— Серьёзно, девочки, это же предательство. Он так всех подставил. Громозека, что молчишь?

— А что я? — буркнула Громова. — Ему и так бойкот объявили. Чего ещё?

— А мне Женю, девочки, жалко. Ну в самом деле, может, он не хотел и так получилось… Может, уйти не успел, а Тамара его подловила, а?

— Я вас умоляю, — фыркнула Рогозина. — Он же специально пошёл на это проклятое общество.

— Зачем? — удивились хором.

— Вы слепые, что ли? Он же просто новенькую прикрыл. Ну что вы, Женьку не знаете? И лично я ему никакой бойкот не собираюсь…

Тут они увидели Мику и смолкли. В тишине переоделись и убежали в спортзал. А у Мики не шли из головы слова Рогозиной. Неужели он и правда из-за неё остался, не сам по себе? Он же так плохо теперь к ней относится. Точнее, равнодушно. Зачем ему это? Ради чего так подставлять себя, портить отношения со всем классом? Ведь он этим если не убил, то изрядно покалечил свою репутацию, свой авторитет. И всё из-за неё?

Эти мысли так её разволновали, что затем она едва понимала слова учителя. И сердце колотилось часто-часто.

Надо сказать ему спасибо, решила Мика. Подойти после уроков и поблагодарить. Спор спором, но сейчас он её выручил. А если уж совсем откровенно, после такого она готова простить ему тот дурацкий спор… А как сказать об этом, чтобы не выдать Лёшу, она придумает по ходу.

Мика специально задержалась в классе, когда закончился последний урок. Дождалась, пока все выйдут, рассчитывая застать Колесникова одного — обычно он не торопился уходить. Но сейчас Колесников вышел вслед за всеми.

Ну ладно, она могла догнать его в коридоре. Все равно он будет один — с ним же сейчас никто не общается.

Мика спустилась в гардероб, но его и там не оказалось. Вскоре сутолока рассеялась, но Колесников так и не спустился. Мика уже хотела идти домой, но вспомнила, что математичка просила его подойти после уроков. Конечно, туда он и отправился!

Мика торопливо поднялась на третий этаж, буквально взлетела по лестнице, аж дыхание сбилось. Вывернула на всех парах в коридор и почти сразу наткнулась на них — Колесникова и Рогозину. Оба стояли у ближайшего окна, спиной к ней, о чём-то разговаривали. Но заслышав шаги, обернулись. Колесников лишь глянул на неё безразлично и снова отвернулся. Соня же посмотрела с нескрываемым торжеством? Ехидством? Злорадством?

Мика по инерции сделала пару шагов и замерла. Так глупо она себя почувствовала! И главное, пойти-то больше на третьем этаже некуда. Пришлось, заливаясь краской, просто развернуться и отправиться назад.

* * *

Мика мчалась из школы домой, мысленно приговаривая: лучше бы в субботу не оставался! Лучше бы не защищал её перед классом! Пусть вон Рогозину защищает…

Что это было — ревность, обида, разочарование или всё вместе — Мика не знала. И копаться в себе не хотела. Её просто это ранило и всё. Причём неожиданно сильно. Так, что и без того невесёлое настроение стало совсем мрачным и подавленным. И ведь умом понимала: в том, что они там стояли вдвоём, ничего ужасного не было. Соня ведь его не трогала за всякие места. Просто стояли болтали.

И всё равно это так сильно её расстроило, что когда Борис Германович позвонил ей и снова завёл песню про переезд к матери, она сорвалась.

— Хватит мне названивать! — прикрикнула она со злостью. — И приезжать сюда не смейте! С мамой я общаться буду, но вы даже близко ко мне не подходите. А не отстанете, скажу бабушке и вообще всем, что вы до меня домогаетесь. Знаете, что тогда с вами будет? Вот так.

На этом она сбросила звонок.

В другой раз Мика осталась бы собой довольна. Впервые она не дрогнула перед отчимом, ни капли не испугалась и даже не занервничала. Отмахнулась, как от надоедливой мухи и почувствовала его растерянность. Но сейчас в груди так саднило с расстройства, что она даже коротко всплакнула в подъезде.

А на другой день Мика, едва пришла в школу, поняла — происходит что-то плохое…

Она не сразу догадалась, в чём суть. Просто то и дело ловила на себе косые насмешливые взгляды. Девчонки её сторонились, делали вид, что не замечают, но, стоя кучкой в сторонке, явно обсуждали её. Поглядывали, хихикали, шептались.

Парни тоже вели себя как-то странно. Обычно они были с ней дружелюбны, а тут смотрели так, словно знают про неё что-то гадкое. Она не могла определить толком, но было что-то сальное в их взглядах, злое и немножко брезгливое. В столовой от неё все отсели, как от прокажённой.

Сначала она была уверена — всё из-за обществознания. Тем более случайно услышала на перемене, как кто-то из девчонок жаловался, что вчера вечером классная разослала всем родителям по вайберу гневные сообщения. И если уж они своего любимчика Онегина влёт записали в изгои, то что уж говорить о ней.

Но когда Мика отвечала на уроке литературы по рассказу Бунина «Лёгкое дыхание», спиной ощущая едкие взгляды, и упомянула о связи гимназистки Оли с другом её отца Малютиным, класс вдруг прыснул. До неё даже донеслось: «О, она знает, что говорит…»

Русичка даже вынуждена была прикрикнуть на класс, так уж они раззадорились и не хотели утихать.

Мику же эти смешки обескуражили. Пусть и неявно, но чувствовалось в них что-то пошлое, грязное. Но и тогда она ещё ничего не заподозрила. Просто не понимала, что творится. И спросить ни у кого не могла. Как назло, в школе не было ни Лёши, ни Веры, ни даже Колесникова…

29

Перешёптывания за спиной, косые взгляды, ухмылки не стихли и на другой день. Наоборот, это зрело, росло, стремительно набирало обороты.

От девчонок Мика ничего хорошего и не ждала. Они ведь и раньше друг о друге с упоением сплетничали.

Но и парни вдруг стали вести себя с ней по-скотски, все, кроме Лёши и Колесникова, которых снова в школе не было.

Антон, Костя, Гарик, все они, кто ещё недавно смущённо краснели, обращаясь к ней, смотрели теперь с откровенным бесстыдством. С какой-то липкой похотью и презрением. От их взглядов хотелось кожу с себя содрать.

Тот же Жоржик, когда она встретила его в гардеробе перед уроком, на её «привет» только криво ухмыльнулся и, как ей послышалось, сказал пошлость: «Сколько берёшь за…»

В первый миг она дрогнула в шоке, но потом отмахнулась. Нет, не может быть такого. Там же гвалт стоял, ей просто показалось. Не мог он сказать такую гнусность. Это даже для него чересчур. Дикость просто.

Но позже поняла с горечью, что слишком хорошо о нём думала. Да и о других.

Если перешёптывания и смешки она ещё терпела с королевской невозмутимостью, делая вид, что всё это её не касается, то слова пробили броню.

Мика сидела за своей партой, ждала, когда начнётся урок. Сидела прямая как кол, заставляя себя никак не реагировать на хихиканье. Плакать, конечно, хотелось так, что в горле ком стоял. И мутило. С самого утра тошнота накатывала волнами. Но она чувствовала — только покажи им, что тебя задевают их издёвки и тогда вообще со свету сживут.

На перемене девчонки рассматривали журнал «Elle girl» и тихо переговаривались.

— А я говорила сразу, что она та ещё штучка… — шептала Громова.

— Да, сразу всё было понятно, — тихонько поддакивала Света Скороходова, — Живёт с бабкой-пенсионеркой, Лёха говорил. Сами посудите, откуда у неё такое шмотьё? Вот точно такие же сапоги я видела в центре за двадцать штук. А сумку…

Жоржик подлез к ним, потянулся к журналу:

— Что смотрим? Голых тёлочек?

— У кого что болит, дурак, — фыркнули они.

— Пять главных трендов уходящей осени, — прочёл он заголовок журнальной статьи. — Сколько-сколько эта лабуда стоит? Она что, из золота-бриллиантов? И нафиг это вам? Лучше читайте гайды, как научиться делать приятно мужику и разводить его вот на эту лабуду. — И понизив голос: — Или вон у Мики поспрашивайте. Пусть научит.

Девчонки хором прыснули. Мика вскочила из-за парты, оглянулась, смерила их всех горящим взглядом, они даже притихли, смутившись. Затем взяла сумку и вылетела из класса. Хотела сразу отправиться домой, но новый приступ тошноты погнал её в ближайшую уборную.

Зажав ладонью рот, она ворвалась в кабинку, а там её буквально вывернуло. Мимоходом заметила, что в уборной были какие-то девчонки, одну даже пришлось оттолкнуть с дороги, чтобы не случилось конфуза. Но затем, когда она умывалась и полоскала рот, к счастью, уже никого не было. Да и звонок к тому времени прозвенел.

В класс Мика возвращаться не стала — не могла. Весь день крепилась, а тут в ней будто что-то надломилось. И больше терпеть невмоготу.

Она шла домой и негодовала: как можно так издеваться над человеком? Так изводить из-за какой-то сущей ерунды. Мика не сомневалась, что они решили ей так отомстить за то, что в субботу она пошла на урок. И выбрали для мести самое гнусное, что только можно — поливать помоями её честь, глумиться, унижать пошлыми намёками. И сами того не ведая, они били по самому больному.

В голове колотилось: что делать? Что же делать? Терпеть до конца и не обращать внимания? Но сможет ли? Вряд ли у неё хватит выдержки, если она уже сорвалась… Как тогда им рты заткнуть? Нажалуешься — ведь ещё хуже будет. По-хорошему поговорить — не поймут. Да и не хочется уже, если честно, с ними по-хорошему.

И вот же злая ирония — тогда она не сбежала со всеми, и теперь над ней издеваются так, что в итоге она всё же ушла с урока. Хотя сейчас можно было сослаться и на недомогание. Ей на самом деле не здоровилось. Тошнило до сих пор, знобило. Да и вообще она вся расклеилась.

К вечеру стало хуже настолько, что Мика с кровати не могла подняться.

— Это всё Ивлевы, паршивцы, своим ротавирусом заразили, — бурчала бабушка, налаживая импровизированную капельницу. — Ничего, долго им не болеют. А сейчас проколем тебя, так вообще быстро на ноги поставим.