Вот чего я желал.

Выл. Ревел. Землю жрал.

Я бы свою жизнь за нее отдал. Не раздумывая. Обменял.

Да только кому эта черная жизнь нужна. Дьявол же чистое жаждет. Невинное. Непорочное. Гнилое мясо ему не подходит.

Парни уже подъехали, но в стороне держались. Никто из моих людей приблизиться не рисковал. Не окликал. Не отвлекал. Каждый понимал: раненного зверя трогать нельзя. Зашибу любого. Не замечу. Забью.

Я же бешеный был. Едва соображал что к чему. Границы потерял. Ничего толком не различал. Ясность потом пришла.

Ясность и ярость. Дикая. Шальная. Неутолимая. Такая, что аж кости мои ломала и жилы до предела натягивала.

* * *

Антон Стрелецкий. Тридцать два года. Безработный.

Черное пятно на репутации благополучной семьи. Вылетел из трех университетов, прогулял свою часть наследства, раскручивал на деньги брата и многочисленных любовниц. Патологический лжец. Убийца. Психопат.

Он пользовался успехом у женщин. Умел войти в доверие. Расположить. Очаровать. Глядя на его смазливую рожу, было трудно догадаться о том, что в свободное время ублюдок пытал девушек до смерти, а потом закапывал их на заднем дворе.

Тридцать семь могил. Тридцать семь видеокассет.

Амина стала тридцать восьмой.

Он наглел. Подошел поговорить со мной. Знал чей я брат. Кайфовал от этой беседы, упивался моим отчаянием и бессилием. Щекотал себе нервы.

Если бы я сразу схватил его, подчинился рефлексу, не дожидаясь доказательств, если бы прямо тогда сдавил горло, вжал бы урода в стену, выбил признание…

Амину бы это не спасло. Она уже была в гробу. В земле. Провела там всю ночь. Смерть наступила от удушья.

Моя сестра хотела жить. Боролась. Сражалась до последнего. Царапала крышку. Рвалась на волю.

Гад не дал ей ни шанса.

Я просмотрел запись первым. В одиночестве. Я не хотел делиться этим. Ни с кем. Я должен был увидеть сам. Понять, что ей пришлось вытерпеть. Как. Она ведь тоже оказалась одна. Тогда.

Я заперся в кабинете. Включил видео.

Я никогда прежде такого не видел. Ни на войне. Ни в бандитских разборках. Чтоб так медленно и методично истязали. Не ради мести. Не в устрашение. Не ради получения информации. Для удовольствия. Искреннего. Извращенного. Больного.

Еще и с такими разговорами.

Ох, он обожал говорить. Наслаждался звуком собственного голоса. Его грязный рот служил отдельным пыточным инструментом.

— Моя темная принцесса, — шептал ей на ухо.

Камера снимала крупный план.

— Венец моего творения, — широко улыбался.

И брал скальпель.

— Лучший среди моих экспонатов, — продолжал издеваться. — Твой брат высоко бы оценил подобный труд. Залюбовался. Даже вмешиваться бы не стал.

И совершал очередной надрез.

Он делал ей уколы. Постоянно. Накачивал препаратами. Наркотиками. Всякой дрянью, которая позволяла сочетать эйфорию и боль, замуровать на границе шока, удерживать человека в сознании.

У него хватало возможностей потренироваться. Провести опыты. Понять принцип действия разных веществ.

— Антон даже муху не обидит, — уверяла Стрелецкая. — Он медицинский бросил, потому что не выносил вида крови.

Глупая баба. Хреново же она знала мужниного брата.

Его возбуждала кровь. Дико. Он не боялся руки замарать. Знал толк в своем ремесле, пускай и не доучился до конца. Чертова мразь.

— Я не представляю, как она выживала так долго, — заключил доктор после осмотра тела моей сестры. — На ней живого места нет. Признаюсь, подобный случай впервые за мою практику.

Те гребаные препараты держали. И жажда жизни. Амина верила. До последнего. Сопротивлялась. Цеплялась. Такая маленькая и хрупкая девочка была сильнее всех.

Он снял с нее кожу. Практически полностью. За несколько дней. Он записывал пиковые моменты. Монтировал в проклятый фильм. Четко. Точно. Как по откатанной схеме. Его никто не остановил.

Антон Стрелецкий умолял о смерти.

И я шел за ним. Мечтал о расправе. Долгой. Мучительной. Я был уверен, что сумею заставить его страдать. По правде. По-настоящему. Так, чтоб он участи собственных жертв позавидовал.

Но мой отец настиг его раньше.

* * *

— Где он? — взревел я, врываясь в отцовский кабинет, бросился вперед, ярость затопила настолько, что разум помутнел. — Отдай. Сейчас. Или сам заберу.

— Нет, — прозвучал холодный ответ.

— Нет?

Я схватил отца за плечи, навис над ним, задыхаясь от гнева, и тряс как одержимый. Перестал себя контролировать. Даже не пытался. Позабыл об уважении. Обо всех существующих традициях и правилах.

Такое оскорбление можно было и смертью покарать. Разве кто-то осудит хозяина за выстрел во взбесившегося пса?

Но отец проявил милость.

— Если отдам, что ты станешь с ним делать? — спросил прямо. — Будешь пытать? За день или два прибьешь? Да ты сразу с цепи сорвешься. Хватит одного взгляда. Ты собой не управляешь. Как сумеешь взыскать долг?

— Как-нибудь сумею, — заявил я. — Отдай. Он мой.

— Придет время и ты свое возьмешь. Клянусь. А пока мой черед вершить правосудие и воздавать каждому, кто виновен, по грехам его.

— Когда? Когда я получу этого урода?

— Этого урода, — усмехнулся и припечатал: — Никогда.

— Что? — даже хватку разжал, отшатнулся в сторону. — Ты должен… ты не можешь…

— Я могу все, — отрезал холодно. — Сядь.

Подчинился.

— Я глава нашей семьи, — продолжил отец. — Мое слово — единственный закон. Других нет и не будет. Твое поведение непростительно. Ты будешь наказан позже. По всей строгости. Но пока поможешь мне. Загонишь ярость глубже в пасть. Потерпишь. Подождешь своей очереди.

— Я… дай хотя бы поговорить с ним!

Воскликнул и замолк, понял, насколько глупо и наивно звучит подобное заявление. Стоило бы мне оказаться рядом с этим гадом, я бы любую темницу разнес. Железные прутья повыдергивал, решетки разворотил и до подонка добрался.

— Он свое отговорил, — хмыкнул отец.

— Ты… убил его?

— У каждого есть уязвимое место. Слабость. Болевая точка, на которую можно успешно воздействовать.

— И что?

— В чем его слабость? — пронизал взглядом. — Ты изучал его досье, прочел обо всем, узнал всю историю. Так в чем его слабость, сын? Куда бы ты бил?

— Нет у него слабых мест, — отмахнулся. — Вытворял, что хотел. Брата своего не выносит, друзей не заводит. Никогда и никого не любил. Надо кожу с него содрать. Нечего там выдумывать.

— Он твоего ножа не достоин, — улыбнулся. — Не подарю ему такой чести. Есть у меня идея получше.

— Какая?

— Мы покажем ему свое кино. Пусть смотрит и наслаждается. Пусть наблюдает за тем, как то единственное, что для него важно и дорого, берет другой.

— Да ему плевать на всех.

— Ошибаешься.

Отец воткнул окровавленный кинжал в стол.

Я замер. Только теперь оружие заметил. Но урод жив. Верно? Иначе бы не было никакого обсуждения.

— Вечером поедем к Стрелецким. Собирай братьев. Рустама тоже возьми.

* * *

Я бы вырезал их всех. Сразу. В ту ночь. Быстро. Без жалости. Мужика. Бабу. Сынка их. Разве что мелкую дочку оставил. Сдал бы в детский дом.

Одна семья. Один долг. Дурная кровь, которую не жаль пустить. Они были в ответе. Все до единого. Монстр жил здесь. Его никто не заметил. Не покарал. Не удержал. При этом бездействии вершились темные дела.

— Я понимаю, брат совершил нечто ужасное, — сказал Виктор Стрелецкий. — Но мы не имеем к этому никакого отношения. Поверьте, моя супруга просто…

Просто дура. Но вина от этого не становится меньше. Так?

Смешной. Он лопотал бред про поддержку следствия, взаимовыручку, свидетельские показания. Клял непутевого братца, отрекался от родства.

Да только что это меняло?

Я подошел к его жене, взял за руку, не удержался от ухмылки, разглядывая тонкие пальцы. Кольцо сверкало на прежнем месте. Кожа вокруг раскраснелась.

Я чувствовал взгляд Стрелецкого. Испуганный. Затравленный.

— Пыталась снять? — спросил дрожащую женщину. — Надеть легко, а вот избавиться нельзя.

— Мы пригласим ювелира, — затянул новую песню Стрелецкий. — Я уверен, способ…

— Легче срезать, — усмехнулся и взял со стола первый попавшийся нож.

— Вы… вы… вы не посмеете, — пролепетал чуть слышно. — Это варварство.

— А как думаете, ваш брат снял кольцо с моей сестры?

— Марат.

Голос отца срабатывал на меня как строгий ошейник. Всякий раз принуждал подчиниться и отступить. Покориться приказу.

— Эти люди не знают, что совершил член их семьи. Даже не подозревают о тяжести его преступлений. Нужно показать им запись, а после продолжать обсуждение.

— Я готов пойти в милицию, — заявил Стрелецкий. — Я напишу заявление.

— Не стоит беспокоиться, — улыбнулся отец, взял свободный стул и занял место во главе стола. — Мы разберемся без постороннего вмешательства.

— Мой брат невыносим. Своими бесконечными гулянками он загнал нашу бедную мать в могилу. Я как мог пытался пристроить его, найти работу, а вместо благодарности Антон украл дорогую технику, прямо со склада наших клиентов. Когда у него очередной запой, может пропасть на неделю и дольше. Вообще не появляется и… послушайте, моя жена правда поверила в ту его историю с тайной женитьбой. Она наивна, легко обманывается, ведется на сказки. Надеюсь, девочка найдется в самое ближайшее время. И надеюсь, мой проклятый брат не…

— Тише, — оборвал отец. — Мы знаем, вашей вины здесь нет.

Я установил телевизор прямо на столе, перед этой долбаной семейкой, включил видео и отошел подальше, чтобы не искушать собственное терпение. Рустам держался рядом.