В какой-то момент Мика почувствовала, что сознание отключается. В глазах потемнело и поплыло. Но медбрат тут же подсунул ей к носу ватку с нашатырём, не давая забыться.

Эта экзекуция длилась не дольше десяти минут, но Мике она показалась бесконечной пыткой. Рука и левая сторона шеи так и полыхали.

— Скажи своим, чтобы купили Воскопран. Раневые салфетки с левомеколем. Они заживляют хорошо и не дают развиться инфекции.

Мика кивнула и, шатаясь, побрела на дрожащих ногах в палату.

Своим — кому она скажет и как? Допустим, попросит у кого-нибудь телефон. Но кому ей звонить?

Матери? Она разохается и бабушке всё выложит. Даже если её попросить, всё равно выложит. А бабушка, совсем не подготовленная, от такой новости может… Нет-нет. Впрочем, и матери можно не всё рассказывать.

Мика решила, что немного придёт в себя после перевязки, от которой до сих пор трясло, а там уж подумает, как связаться с матерью и что ей сказать.

А незадолго до обеда к ней пришёл Лёша. Заглянул в палату, увидел её, с минуту стоял, остолбенев в дверях, но потом ринулся с таким лицом, будто его разрывает от жалости.

Сразу вспомнились перешёптывания медсестёр, и в голову хлынули мысли, которые она упорно отгоняла. Почему он так смотрит? Неужели всё настолько ужасно? Она теперь… уродлива?

В ожоговом отделении не было зеркал, так что даже взглянуть, что с лицом, она не могла. Впрочем, сейчас всю левую щёку закрывала повязка, а насколько повреждения сильны и обратимы ли, по словам врача, станет ясно только через неделю. И Мика цеплялась за это, как за последнюю надежду, но сейчас взгляд Лёши её выбил.

— Мика, как так случилось? На работе сегодня узнал, и сразу к тебе… Кто это сделал?

Мика посмотрела пристально на Лёшу, который присел рядом с ней на корточки. Он взял её за здоровую руку, но держал так бережно, словно боялся причинить вред. И смотрел на неё с такой невыразимой болью и состраданием. Сразу вспомнился и их несостоявшийся ужин, и букет, и всё остальное. Она же так с ним и не поговорила. Ладно, сначала не удалось, а потом она про него даже и не вспоминала. И вот он примчался, самый первый, и так искренне, всей душой за неё страдает…

В груди защемило от стыда перед Лёшей, от жалости к себе, но больше всего от того, что всё так внезапно, грубо оборвалось, едва успев начаться.

Попробовав, как упоительно счастье, во сто крат больнее от него отказаться. А то, что больше ничего не будет, она даже не сомневалась.

«Колесников любит только красивых», — твердили все. Да он и сам не отрицал, что нравится ему в ней лишь внешность.

Нет, он вот так сразу не бросит её, конечно. Он, может, и беспечный, и лёгкий, но не подлый, не равнодушный. Он останется с ней, но никогда не полюбит. Останется из жалости, из чувства долга, а хуже и унизительнее быть ничего не может.

Он ведь — человек-праздник. Он весь лучится и светится. Он не любит огорчений и сложностей и не допускает их до себя. Она и без того со своими бесчисленными проблемами рядом с ним смотрелась противоестественно. А сейчас, ещё и обезображенная…

Вон даже Лёша прячет взгляд.

Губы у неё задрожали, на глаза навернулись слёзы.

— Так больно, да? — обеспокоился Лёша.

— Не так уж. Врач сказал, что мне очень повезло. Сказал, что я могла ослепнуть. Точнее, и ослепла бы, просто я в тот момент наклонилась… Но теперь… я же знаю, как выглядят ожоги, даже после заживления… Это же шрамы… безобразные шрамы. Мне всегда было плевать на внешность, честно. Ну так я думала раньше, а сейчас… А сейчас кажется, что у меня отняли гораздо больше… кажется, что у меня отняли жизнь…

— Перестань, ну… — забормотал Лёша. — Я тебя люблю… И всегда буду любить. Хоть какой… любой… Ты для меня самая лучшая.

— Никакая я не лучшая, Лёша, — всхлипывала Мика. — И ты уж точно меня не заслуживаешь. И я не стою твоей любви.

— Да что ты говоришь такое?

Мика подняла на него глаза.

— Вчера и позавчера я была с Женей Колесниковым. У нас было всё, Лёша. Абсолютно всё. И я сама этого хотела. Понимаешь теперь?

На мгновение Лёшино лицо исказилось, но лишь на мгновение.

— Я… знаю, — глухо произнёс он. — Точнее, догадывался. Я видел его машину возле подъезда. Понял, что он у тебя был.

— И тебе всё равно?

Лёша отвернулся, несколько секунд молчал, потом ответил серьёзно:

— Нет. Но я всё равно люблю тебя. И буду любить всегда.

— Лёша, милый мой Лёша, я тоже тебя очень люблю, но… только как друга. Прости…

Лёша поднялся, отошёл к окну. Минуты две стоял, молча разглядывая больничный двор. Потом снова повернулся к ней.

— Потом с этим разберемся. Лучше скажи, кто это сделал? Как?

— Я не знаю. Два каких-то парня напали.

— Два? А кто такие? С нашего района?

— Я не знаю, никогда их раньше не видела. Но… знаешь, мне кажется, что они меня там специально поджидали. А значит, их кто-то подослал. Кто-то, кто знает меня и кого знаю я.

— Но кто? Кто мог такое с тобой сотворить? И за что?

Подозрения у неё, конечно, были, но всего лишь подозрения. Полицейский, что допрашивал её утром, тоже интересовался врагами и недоброжелателями.

— Не знаю… ищут, выясняют.

— Убил бы, — стиснул он челюсти.

Лёша посидел у неё ещё минут сорок, перед уходом Мика попросила у него телефон и позвонила Вере. Подробности рассказывать не стала, обмолвилась лишь, что угодила в больницу с ожогами. А вот Жене звонить не стала, хотя сердце рвалось, да и Лёша отвернулся, показывая всем видом, что не слушает, но она не смогла при нём.

— Я вечером приеду, — пообещал он. — И принесу тебе всё, что нужно.

Когда он ушёл, Мика поймала себя на том, что выдохнула с облегчением. Почему так — сама сначала не понимала. Ведь Лёша — настоящий друг, на всё ради неё готов. И столько всего хорошего ей сделал, так много раз ей помогал…

Но чем больше она себя убеждала, тем острее чувствовала, что эта благодарность к нему её и душит, как удавка на шее. Даже теперь, когда она призналась ему, легче не стало ничуть. Как будто её признание ничего для него не изменило. А его слова «приду вечером и всё принесу» словно затянули эту удавку ещё туже…

63

Лёша пришёл даже не вечером, а уже через три часа. Пришёл с огромным пакетом.

— Вечером не смогу, — пояснил он. — Поэтому вот.

Он пристроил пакет на тумбочку и стал деловито выкладывать кульки и свертки.

— Это тапочки, Любины, правда, но у неё нога большая. Вот носки, полотенце, зубная щетка, мыло. Это пироги, мать испекла. Черт, кружку забыл! И тарелку! Посмотрю, может, где-то рядом можно купить…

— Не надо. Здесь дают посуду, — пробормотала Мика, глядя на него со смешанными чувствами.

Такая забота, конечно, трогала. Но её и так уже точно плитой гранитной придавило. Скоро совсем расплющит.

— А вот одежду тебе принёс.

Она изумленно уставилась на халат, который он вытряхнул из пакета на постель.

— Лёша… Это же… мой? — недоумённо спросила она.

— А? Ну да, — преспокойно подтвердил он. — Что-то ещё, кажется, забыл…

— Но откуда?

— Так ты же сказала, что сумку потеряла, а в ней ключи и документы.

— Ну да.

— Ну я слесаря и вызвал, чтобы тебе замок поменяли. А то и ограбить же могли. По документам узнали бы адрес и всё.

Лёша похлопал себя по карманам, выудил связку ключей.

— А вот твои новые ключи. Или пусть пока у меня побудут? А халат я в шкафу нашёл. Ну, пока замок врезали.

Ошарашенная Мика даже не нашлась, что сказать.

— Ну ладно, я побежал. Заеду завтра утром.

Мика опустилась на кровать, всё ещё вне себя от удивления. Почему-то мысль о том, что Лёша, пусть даже и из самых благих побуждений, заглядывал в её шкаф, не только её обескураживала, но и вызывала неприязнь. Да что уж, стало откровенно противно. Может, конечно, она чересчур щепетильна, и в этом нет ничего особенного, кроме дружеской опеки, но для неё это стало последней каплей.

То, что всё это время тихо зудело внутри, сейчас взвыло как пожарная сирена: не надо ей никакой помощи и заботы от него, не надо дружбы, вообще ничего не надо. Даже возникло безотчётное желание скрыться от него. Но это, конечно, было глупо.

Потом она поняла, почему её так резко от него отвернуло. Ведь она же очень тепло к нему относилась. Просто Лёша, ни слова не говоря, ни о чём у неё не спрашивая, решительно и целеустремлённо расширял границы. Он уже не просто вторгся в её личное пространство, а вовсю хозяйничал там. Причём вёл себя так, словно она беспомощная и несамостоятельная. От такой экспансии хотелось и правда бежать без оглядки.


А вечером Мику навестила Вера. Отдохнувшая, стройная, загорелая, с выцветшими на солнце льняными волосами она выглядела потрясающе. Мика даже слегка растерялась в первый миг, но потом Вера шагнула к ней и осторожно обняла.

Вживую они не виделись давным-давно, хотя регулярно и созванивались по скайпу, и переписывались в мессенджерах. И, в общем-то, были в курсе дел друг друга. Так, Мика знала, что у Веры бурный роман с сокурсником. И всё у них очень серьёзно, с прицелом на скорую свадьбу. С ним она и ездила отдохнуть после сессии.

— Ну как ты? — спросила её Мика. Улыбаться она не могла — больно, но видеть подругу была страшно рада. — Как твой Миша?

— Да всё у нас хорошо. Лучше скажи, как ты? Кто это сделал? Как? В каком месте?

Мика пересказала ей всю вчерашнюю историю. И невольно, вспоминая, снова загрустила.

— Да не расстраивайся, — Вера присела рядом, приобняла её за плечи. — Нет, это, конечно, ужас немыслимый. Я до сих пор поверить не могу. И обязательно надо выяснить, чьих рук это дело. Но хочу тебе сказать, что сейчас всё поправимо. Медицина и современная косметология творят чудеса. В Лондоне вот недавно случай был — девушку-индианку тоже облил какой-то урод. Там вообще жуть была! У тебя-то ещё ничего. Ну, подумаешь щека! Ерунда. А у неё всё лицо было обезображено. А она блогерша на ютубе. Так ей надонатили влёт на пластику, и через год она стала ещё красивее, чем была. Честно! Хочешь, покажу?