Он закончил бинтовать мои многострадальные ноги и сказал, что подождёт меня снаружи. Я ещё раз невольно полюбовалась на его безупречную, чистую работу и пошла в раздевалку, чтобы переодеться. На пути домой, пока мы ехали в автобусе, Адам поделился со мной плиткой шоколада. Он уже давно заметил мою слабость к сладкому и продолжал носить мне всяческие лакомства, хоть я и ругала его постоянно за то, что он скоро сделает из меня толстуху. Перед самой моей входной дверью он быстро и неловко меня обнял и сбежал вниз по лестнице.

— Завтра увидимся, Аннализа?

— Обязательно, Адам! Доброй ночи!

Первым, что я увидела, как вошла в дверь, был мой отец со скрещёнными на груди руками.

— Ты хоть знаешь, сколько сейчас времени, фройляйн? Твоя бедная мать и я чуть с ума не сошли от беспокойства!

— Прости, папочка! Репетиция опять затянулась, а фрау Марта не хотела нас отпускать, пока все не оттанцуют идеально.

— Скажи своей фрау Марте, что ничего идеального не бывает. — Он помог мне с моим пальто и поцеловал меня в лоб. — Тебя Адам опять провожал?

— Он всегда меня провожает, папа. Он очень милый.

Отец посмотрел на меня чуть дольше, чем нужно. Я чувствовала, что он пытался подобрать какие-то правильные слова, но не был уверен, стоит ли вообще что-то говорить.

— Он действительно очень милый мальчик, принцесса. И я очень рад, что тебе начал нравиться противоположный пол, но ты всё же будь с ним поосторожнее, ладно?

— Папа, мы просто друзья! — Чего-чего, а как смутить меня папа всегда знал. Слава богу, я была слишком уставшей, чтобы краснеть, да и вся моя кровь к тому же была сосредоточена у меня в пульсирующих ногах.

— В твоём возрасте это всё может очень быстро поменяться. Я вот тоже дружил с твоей матерью, пока мы не поженились в один прекрасный день, а уже через год у нас родился Норберт. Мне было всего двадцать один.

— А я-то тут причём?

— Я просто говорю, что ты должна дважды подумать, с кем водить такую вот дружбу, вот и всё.

Вот теперь он меня и вправду запутал. Он любил доктора Крамера и считал его чуть ли не членом семьи, да и Адама он всегда просто обожал. Отца и сына всегда приглашали к нашему столу на все праздники и семейные сборища, и доктор Крамер всегда делал то же. Более того, когда Норберт был ещё ребёнком и чуть не умер от воспаления лёгких, это был именно доктор Крамер, кто спас его. Поэтому слышать как отец предупреждал меня о том, чтобы я лучше выбирала друзей, совсем сбило меня с толку.

— Не пойми меня неправильно, солнышко, я очень люблю Адама и его отца. Но ты же понимаешь, что они евреи, да?

— Папа, мы и сами евреи…

Я даже предложения не успела закончить, как отец зашипел на меня.

— Ты что, с ума сошла?! Что я тебе говорил, чтобы ты никогда такого не повторяла?! Никакие мы не евреи! Не как они, по крайней мере. Они, в отличие от нас, этого никогда не скрывали, и теперь их уже ничего не спасёт, если только они не уедут вовремя.

— Папа, да о чем ты таком говоришь?

— Неужели ты не видишь, что происходит вокруг, девочка моя? Ты что, не слышишь всей этой антисемитской пропаганды в кино, по радио, во всех газетах по всей стране? Да они им жизни не дадут.

— Папа, ты меня пугаешь всеми твоими историями. И нет, я ничего такого не слушаю. Я просто хочу танцевать балет и не брать себе в голову все те больные идеи, что нацистская партия — твоя, между прочим, партия, придумывает каждый день. Не хочу я ничего этого в своей жизни, не хочу об этом знать, не хочу об этом думать. Это всё меня не касается. А теперь, если ты не против, я очень устала и хочу спокойно поужинать.

Когда я уже направилась на кухню, где Гризельда разогревала мне остатки от ужина, я услышала, как отец проговорил за моей спиной:

— Боюсь, это теперь всех касается, принцесса.

* * *

Я ужасно нервничала по пути в театр, но, на моё удивление, как только я переоделась в свой костюм, на меня снизошло какое-то необъяснимое спокойствие. Мои длинные светлые волосы были собраны в тугой пучок на затылке (фрау Марта умоляла меня их отрезать, чтобы с ними легче было управляться, но моя коса длинной до пояса всегда была особым предметом моей гордости, а потому я ни за что на подобное варварство не соглашалась), мой сценический грим делал меня лет на пять старше, чем я была — да и менее приличной девушкой, чем я была, но делать было нечего, театральный грим всегда был чересчур ярким и вызывающим, — и я была готова к сцене.

Я была так погружена в свой танец, что ничего другого для меня на тот момент не существовало. Когда я танцевала, я погружалась в свой собственный мир: мир красоты, изящества и ритма, где все танцоры двигались как один и создавали самую прекрасную магию в мире — магию балета. Я не могла выразить, как благодарна я была Адаму за все его безупречные поддержки и осторожные руки; одним этим он сделал выступление для меня настоящим праздником.

Когда мы наконец оттанцевали последний акт и вышли на поклон, я почувствовала мурашки у себя на коже. Нам аплодировали стоя! Нам бросали цветы на сцену и хлопали так громко, что я не слышала ничего, кроме этого оглушительного шума. Я была абсолютно счастлива.

За сценой мы все принялись обниматься и поздравлять друг друга и фрау Марту с огромным успехом. Она даже улыбнулась нам — крайняя редкость! — и сказала:

— Молодцы, труппа. Отличная работа!

Позже в гримерке я сидела на своём стуле с глупой блаженной улыбкой на лице, оттягивая время и не желая снимать свой костюм. Я вдруг вспомнила, как маленькой девочкой я упрашивала маму пойти спать в новом платье. Уговоры никогда не работали, и платье всегда приходилось снимать, но сейчас то давно забытое чувство вернулось: я хотела пойти домой в своём костюме и улечься прямо в нём в кровать.

— Аннализа! Сколько раз тебя можно звать? Или ты спишь с открытыми глазами?

— А? — Должно быть я так замечталась, что не услышала голоса фрау Марты над самым ухом. — Я не сплю.

— Надеюсь, что нет. Быстрее, идём со мной, в зале очень важный офицер СС, которого очень впечатлило твоё выступление, он хочет лично тебя поблагодарить за него.

Офицер СС? Фрау Марта так меня ошарашила своим заявлением, что я не заметила, как позволила ей затащить меня за руку из гримерки прямиком в зал, к первому ряду, где группа мужчин, все одетые в чёрные униформы, вели оживлённую беседу. Как только мы к ним приблизились, один из них, заметив фрау Марту, улыбающуюся от уха до уха, тепло её поприветствовал. Я понятия не имела, что я должна была делать, а потому просто молча стояла рядом, чувствуя себя ужасно глупо в моём костюме. Я уже давно оставила свои глупые фантазии о том, чтобы никогда его не снимать, и хотела только чтобы они перестали разглядывать мои полуголые ноги. Длина моей пачки едва вообще что-либо прикрывала.

— Аннализа, дорогая, подойди же сюда, не стой там, как дерево! — громкий шёпот фрау Марты вернул меня к реальности, и я сделала пару нерешительных шагов к группе офицеров. — штурмбаннфюрер Райнхарт, разрешите представить мою гордость, одну из самых талантливых танцовщиц в моей труппе и, надеюсь, мою будущую прима-балерину, Аннализу Мейсснер.

Я присела в неглубоком плие и наконец встретилась взглядом с офицером, который, согласно фрау Марте, так жаждал поблагодарить меня за моё выступление.

— Честь имею, фройляйн Мейсснер. Или вы разрешите называть вас Аннализа? Это такое красивое имя, грех будет не произносить его снова и снова.

Он пожал мою руку и улыбнулся мне, только вот я не могла не заметить, что глаза его остались холодными, как льдинки. Не знаю почему, но мне вовсе не было уютно в его присутствии. Было в нём что-то пугающее, ну, кроме того, что он был офицером СС и скорее всего зарабатывал на жизнь убийством.

Штурмбаннфюрер Райнхарт принял моё молчание за согласие и продолжил:

— Вы, безусловно, дали просто превосходное представление сегодня, Аннализа, и я и мои друзья, в качестве нашей благодарности, хотели бы пригласить вас на ужин, устраиваемый сегодня в честь вот этого господина.

Он кивнул улыбающемуся офицеру слева от него.

— Он только вчера получил повышение, а такой случай требует особого празднования, вы согласны?

— Пожалуй…

— Вот и прекрасно. Значит, договорились. Моя машина будет ждать вас снаружи. Честь имею.

Райнхарт снова нам салютовал и тут же вернулся к разговору со своими товарищами. Я только было открыла рот, чтобы возмутиться против такого рода бесцеремонных приказов, но фрау Марта уже стиснула меня за руку и потащила обратно за сцену, где она положила обе руки мне на плечи и заговорила тихо, но твёрдо:

— Большая честь быть приглашённой на ужин к таким блестящим офицерам, дорогая моя, и к тому же, очень благоприятно для нашего театра. Они все хорошие друзья с теми бонзами, которые готовы вложить деньги куда они им только скажут, поэтому смотри, будь с ними поласковее. Ещё пара девушек из труппы, которые им понравились, поедут вместе с тобой, и это очень важно, чтобы вы все произвели хорошее впечатление.

— Но я даже не одета для такого случая! — Мне наконец удалось её перебить, пытаясь выпутаться из ситуации, в которую я понятия не имела, как попала. — Да и родители ждут меня у входа, а я с ними ещё даже не виделась после выступления. Они с ума сойдут, если я вот так всё брошу и поеду на какой-то ужин, где я даже никого не знаю!

— Я обо всём позабочусь, моя дорогая. Я лично сообщу твоим родителям, что ты в надёжных руках и что им не о чем беспокоиться. — Она пристально на меня посмотрела и добавила после паузы, — Ты же понимаешь, что подобными приглашениями от высокопоставленных офицеров СС не пренебрегают, верно?