Заранее заготовленный и ещё лучше разыгранный монолог, мастерски приправленный игривым смехом, сразу же изменил всё отношение гестаповцев.

— Да уж, повезло бы собаке, ничего не скажешь! — Рассмеялись они вместе со мной.

Я наигранно закатила глаза и захлопала густо накрашенными ресницами.

— Ему и так жаловаться на жизнь грех! Избалован побольше, чем иной ребёнок! Вы только посмотрите, чья ещё хозяйка жизнью стала бы рисковать, чтобы добыть ему его любимую еду? Вон, вы чуть не арестовали меня из-за этого маленького негодника!

— Ну что вы, фрау Фридманн, мы вовсе и не думали вас арестовывать. — Они уже вовсю извинялись, протягивая мне назад мои документы и даже не проверив содержимое сумки, я уж не говорю про обыск. Похоже, я играю всё увереннее раз от раза, подумала я. — Мы просто выполняем свою работу. Извините, что побеспокоили.

— Нет, нет, даже и не думайте извиняться, господа! — я одарила их ещё более очаровательной улыбкой. — Я всё прекрасно понимаю. Вы, блюстители порядка на наших улицах, вот что делает Германию самой безопасной страной в мире.

После этих слов они заметно выпрямились и с довольным видом салютовали мне, после чего я могла спокойно идти по своим делам. Теперь всё, что мне оставалось, так это доехать до дома и приступить к завершающей стадии нашей маленькой «операции».

Двумя месяцами ранее

Мы ужинали, когда Генрих неожиданно изрёк:

— Нам нужно завести собаку.

Мне сначала показалось, что я его не расслышала.

— Что, любимый?

— Я говорю, нам нужна собака. Это будет отличным поводом для того, чтобы ты могла беспрепятственно ходить в дом к моему связному. Он живёт в бывшем еврейском районе, так что ты можешь себе представить, какая там сейчас разруха после того, как их повывезли оттуда. Но там неподалёку есть рынок, где ты сможешь покупать собаке кости. На нашем рынке их не продают, так что у тебя будет отличный предлог, чтобы туда периодически наведываться. Но только ездить будешь исключительно по утрам; вечером там становится крайне небезопасно. Да и гестапо там постоянно ошиваются… — Генрих кивнул, словно соглашаясь с собственными мыслями. — Да. Нам определённо нужна собака.

Я уже привыкла соглашаться с мужем во всём, что касалось нашей не вполне легальной деятельности. Ему уж точно было лучше знать, с годами опыта за спиной, а потому я просто улыбнулась в ответ.

— Собака так собака, любимый. Какую ты думаешь взять породу?

Он оторвался от тарелки и заговорщически мне подмигнул.

— Немецкую овчарку, естественно. Какая же мы образцовая арийская семья без образцовой арийской собаки?

Я рассмеялась. Вот только оставалось ещё одно «но».

— Не знаю только, справлюсь ли я с овчаркой. Это очень мощная порода, а я очень хрупкая девушка.

— Справишься. Если уж ты с Райнхартом и Кальтенбруннером справилась, то с маленьким щенком и подавно управишься.

Это был сильно спорный вопрос, насколько легко я «справилась» с двумя вышеупомянутыми, и поэтому я пожала плечами и попробовала отшутиться:

— Так они же не собаки. Они мужчины.

— Значит, заведём щенка-мальчика.

Он всегда умел даже самую серьёзную тему обратить в шутку, и я его ещё больше за это любила. У него все почему-то казалось таким простым и вовсе не опасным, будто нам и не приходилось рисковать жизнью каждый день. А тем временем, его последним подарком мне был прекрасно выполненный католический крест с молельными чётками, который я теперь надевала на запястье каждый раз, как отправлялась по его «делам». Нижняя часть этого креста отстёгивалась, а внутри находилась маленькая прозрачная капсула, точно такая же, какую он продемонстрировал мне во время нашего первого совместного ланча.

Я знала, что Генрих долго и мучительно раздумывал, прежде чем вручить его мне, но наконец хладнокровный шпион победил в нем любящего мужа, и с тяжким вздохом и тяжёлым сердцем он усадил меня однажды и проинструктировал, что делать с капсулой.

— Если тебя кто-то поймает с поличным, да ещё и с прямыми уликами на тебе, и заберёт в тюрьму, назад пути уже не будет — повесят всё равно, только сначала всю информацию выпытают. Даже я тебе ничем не смогу помочь. Если тебя уже привели в допросную, не тяни с капсулой, пока крест с руки не сняли и к стулу не приковали уже для настоящего допроса. Поняла? Чем быстрее ты её раскусишь, тем лучше. Живой тебя оттуда всё равно не выпустят, а так хоть пыток избежишь.

Он посмотрел мне прямо в глаза, надеясь, что его последние слова испугают меня и заставят меня передумать насчёт того, чтобы вообще браться помогать ему. А я вот совсем даже не напугалась, без раздумий взяла у него черный ониксовый крест и обернула чётки вокруг запястья.

— Не волнуйся за меня, Генрих. Я прекрасно понимаю, на что иду и ни на секунду ещё не усомнилась в своём решении.

Он снова вздохнул.

— Некоторые агенты боялись раскусить капсулу. И тогда большие операции проваливались, и люди гибли.

Я покачала головой и снова поспешила его уверить:

— Я не побоюсь.

— Только не проглоти её случайно. Проглотишь, закончится всё тем, что они промоют тебе желудок и всё, забудь о лёгкой смерти. Ты должна её раскусить, тогда умрешь за несколько секунд.

Я снова кивнула. Мы оба замолчали на какое-то время, что тоже было понятно: не каждый день жёны с мужьями обсуждают, как правильно обращаться с цианидом. Но и далеко не все жёны-еврейки замужем за мужьями-разведчиками. Я сама свою судьбу выбрала. У меня оставался всего один вопрос, до сих пор беспокоящий мой типично девичий мозг:

— Генрих… А мне будет больно?

Он сначала нахмурился слегка, не поняв вопроса, а затем ответил, опустив глаза в пол:

— Нет. Ты почти совсем ничего не почувствуешь.

— Вот и хорошо. Это всё, что я хотела узнать. А теперь давай ещё раз повторим кодовую фразу, которую я должна передать твоему связному.

Берлин, апрель 1939

Я заканчивала упаковывать ланч для Генриха, пока Рольф, наш четырёхмесячный щенок с уморительно непропорционально длинными лапами, которые росли быстрее, чем остальное тело и ушами больше, чем вся его голова, наслаждался своей свежей костью. Сначала, как только Генрих его привёл, он не очень-то мне понравился, но в течение последующих пары недель Рольф так ко мне привязался (потому как именно я его кормила, выгуливала и играла с ним), что я больше не могла представить себе, чтобы он не прыгал на меня, как только я переступала порог дома, виляя хвостом и чуть не дрожа от восторга, что его «мамочка» наконец-то вернулась. «Генрих опять-таки оказался прав, — усмехнулась я. — Я действительно отлично управлялась со щенком».

Ганс уже ждал меня снаружи у служебной машины Генриха. В те дни, когда я не должна была идти на работу в театр и могла сама привезти ему ланч, вместо того, чтобы Магде посылать его с Гансом, водитель Генриха всегда забирал меня ровно в 11.30. Самой трудной частью было пройти через пропускной пункт в здании номер 8 на Принц-Альбрехтштрассе, которое считалось важным административным центром, и соответственно все посетители подлежали хотя бы поверхностному, но всё же обыску.

Мой муж прекрасно меня натренировал. Мы репетировали всё раз за разом, пока он не был абсолютно удовлетворён моей игрой. Сегодня, уверенно вышагивая в узкой юбке по направлению к двум молодым эсэсовцам, стоящим на пропускном пункте, и улыбаясь самым игривым образом, я могла только мысленно посмеяться над своими самыми первыми попытками проделать то же самое с моим мужем в их роли во время нашего импровизированного сценария. Он даже не пытался сдержать смех, когда я пыталась вести себя так, как он от меня требовал, а именно, как он это называл, как типичная парижанка, у которой по крайней мере по одному любовнику на каждой стороне Елисейский полей. Проблема заключалась в том, что я никогда не была в Париже, а соответственно понятия не имела, как себя вели или выглядели эти почти мифические для меня парижанки.

— Нет. Нет, нет, нет, нет. — Он в очередной раз качал головой. — Я тебе не верю. Ты разговариваешь, как воспитанница Католической школы, а не игривая парижанка.

— Ну, извините, Господин-Эксперт-По-Игривым-Парижанкам! Я вообще не понимаю, чего ты от меня хочешь!

— Ты же на сцене играешь роль, так это то же самое. Все гестаповцы и СС — самые обычные мужчины. Научишься ими манипулировать, никакие обыски и проверки тебе будут не страшны. Всё очень просто. Самое главное, улыбайся. Нет, не как благовоспитанная евреечка, а покажи мне все свои красивые зубки, как американцы в кино делают. Вот, уже лучше. Только не так фальшиво. Расслабься. Очень хорошо. — Я заслужила свой первый одобрительный кивок. — А теперь иди ко мне. Нет, это не та походка, какой ходят развратные француженки. Надо будет купить тебе новую одежду. И туфли, чем выше каблук, тем лучше.

Сегодня на мне были те самые новые туфли, которые делали меня выше сантиметров на десять, а то и больше. И подошла к уже знакомым эсэсовцам, дежурившим на входе, и подмигнула тому, который должен был проверять мои документы, хоть они уже и знали и меня, и к кому я шла.

— Салют, мальчики! Слава богу, сегодня мои любимые офицеры дежурят. В прошлый раз тот старый извращенец чуть детальный обыск на мне не произвёл, как будто похоже, что я могу спрятать бомбу под этой юбкой!

Они оба рассмеялись и едва заглянули в мою сумку. Они были очень молодыми, только-только из тренировочной программы Лейбштандарте, и после двух месяцев моего бесстыжего с ними флирта было больше шансов, что фюрер установит демократическую республику, чем эти двое начнут проверять мои вещи.