под платье. Буду танцевать сегодня в ней, и никто ничего и подозревать не будет, но я буду знать, что она на мне, и этого будет вполне достаточно.

* * *

В театре меня ждали довольно неожиданные новости. Гизела, наша прима, ещё до начала наших утренних занятий у станка, объявила, что скоро уйдёт в декретный отпуск, потому как ждёт своего первенца. После того, как все закончили обнимать и поздравлять её, Гизела предложила фрау Марте мою кандидатуру в качестве её временной замены.

— Вы знаете, как тепло я отношусь к каждой из вас, — она улыбнулась остальным солисткам. — Но Аннализа так меня выручила, когда я подвернула ногу, и справилась просто превосходно. Конечно, это не мне решать, но я всё же считаю, что она — самый очевидный выбор для труппы. Я ещё не встречала танцовщицу, настолько любящую свою профессию, и я говорю не только о технике, которую она отточила до идеала, но о том, как она полностью вкладывает всю душу в танец. Каждый раз, как я смотрю за ней на сцене, она настолько погружена в свой танец, она сливается со своим персонажем, и зритель проживает жизнь этого персонажа вместе с ней, все до единой эмоции — вот что делает её танец настолько увлекательным для публики.

— Ты слишком добра ко мне. — Я смущённо улыбнулась в ответ на её слова, но в то же время не могла не почувствовать прилив гордости за то, что кто-то настолько талантливый и успешный так меня хвалил. — Но мне с тобой никогда не сравниться.

— Да нет же, ещё несколько месяцев в роли примы, и ты станешь даже лучше меня.

По окончании разминки, которая оказалась куда легче, чем я ожидала после того, как я не практиковалась целых две недели, я последовала за Гизелой в отдельный зал, где я должна была репетировать с ней её роль. Вот это уже было куда более изматывающим, и спустя пару часов я взяла небольшой перерыв, чтобы сходить освежиться.

Я была насквозь мокрой. На ноги было уже больно наступать, а значит завтра будет ещё хуже. Я пила воду прямо из под крана, когда Гретхен вошла в туалет и начала мочить своё полотенце в раковине рядом с моей.

— Ну и как продвигается репетиция, выше высочество?

— Прекрасно, спасибо. — У меня не было сил на очередную словесную дуэль, а потому я решила отвечать на привычные ядовитые высказывания Гретхен убийственной вежливостью.

— Ты, должно быть, просто на седьмом небе от счастья.

Всё у тебя складывается: замужество, повышение по работе, дом новый.

Даже про дом разузнала. Наверняка её новый ухажёр Райнхарт ей рассказал, кто же ещё.

— Да, спасибо, я действительно очень счастлива.

Когда я наконец напилась, я начала умывать лицо и шею, чтобы немного охладиться после изнуряющих элементов. Прохладная вода оказала такой расслабляющий эффект на ноющие мышцы, что я закрыла глаза и не заметила, как оба кулона — один с пуантами, а другой со Звездой Давида — выскользнули из под одежды. Гретхен же сразу обратила внимание.

— Что это такое?

— Что?

Я подняла голову от раковины и проследовала за её взглядом. Я тут же попыталась спрятать обе цепочки внутрь, но она схватила ту, что была со звездой, и сдёрнула её с моей шеи.

— Отдай сейчас же! — Хоть меня и моментально пробил холодный пот, как только я осознала весь ужас моей ситуации, я всё же попыталась выхватить цепочку из рук Гретхен, но она так просто от своего трофея отказываться не собиралась.

— Ты! Ты, маленькая грязная жидовка!!! Я всегда это знала!

— Отдай сюда! — Я хотела было поймать её руку, но она только пихнула меня к стене. Она смотрела на меня с таким победоносным видом на лице, как кошка, которая только что поймала мышь за поеданием своей сметаны.

— Поверить не могу! И как тебе удалось так долго всех водить за нос? Ты, грязная, паршивая жидовка! Ну всё, конец тебе!

Она сверкнула на меня хищным оскалом-улыбкой и бросилась к двери, только вот я не собиралась позволить ей так просто выйти отсюда с тем, что было по сути дела моим смертным приговором, зажатым в её руке. Следуя какому-то примитивному инстинкту выживания, я схватила её за волосы уже в дверях и со всей силой толкнула её в зеркальную стену. Должно быть, я хорошенько её пихнула, потому что зеркало треснуло в том месте, о какое она стукнулась головой. На секунду она потеряла концентрацию, а мне и этого было более чем достаточно, чтобы вырвать у неё свой кулон и бежать, пока не поздно.

Когда я уже заворачивала за угол коридора, я услышала крики Гретхен за спиной:

— Кто-нибудь, позовите гестапо! Она — грязная, лживая жидовка! Задержите её! Не дайте ей сбежать!

Я вбежала в гримерку, схватила свою сумку и выбежала через пожарный выход. Я не останавливалась до самой автобусной остановки и, на мою удачу, один автобус как раз подходил к ней. Я быстро запрыгнула внутрь, боясь оглянуться. Полминуты, а именно столько прошло, пока автобус не начал двигаться, показались мне вечностью. Я испытала огромное облегчение, что за мной хотя бы никто не гнался на улице, и я могла спокойно доехать до дома и хорошенько всё там обдумать. Я отвернулась от окна и заметила на себе любопытные взгляды пассажиров. Что ещё хуже, несколько сидящих впереди автобуса офицеров СС, также меня с интересом разглядывали. Только тогда я поняла, что на мне всё ещё была длинная пышная балетная пачка и пуанты. У меня ещё и кулон со звездой был зажат в руке, но хоть его никто не заметил.

Пытаясь привлечь как можно меньше внимания, я села на одно из свободных мест, открыла сумку и аккуратно уронила кулон на самое дно. Затем я достала оттуда свои обычные туфли, которые я бросила туда в спешке, и переобулась. Слава богу, никто меня ни о чем не спросил, и всего через полчаса я уже была дома.

Как только я закрыла за собой дверь, липкая и тошнотворная волна страха накрыла меня холодным потом. Ну и что мне теперь было делать? Какая же глупость, вообще додуматься надеть что-то подобное! И чего я только думала? Скрывавшаяся за давно подделанными документами, я ошибочно начала считать себя неуязвимой для системы, и теперь самая страшная ошибка, которую я только могла совершить, может стоить мне моей жизни. И не только мне, но и всей моей семье.

— Дура, какая же я дура! Бестолочь! — Закричала я сама на себя и, чувствуя себя совершенно беспомощной, съехала по двери на пол.

Слёзы уже вовсю застилали глаза, и на секунду я смирилась было со своей судьбой, потому что из такого было никак не выбраться, так почему бы не рассказать им всё как есть, когда придут, и покончить с этим. Но какая-то новая Аннализа, которую я раньше никогда не знала, вдруг подала свой отрезвляющий голос. «Соберись. Из любой, даже самой безвыходной ситуации, есть по крайней мере два выхода». Но с чего мне начать? «Прежде всего, избавься от улики. Так будет её слово против твоего».