На обратном пути идти было гораздо легче, если не считать зверских комаров, которые тучами носились вокруг. Ребята завернулись в полотенца как шахиды, и так и пробирались через лес. До Васьково они добрались почти без приключений, и даже успели сесть на последний автобус, который как раз стоял на остановке в тот момент, когда друзья вышли из леса.

Ребята еле-еле успели рассесться в автобусе. Рядом с Оливой уже сидела какая-то девушка, поэтому Даниилу пришлось сесть на другое сиденье, спереди.

— Девушка, не хотите ли вы поменяться со мной местами? — спросил он.

— Нет, мне и тут нормально, — сухо отвечала девушка, сидящая рядом с Оливой.

Даниил вздохнул и, развернувшись всем корпусом назад, вперился взглядом в соседку Оливы.

— Ладно уж, так и быть, — смягчилась она, меняясь с Даниилом местами.

— Я ей четыре флюида послал, — весело сказал Даниил, садясь рядом с Оливой. Та усмехнулась:

— Ты в своём репертуаре…

Мимо пролетали деревни, поля и реки. Вечернее солнце садилось за лесом, освещая мягким оранжевым светом скошенное поле и скирды сена на нём. Во всей неяркой северной природе, пролегающей за окном автобуса, чувствовалось умиротворение вечернего часа, такое же сладостное и теперь, как когда-то давно.

— Я знаю, о чём ты думаешь, — нарушил молчание Даниил.

— О чём же? — спросила Олива, глядя в окно.

— О том, что уже не чаяла ещё раз побывать в наших краях… Я угадал?

— Угадал…

Автобус въехал на мост реки. На противоположном берегу под мостом было видно, как кто-то купается.

— Да, я уже и не надеялась вновь увидеть всё это, — задумчиво произнесла Олива.

— Но ты здесь, — сказал Даниил, — Главное, что ты здесь. А остальное неважно.



Глава 46

Яростный порыв ветра распахнул окно, и вместе с ворвавшимся в комнату дождём защёлкал по подоконнику крупный град. Никки высвободилась из объятий Кузьки и подошла к окну, чтобы задёрнуть шторы.

— Ты смотри, как хлещет, — заметила она, — Вот наши-то там небось попали… Поди-ка, все до нитки вымокли.

— Дурачьё, — презрительно отозвался Кузька, — Угораздило же их потащиться на Медозеро! Вечно эта Олива придумает что-нибудь…

Никки захлопнула окно и, задёрнув шторы, опять нырнула в постель и прижалась к тёплому боку Кузьки.

— Ничего, пусть помокнут, — сказал Кузька, — Главное, что нам с тобой тепло и хорошо.

— Да, — отвечала Никки, — Хорошо, что мы не пошли с ними. Откровенно говоря, я рада, что сбагрила их на целый день. Так хоть отдохну от них немного…

— Я тебя понимаю, — сказал Кузька, — Олива любит собирать вокруг себя балаган. Там, где она — уже не дом, а какой-то проходной двор. Представляю, как они тебя тут вымотали…

— Ладно, что о них говорить, — Никки сменила тему, — Давай лучше поговорим о чём-нибудь поинтересней.

— Давай, — Кузька устроился на кровати поудобнее и одной рукой обнял Никки, — Знаешь, я кое-что читал про тебя в Оливиной книге. Но представлял я тебя совсем другой...

— Да? И какой же ты меня представлял?

— Ну... — Кузька задумчиво поднял глаза к усыпанному звёздами потолку Никкиной спальни, — Такой, знаешь... Себе на уме. Сильной такой, с железной волей. Хитрой стервой, — усмехнулся он.

— А на самом деле я какая? Хуже?

— Не хуже; почему сразу хуже? Как раз наоборот — ты добрая и нежная, — он взял в руку её ладонь и осторожно погладил, — И очень симпатичная...

— Ну, судя по Олиной книге, я бы так не сказала, — усмехнулась Никки.

— Вы не поделили парня; знаю, читал, — сказал Кузька, — Олива не умеет проигрывать, в этом её недостаток. Я только одного не могу понять — почему она после всего этого живёт в твоём доме...

— Просто мне её жалко, захотелось ей помочь... Жизнь жестоко обошлась с ней.

— А может, она заслужила?

Никки помолчала.

— Не знаю, не думаю... Оля вообще-то не плохая, просто незрелая ещё...

— Она же старше тебя на год, — заметил Кузька, — Хотя ты, наверное, права. Несерьёзная; играет в людей как в куклы, забавляется... Такое ощущение, что она сама себе придумала роль для своей книги. А жизнь ведь не игра, чтоб в неё играть.

— А для кого-то это игра... — задумчиво произнесла Никки, невольно вспомнив Даниила с его «установками».

Кузька серьёзно посмотрел ей в глаза.

— Для меня — нет, — сказал он.

Никки отвела взор.

— Что-то не так? — осведомился наблюдательный Кузька.

— Нет... просто иногда не стоит сокращать дистанцию. Чтобы потом не было мучительно больно.

— Ясно. Плоды учения Даниила ака Сорокдвантеллера дают себя знать. No hidden touch, no strings attached, — добавил он по-английски, — Так, кажется, это называется?

— Наверное, — произнесла Никки неуверенно.

— Так вот, а я тебе заявляю, что это чушь собачья, — безапелляционно отрезал Кузька.

Никки слегка отодвинулась.

— Чушь не чушь, а очертя голову тоже бросаться, знаешь... Есть же вещи помимо любви. Люди могут не подходить друг для друга, наконец, кто-то один может потянуть другого вниз. Так что не лишено...

— Значит, это просто не твой человек, вот и всё, — последовал ответ.

— А как узнать, твой или не твой?

— По идее, ты должна это почувствовать, — Кузька поднёс хрупкую ладонь Никки к губам, — Ты дай себе немного времени. Увидишь...

— Мы, — поправила его Никки, — Мы увидим.



Глава 47

Весь день, пока Олива с ребятами были в походе, Кузька и Никки почти не вылезали из постели. Дневная гроза сменилась ясным и тёплым вечером, и Кузька с Никки, поужинав на кухне лазаньей, решили отправиться на вечернюю прогулку.

А тем временем, Олива с друзьями уже сошли с автобуса на МРВ и возвращались домой по сонным улочкам Архангельска. Олива и Даниил приотстали от остальных и шли, взявшись за руки, как когда-то два года тому назад. Казалось, ничего не изменилось за эти два года: Архангельск остался тот же, те же гулкие деревянные тротуары, те же цветущие пухом тополя, те же невысокие блочные дома, тот же воздух, те же чайки, парящие в небе… Только Олива и Даниил были уже не те.

— Помнишь, как ты два года тому назад споткнулась на этом тротуаре и повисла у меня на руке? — спросил Даниил, когда они свернули на улицу Выучейского, — Ты ещё тогда надела такие высоченные каблуки, а ходить в них не умела. А ещё на тебе была какая-то жуткая кофта кислотного цвета и серьги в пол-лица… Ужасно ты смешная была…

— Тебе хотела понравиться, — призналась Олива, — Боже, как давно это было…

— А я как сейчас помню твои мокрые ладошки, — продолжал Даниил, — И твой восторженный взгляд…

— Я в тебя тогда сразу влюбилась, — сказала Олива, — Но, кстати, я тебе, похоже, вначале совсем не понравилась…

— Ужасно не понравилась! Я тогда чуть не сбежал от тебя.

— Я так и поняла…

Ребята свернули в какой-то двор. Оливе он показался очень знакомым. Между тем, Хром Вайт, шедший впереди вместе с Ярпеном, вдруг остановился и обернулся назад.

— Помнишь, Олива, а ведь этот тот самый дом, где вы с Салтыковым жили зимой…

И правда, дом был тот же самый. Теперь вокруг него вместо снежных сугробов была зелень, но Олива узнала и этот дом, и этот двор.

— Помню... как не помнить... — отвечала она, — Вот и подъезд, откуда мы тащили чемоданы...

И прошлое, не то, которое они только что перебирали с Даниилом, а другое, недавнее, яркое и кровоточащее как свежая рана, острой болью полыхнуло в её сердце. Как сейчас вспомнился ей новый год, тридцать первое декабря и она сама, возвращающаяся домой из магазина с полными сумками продуктов. Она, почти замужняя женщина, идущая из магазина домой, где ждёт её муж, которого она сейчас будет кормить обедом. И так же, как полгода назад, представилось ей, что она сейчас войдёт в этот подъезд, поднимется на лифте на седьмой этаж, позвонит в обитую дерматином дверь, и Салтыков в своей розовой футболке, заспанный и лохматый, откроет ей и, приняв у неё из рук сумки, обнимет её и прижмёт к себе, а Олива, не снимая дублёнки, прямо на пороге повиснет на шее у него и, прижавшись губами к его тёплым губам, закроет глаза, с наслаждением вдыхая такой родной и любимый запах его кожи, отдающей сладким одеколоном и тонким ароматом сигарет.

«Вот оно — былое счастье… — горько подумала она, очнувшись от грёз, — То, что было до, и то, что после — всё не то… Даниил чужой мне человек, а того, кто был родным в моей жизни, наверное, уже не будет…»

Придя домой, Олива приняла ванну и молча заперлась на кухне. Не хотелось ничего.

Никки, проводив Кузьку, тоже была не в настроении. Во время прогулки Кузька рассказал ей про Мими, в которую он был безответно влюблён, и по ходу дела не забыл её до сих пор. Никки не могла понять, какую же она сама играет роль в жизни Кузьки. «Если он хочет быть со мной только для того, чтобы забыть Мими, как Даниил, когда перебежал ко мне, чтобы забыть Оливу, — размышляла она, сидя в своей комнате, — То он явно обратился не по адресу…»

В колонках играл Бумбокс — Та, что. Никки гоняла эту песню до одури, слушала и депрессовала. Ей вспомнился Даниил. И с ним была любовь, а теперь и Даниила нет в её жизни. Кузя, конечно, хороший парень, с ним тепло, но он — не Даниил. А она — не Олива.

«Всё-таки, никого никем нельзя заменить, — думала Никки, — Даже одного парня другим…»

То же самое, сидя на кухне с журналом Cosmopolitan, думала и Олива. Из комнаты ей была слышна песня, и песня эта как ничто другое подходило сейчас к её настроению.

— …В гости к тебе идти

По парапету,

И не верить бреду, что тебя нету…

Депрессовое настроение чувствовалось даже в воздухе самой квартиры, и Хром с Флудманом благоразумно решили уйти. Ярпен, уставший в походе, лёг спать в большой комнате, а Даниил, чувствуя себя как никто другой лишним в этом доме, всё же не уходил. Он стукнулся в спальню Никки — та лежала ничком на постели. Даниил прилёг рядом с ней.