В этот предвечерний летний час, когда люди, недавно вернувшиеся с работы, ужинали у себя дома, площадь перед высоткой была почти пустынна. И если в этот момент кто-нибудь от скуки сидел у компьютера на сайте мэрии Архангельска и смотрел видеотрансляцию площади, то, скорее всего, не увидел там ничего интересного, кроме одной-единственной целующейся парочки, стоящей аккурат напротив камеры. И, скорее всего, мысли тех, кто это видел, разошлись в двух направлениях: те, кто не знал, что за парень с девушкой там целуются, думали: «Ох уж эти влюблённые парочки! Тоже, нашли место, где лизаться!» А те, кому эта парочка была знакома, думали примерно так: «Эх, Салтыков, Салтыков…»

Салтыков, бесстрастно и оттого, наверно, так нежно как никогда, поцеловал Оливу в губы и, отстранившись, провёл рукой по её пышным волосам.

— Какие у тебя классные волосы, я помню, как я любил ими играть тем летом... Как я был в тебя тогда влюблён...

— А теперь что — уже не влюблён?

«Йоупт!» — мысленно произнёс Салтыков, возводя очи к небу. Случись же так некстати эта оговорка по Фрейду! Но надо было быстро спасать положение.

— Мелкий, поехали со мной жить в Питер! — выпалил он, очевидно, не думая над тем, что говорит — надо было говорить хоть что-то, — Поехали, мелкий. Там больше возможностей...

— Зачем? — скривилась Олива, — Что я там забыла? Здесь у меня все друзья, а в Питере только Майкл…

— Вот видишь, ты не хочешь...

— Я этого не сказала! Мне всё равно, где жить. Только ведь ты обманешь, как тогда.

— Вот видишь, ты мне не веришь...

— А разве можно тебе верить? Ты же не говоришь — когда, как, каким образом. Ты говоришь абстрактно — поехали в Питер, и всё! Как тогда сказал — я на тебе женюсь. А когда женишься — через тридцать лет, когда умрёт первая жена, оставив тебе троих детей?

— Ну вот, мелкий, опять начинаешь...

— Потому что ты меня не любишь!

— Я люблю тебя, мелкий, — машинально сказал он и опять холодно поцеловал. Олива чувствовала, что он делает это через силу, но ей не хватало его как воздуха, и она как сумасшедшая обняла его.

— Пойдём, мелкий, наверх... — Салтыков попытался высвободиться из её объятий.

Оливе не хотелось подниматься к нему в офис, но она как раба пошла за своим хозяином. Он опять не спрашивал её, хочет она что-либо или не хочет — он лишь приказывал, а она подчинялась. Всё вернулось на круги своя, как и полгода, и год тому назад.

— Сейчас у нас АГП вконец разваливается, — сказал Салтыков, — Нет средств для финансирования. Ты знаешь, сколько я сейчас официально получаю? Семь тысяч рублей! У нас из-за этого половина народу поувольнялось…

— А как же твоя фирма?

— Так кризис же, мелкий, заказов нет...

В рабочем кабинете Салтыкова уже никого не было — все сотрудники давным-давно ушли. Олива огляделась по сторонам: офисная мебель была новой, как и компьютеры.

— Однако не так уж вы и бедствуете, как ты говоришь, — заметила Олива, — Вот у меня на работе бедствовали — так все стулья были продраны, хуже, чем на помойке…

— Глупый ты мелкий, — усмехнулся Салтыков, — Разве в этом дело? Ничего-то ты ещё не понимаешь…

Олива подавила вздох. «Опять двадцать пять… — пронеслось у неё в голове, — И зачем мне всё это? Он меня не уважает, ни во что не ставит. Кто я для него? Просто «глупый мелкий», и этим всё сказано. Вот она — цена счастья. Но что же делать, если без него я не могу жить…»

— Мелкий, ты чай будешь с бутербродами?

— Нет, спасибо, — отказалась Олива.

— А я поем, мелкий, ладно?

Салтыков сел и, низко наклонившись над столом, жадно набросился на еду. Он глотал не жуя, будто не ел целую неделю, и хватал бутерброды так, словно боялся, что кто-нибудь их у него отнимет. Олива стояла и смотрела на него, и ей было чертовски неудобно, грустно и смешно. Всё было как-то по-дурацки: и аляповатые бутерброды из чёрного хлеба с ветчиной, которые ел Салтыков, и его полосатая рубашка, лишь подчёркивающая его нелепую и корявую фигуру над столом, и слепая любовь Оливы к этому низкорослому гоблину, и она сама, стоящая подле него со своими никому не нужными кудрями и никому не нужной кофтой.

«Боже мой, какая отвратительная пошлость… — думала она, — И зачем я здесь оказалась? Зачем лезла к нему в окно, стерегла его у высотки? Зачем выламывала дверь в его квартиру? Зачем наряжалась, красилась, завивалась? Глупо. Просто глупо…»

Салтыков кончил есть и, отвалившись от стола, усадил Оливу в кресло и положил голову ей на колени. Олива, уставшая стоять за весь день, почувствовала, как блаженство разлилось по её ногам, когда она села, а когда Салтыков положил голову ей на колени, словно электрический ток пробежал по всему её телу. Она почувствовала неукротимый трепет внизу живота, и в одну секунду забылись все горести, вся боль, все унижения, которые причинил ей Салтыков. Она любила его слепо и безрассудно, она хотела его прямо здесь, на рабочем столе, в рабочем кабинете.

— Мелкий, мелкий… подожди… не здесь же…

— Я заперла дверь на ключ...

Когда они выходили из высотки, взявшись за руки, счастью Оливы не было конца. Она была абсолютно уверена, что Салтыков проведёт с нею весь вечер, и всю ночь, и завтра, и послезавтра. И он уж не отпустит её от себя, и скажет — не уезжай, оставайся у меня, ты всегда будешь со мной. И Олива больше никуда не уедет, и останется в Архангельске навсегда...

Олива и Салтыков шли по аллеям Архангельска, он плёл ей про свою работу, про Негодяева, но Оливу уже не злило это, как прежде, и не раздражало. Она готова была сутками выслушивать хоть про ростверки свайных фундаментов и плиты перекрытия, лишь бы он никуда больше не уходил от неё.

— Что, тебе здесь очень нравится, да? — спросил Салтыков, останавливаясь и целуя её в губы.

— Да… — тихо отвечала Олива.

— С-слу-ушай, мелкий, — сказал он, — А почему бы тебе тогда не переехать сюда жить, раз тебе здесь так нравится?

— Но… ты же хочешь в Питер переехать?

— Да, я хочу уехать туда.

Олива остановилась.

— А как же я?..

«А что ты? — мысленно произнёс он, — Пристала, как банный лист…»

— Поговорим об этом потом, — вслух сказал Салтыков, заметив, что они уже пришли к дому Оливы, — Какие у тебя планы на завтра?

— То есть, как это какие?.. Ну... я не знаю... — опешила Олива, — А у тебя?..

— Мелкий, так я работаю днём, ты знаешь...

— А вечером?..

— Не знаю, мелкий. Я тебе позвоню.

— Как? Разве ты... уходишь?..

— Да, мелкий, я спать хочу, две ночи подряд не спал...

— Но ведь сейчас только семь часов!

— Всё равно, мелкий, я ужасно устал... Пойду домой...

— Хорошо, — тихо сказала Олива, садясь на скамью у подъезда, — Иди. Я тебя не держу.

Он отошёл на пару шагов, но, обернувшись, увидел, что она по-прежнему сидит на скамье. Олива сидела, понурив голову, такая жалкая и одинокая, что у Салтыкова в душе шевельнулось что-то, и заставило его вернуться.

— Мелкий, ты тоже иди к себе домой. Не сиди долго, ладно?

Олива молча продолжала сидеть на скамье. Он погладил её по волосам и пошёл, не оборачиваясь. Пройдя спокойно шагов десять, сорвался на бег и побежал от неё как подорванный…

Она же продолжала сидеть на скамье и долго неподвижно смотрела ему вслед.

Глава 56

Дверь открыл Ярпен. Олива молча скинула ботинки в коридоре и, так же молча пройдя в спальню, рухнула на постель.

— Ну как? — спросил Ярпен, присаживаясь рядом с ней и осторожно поднимая с её лица волосы.

— Плохо... Я ненавижу сама себя...

— Но ты довольна, что с ним встретилась?

— И да, и нет... Он ушёл... А я опять почувствовала себя использованной туалетной бумагой... Он может делать со мной всё что хочет... А мне... мне не за что уважать себя...

— Олив, но ведь ты сама внушила себе это. Как сама себя поставишь, так и будет, — сказал Ярпен, — Надо быть сильной.

— Кроме того, он не любит тебя, — добавила Никки, — Он прятался от тебя в Питере. Он не видел тебя полгода, и даже не захотел провести с тобой остаток вечера!

— Он сказал, что устал и хочет спать...

Эсэмэска Салтыкова прервала все их разговоры. Дрожащими пальцами Олива вскрыла её, но там было всего три слова: «Мелкий, чё делаешь?»

— А ты говоришь — спит, — сказала Никки, — Кабы спал, так не писал бы тебе, наверное, этих глупых эсэмэсок...

— Не отвечай, — Ярпен отнял у Оливы телефон, — Имей хоть каплю гордости. Он же тебя ни во что не ставит, неужели ты не видишь?!

— Отдай!

— Не отдам, — твёрдо сказал он, — Или отдам, но при условии, что ты не будешь ему ничего отвечать.

Внезапно зазвонил телефон Никки. Это был Салтыков.

— Будешь с ним разговаривать? — спросила она.

Олива молча взяла трубку.

— Алло, мелкий. Чё делаешь?

— Ничего, — коротко выдохнула Олива, ёжась под пристальным взглядом Ярпена.

— А почему не отвечаешь?

— Ты же спать собирался...

— Да вот, не спится чего-то. Разволновался...

— Так может тогда мы... встретимся?.. — робко прошептала Олива.

— Нет, мелкий, я тут решил ещё поработать...

— Понятно. Пока, — сказала она и нажала на отбой.

На следующий день погода выдалась пасмурная, и Никки объявила для всех банный день. С утра мылись, стирались, меняли постельное бельё. Олива провела в ванной два часа, дважды намылив голову и тело и трижды вычистив зубы. Все прекрасно понимали, для кого она так намывается, также понимали, что зря она это делает, и друзьям всё это наблюдать было грустно и больно.

Между тем, стрелки часов незаметно подбирались к пяти. Оливу охватило волнение. Она подошла к зеркалу и стала собираться...