Но, тем не менее, кончать с собой, что разрешила она себе два месяца назад после того, как книга будет написана, Олива почему-то не торопилась. Не торопилась она снова сигать из окна семнадцатого этажа, потому что Салтыков всё-таки вспомнил о ней и написал, и у неё, вопреки здравому смыслу, снова появилась надежда.

Естественно, она его послала. А как иначе? После всего, что он сделал... Но, раз написал и попросил прощения, значит, не всё ещё потеряно. Значит, любит, а раз любит, то пусть поборется, чтобы вновь завоевать утраченное им доверие.

Вот только Салтыков как-то не очень старался бороться. С той ночи, когда он писал ей, коротая время в московском аэропорту, прошло три недели — и с тех пор от него ничего больше так и не поступило. С каждым минувшим днём надежды таяли, как вода, и становилось очевидно, что это, в общем-то, всё: больше он ей не напишет.

Глава 25

Олива пришла на работу, привычным движением ноги включила компьютер и плюхнулась на кожаное офисное кресло. Вот уже много дней, недель, месяцев каждое утро начиналось у неё с одного и того же. И сегодняшнее утро началось у неё точно так же, как и вчера, и позавчера, и неделю назад. Всё было как обычно, ничто не предвещало чего-то из ряда вон выходящего. Не было ничего необычного и в том, что буквально через пять минут после её прихода на весь офис прогремел резкий телефонный звонок.

Олива не любила, когда в офисе звонил телефон. Она предпочла бы, чтобы он вообще никогда не звонил, ибо ни один такой звонок не приносил ей ничего хорошего, кроме дополнительного гемора и мелких служебных неприятностей. Впрочем, к служебным неприятностям она после своего более значимого горя стала относиться куда более пофигистически, чем прежде, так что звонок этот её поначалу мало взволновал.

— Оля? — послышался в трубке женский голос, — Это звонит Наталья Юрьевна. Гурген Григорьевич просил вас зайти сегодня к нему в кабинет в двенадцать часов дня.

— Хорошо, — выдохнула Олива и повесила трубку.

«Интересно, что ему надо… — угнетённо подумала Олива, чувствуя, как комок холодного страха откуда-то из глубины её живота поднимается к горлу, — Вот уже более чем полгода я тут работаю — и ни разу гендиректор меня к себе не вызывал… Не иначе, как выговор влепит… И то в лучшем случае…»

Она даже как-то скорёжилась от страха предстоящего вызова «на ковёр». Когда её ругал Константиныч, она так не боялась (Константиныча, вообще, мало кто по-настоящему боялся — все знали, что, хоть он и дерёт глотку, сердце у него доброе). Но вот гендиректор... Этот был пострашнее. Ещё более её пугала неизвестность — за что? Что за неприятность, какая подстава ждёт её на этот раз?

«Может, я где-то в деловых бумагах напортачила? — мучилась бедная Олива, — Или, может, я опоздала утром, или ушла вчера вечером на двадцать минут раньше конца рабочего дня и пропустила какой-то важный звонок?.. Боже мой, и почему он меня вызывает в двенадцать часов дня, а не сейчас? Вот и сиди ещё два часа, мучайся, думай — что тебя ждёт, какой неприятный сюрприз, и за что тебе хотят надавать по шее, за какую провинность…»

Без двух минут двенадцать в дверь приёмной генерального директора негромко и робко постучали. Затем медная ручка двери повернулась, и в приёмную вошла, сутулясь и затравленно глядя исподлобья, молодая сотрудница отдела капитального строительства.

— А, это ты, — кивнула ей Наталья Юрьевна, — Проходи. Я доложу Гургену Григорьевичу, что ты здесь, — и, заглянув и тотчас выйдя от директора, добавила, — Заходи, не бойся. Никто тебя не съест.

Олива, дрожа от страха и волнения, вступила в кабинет директора. Гурген Григорьевич сидел за столом.

— Присаживайтесь, — строго сказал он.

Олива повиновалась.

— Итак, с какого времени вы у нас работаете? — спросил он.

— С первого октября, — еле слышно пропищала Олива.

— С делопроизводством вы хорошо ознакомлены? — продолжал он свой допрос.

— Да, — прошелестела Олива пересохшими губами.

— Видите ли, в чём дело, — озадаченно произнёс директор, — Ваш начальник, Игорь Константинович, попал в больницу с инсультом. По всей видимости, он нескоро вернётся на работу, если вообще вернётся. Кандидатуры на должность нового руководителя отдела у нас пока нет. Между тем, дела отдела капитального строительства находятся сейчас в таком состоянии, что откладывать их в долгий ящик просто нельзя. Известно ли вам, что договор на три миллиона рублей, заключённый нами с Вилюйской научно-исследовательской мерзлотной станцией, может быть расторгнут из-за невыплаты данной суммы вследствие внезапно возникших проблем с финансированием нашего учреждения?

Конечно, Оливе это должно было быть известно, как никому другому — ведь она сама печатала этот договор в двух экземплярах, в присутствии обеих сторон, которые при ней же и подписывали это соглашение. Конечно, она не могла не помнить, как на прошлой неделе в их офис пришла факсограмма с жёстким требованием срочно оплатить счета, какая из-за этого поднялась суматоха, и как шеф орал кому-то по телефону, словно резаный кабан, что если Федеральный бюджет не выделит им в ближайшее время достаточно средств, чтобы погасить долги, то… и дальше шла откровенная нецензурная брань, которую начальник отдела на её памяти ещё ни разу не употреблял. Кто знает, возможно, именно из-за этого бедного старика хватил инсульт, но Оливе до сего момента все эти служебные передряги были так глубоко параллельны, что она даже не потрудилась вникнуть в суть дела, как будто её это абсолютно не волновало и не касалось.

— Итак, я даю вам два дня, чтобы войти в курс дела, — продолжал гендиректор, — Пока что вы у нас остались одна на весь отдел, поэтому именно вам придётся взять на себя всё делопроизводство. Девушка вы серьёзная, ответственная, так что временно исполнять обязанности руководителя отдела капитального строительства будете вы.

И тут Олива наконец-то ощутила, какая карта попала в её руки. В этот же вечер она не преминула сообщить о своём повышении Майклу и, естественно, приукрасила, сказав, что её назначили начальником отдела, а не временно исполняющей его обязанности. Это был ход конём против Салтыкова: Олива знала, что Майкл, конечно же, не преминет доложить ему об этом.

«Ничего, ничего, пусть… — ехидно думала она, — Пусть Салтыков знает: он меня бросил, а я вон теперь какая стала! Теперь он ко мне на хромой козе не подъедет…»

Однако чаяния Оливы относительно Салтыкова так и не оправдались. Майкл, конечно же, передал ему, что Оливу повысили, но реакция Салтыкова была на это более чем спокойная.

— Ну что ж, я рад за неё, — равнодушно сказал он Майклу и тут же перевёл разговор на другую тему.



Глава 26

— Ты разговаривал с Салтыковым? — спросила Олива Майкла.

— Да, хазговахивал…

— Ну и как? Он обо мне что-нибудь говорил?

— Да ничего особенного, — ответил Майкл, — Сказал, что хад за тебя, а больше ничего и не говохил.

— То есть как рад? — обескураженно произнесла Олива.

— Ну, я сказал, шо тебя повысили, а он сказал: ну что ж, я рад за неё…

— И всё?

— И всё.

— И так-таки больше ничего не сказал, ни слова, ни полсловечка?

— Пхо тебя больше ничего. Его тепехь дхугая тема интехесует…

— Какая же, Майкл?

— Да вот, говохит, в Гехманию собхался… — Майкл понял, что ляпнул лишнее, и тут же поспешно добавил, — А так он мне ничего особо не хассказывает, так что я не знаю.

Закончив разговор с Майклом, Олива вся как-то сникла. Убийственное равнодушие Салтыкова сбило с неё всю спесь. Она ожидала, что новость о её повышении как-то затронет его самолюбие, заставит его пересмотреть своё отношение к ней, но тщетно: Салтыкову она стала так параллельна, что его абсолютно не интересовала ни она, ни её дела.

«Ну вот, повысили меня, а что толку? — думала бедная Олива по дороге к метро, — Мне-то что от этого, если ему насрать? Да если б на него это хоть как-то могло повлиять, я бы горы свернула! Только это ведь никому не нужно… Даже если б я добилась таких высот, что обо мне узнал бы весь мир — ему было бы похрену, а для себя мне ничего не надо…»

Она пришла домой и тут же, не снимая одежды, легла на кровать. Ей было плохо. Вспомнила, что в кошельке осталась зарплата, но встать и вытащить её не было ни сил, ни желания.

«Пятнадцать тысяч в кошельке плюс семьдесят в конверте… — зачем-то стала подсчитывать в уме Олива, — Если не считать, что всего на руки восемнадцать триста двадцать девять с копейками — пятнадцать в конверт, остальные на расходы, мне ведь много не надо… Семьдесят и пятнадцать это будет… это будет… Сколько же это будет? Восемьдесят пять… Да ещё плюс надбавка, это будет девяносто… Боже мой, так много?! Когда же это я успела столько накопить? Куда мне столько? Что я с ними буду делать, ведь мне ничего не надо…»

«Однажды кто-то из моих друзей сказал — кажется, Яна — что деньги это ключ, который открывает любые двери. Деньги исполняют желания. Что я могу пожелать на девяносто тысяч? Могу купить плазменный телевизор. А зачем он мне? Мне он нужен как собаке пятая лапа, — рассуждала Олива сама с собой, — Или, например, могу поехать в путешествие по Европе. А толку? Что я там забыла, в этой Европе?.. Нет, — вздыхала она, — Вот и выходит, что не в деньгах счастье. Разве буду я счастлива, путешествуя по Европе в одиночестве, зная, что Он меня бросил? Разве буду я чувствовать себя счастливой, позволяя себе покупать всякую дорогую херню, которая мне, в принципе, не нужна? Единственное моё желание — чего там греха таить — это то, чтобы Салтыков не смог без меня жить, так же, как и я без него, чтобы он искренне раскаялся, и чтобы его любовь ко мне была истинной, а не той показухой, в которую он играл всё это время… Но настоящее чувство за деньги не купишь…»