Но больше всего Дамиану впечатлил огромный стол, укрытый белоснежной крахмальной скатертью, и столовые приборы, в таком количестве, что голова шла кругом. Тарелка в тарелке и ещё в одной тарелке, огромная, как шляпа, а под ней плоская, как блин, и маленькая тарелка рядом, и ещё одна тарелка в форме ракушки-вонголе, а вилки и ложки… это же просто ужас! Стройный ряд серебряных вилок слева: двузубые, трезубые и даже с четырьмя зубцами, и ещё куча ножей справа. И бокалов — целая галерея, из хрусталя и муранского стекла. Три салфетки разных цветов продеты сквозь бронзовые кольца. Миа смотрела на это великолепие в ужасе: казалось, что ей предстоит не просто поесть, а разгадать головоломку из всех этих приборов на столе.

Когда дворецкий проводил её к столу и замер позади, отодвинув стул, у Дамианы сердце ушло в пятки. Потому что маэстро Л'Омбре уже был здесь и внимательно наблюдал за её замешательством. И Миа знала, что на любой её промах он будет лишь презрительно усмехаться.

Зачем он её сюда притащил?

Конечно, в пансионе её обучали и столовому этикету, на случай если вдруг она будет прислуживать в приличном доме или станет экономкой. Но она не собиралась ни прислуживать, ни становиться экономкой и все занятия по этикету глядела в окно, думая о вольной жизни на лодке, и поэтому вечно путала вилки. К тому же в пансионе не было и половины тех столовых приборов, что она сейчас видела перед собой.

Да и плевать! Какая разница, что о ней подумает какой-то патриций!

— Прошу вас, монна Росси, — маэстро указал рукой на стул вот точно тем же повелительным жестом, не терпящим возражений, каким указывал бы собаке, где её место.

Она села, и мессер Оттавио пододвинул стул, отрезав путь к отступлению. И вот теперь она почувствовала себя совсем как на эшафоте. Белоснежная скатерть, начищенное серебро и фарфор, всё выставлено по линеечке, даже дотрагиваться страшно! А позади слуги, точно конвой, замерли вдоль стены. И хотя они молчали, но она ощущала их любопытные взгляды, скользящие по спине.

Видимо, все они недоумевают, с чего это вдруг цверре оказывают такие почести!

Маэстро сидел во главе стола, а она расположилась поодаль, и никак не могла понять, зачем вообще такой большой стол накрыли для двух человек. Глядя на то, как маэстро положил белую салфетку себе на колени, Миа уверенным жестом сделала то же самое, хотя пальцы предательски дрогнули.

А затем, как будто по приказу, которого она не услышала, слуги шагнули к ней и маэстро, убрали тарелки, похожие на шляпы, а вместо них поставили маленькие. И третий слуга завис над Дамианой с огромным блюдом, на котором лежали сочные пластины карпаччо с одной стороны, затейливая горка прошутто и брезаолы, словно полупрозрачное кружево — с другой, а посередине — тончайшие ломтики копченой оленины. И ещё нечто зелёное и белое, похожее на пюре, и нечто красное, и что это, Дамиана определить не смогла.

Слуга застыл молча, как изваяние, и Миа не знала, что делать, лишь ощущала, как внутри неё бурлят противоречивые чувства. В пансионе учили, как подавать блюда, то есть, как быть хорошей служанкой, а вот как себя вести, когда ты в этой жизни по другую сторону? И ударить в грязь лицом совсем не хотелось именно потому, что маэстро ждал этого промаха и наблюдал, откинувшись на спинку стула. Наконец он прервал молчание, повелительно обратившись к слуге:

— Лука, обязательно положи монне Росси немного оленины. Она великолепна, — а потом обратился уже непосредственно к ней, словно разъясняя: — Закуски, монна Росси. С этого всегда начинается обед. И что-то острое к ним, чтобы разыгрался аппетит.

Будто у патрициев не бывает аппетита перед обедом!

— Какой будете соус? — тихо спросил слуга, подцепляя тончайшие, почти прозрачные ломтики специальными щипцами и виртуозно укладывая их на её тарелку.

— Э-э-э… а какие есть? — спросила Миа, глядя на длинный ряд соусниц из изящного фарфора, на подносе с которыми замер второй слуга.

— Демиглас, саба, ремулад, гремолата, ягодный, мятный базилик, мускатный перец…

Он что-то перечислял и дальше, но Миа поняла, что… ничего не поняла.

О, Серениссима! Да тут соусов больше, чем она вообще блюд пробовала в своей жизни! И как это можно всё запомнить, что к чему и что с чем?

— Э-э-э, тот, что подойдёт к… оленине, — наконец ответила она тихо.

— Ягодный «Чилледжьо»?

Миа молча кивнула. Ягодный так ягодный, да хоть из глины, пусть уж быстрее от неё отстанут! Слуги поколдовали ещё над её тарелкой, отступили и снова замерли позади.

Они что, так и будут стоять и наблюдать, как она ест? Это же просто кошмар!

— Что вы так смотрите на тарелку, монна Росси, как будто перед вами нечто ужасное?

— Нет, маэстро, я просто думаю, не ошиблась ли я с выбором соуса, — ответила она, беря в руки такую же вилку, как и хозяин дома.

— Это вилка для рыбы, монна Росси, — ответил маэстро с усмешкой и положил свою на стол.

— Ах, и в самом деле, — пожала она плечами, — я такая рассеянная сегодня!

Вот же скользкий осьминог! Специально издевается!

Слуги снова шагнули к столу, наполняя бокалы. Какие-то водой, какие-то вином, и когда они снова отступили, маэстро поднял свой бокал и произнёс с напускной нотой сожаления в голосе:

— За то, чтобы ваше пребывание здесь, монна Росси, не было ни длинным, ни обременительным… для всех нас.

— Даже соглашусь, — ответила она и выпила почти половину бокала.

Маэстро же сделал только пару глотков и посмотрел на её бокал, кажется, осуждающе.

Ну и плевать! Они все считают её грязной цверрой с самого дна Альбиции, которая явилась сюда без приглашения, так чего из кожи вон лезть? Она никогда не станет «чем-то похожим на синьору», как бы ни старалась.

— К ужину принято переодеваться, монна Росси, — произнёс маэстро будто невзначай, и вооружившись другой вилкой и ножом, принялся неторопливо отрезать кусочки оленины. — Но это вам так… на будущее.

— На какое будущее, маэстро? — не выдержала Миа и отставила бокал подальше. — Думаете, шестьсот дукатов вашего брата превратят меня в синьору и откроют мне золотые врата в другой мир? Где для меня есть будущее с переодеваниями к обеду и ужину? У меня три юбки, маэстро, на все случаи жизни, и называются они не «Завтрак, обед и ужин», как вы, верно, думаете, а немного иначе. «Рыба, уголь, мытьё полов», «Клиенты-покупатели», «Свадьбы, похороны, именины», если точнее. Но если вы доплатите мне к шестистам дукатам что-то сверху, я, конечно, буду переодеваться столько раз, сколько пожелаете! — она взмахнула вилкой, и подумала, что это, наверное, неприлично по этикету, но… и наплевать.

Она не обязана следовать этому дурацкому этикету! За это ей точно не платят.

— Какая меркантильность, — усмехнулся маэстро, откладывая вилку.

— Разве это плохо? Для нас — это способ выжить. И если патриций хочет, чтобы я ему угодила — пусть платит, — пожала она плечами.

— И в чём заключается это угождение? — спросил маэстро, глядя на неё исподлобья.

— Ну вот хоть бы как вам: не опаздывать, надевать разные платья…

— А вам разве не нравится просто так, без оплаты, не опаздывать и надевать разные платья?

— Мне не нравится, когда те, кто не имеет на это права, указывают, что мне делать.

— Надо же, хм, — маэстро сделал ещё глоток вина, — у цверры к несносному нраву стоит добавить ещё и дух противоречия, торговую сметку и знание прав? Как любопытно…

— А вы как будто список составляете? — Миа подцепила почти все ломтики оленины, намотав их на вилку, макнула в соус и отправила в рот.

— Может быть и так. Я люблю всё анализировать и систематизировать, монна Росси. Упорядочивать. И вы не исключение, — ответил он, не сводя с неё глаз, — и, кстати, оленину стоит есть мелкими кусочками, чтобы оценить вкус. Она должна таять на языке. Смысл этой закуски в том, чтобы создать предвкушение того, что будет дальше. Она должна разбудить ваше воображение, породить желание… Её задача не утолить голод, а усилить его.

Он говорил так, что на мгновенье Дамиане показалось, что речь идёт вовсе не о том, что лежит у неё на тарелке. Было что-то в его словах и взгляде… двусмысленное, отчего у неё даже запылали мочки ушей.

— Э-э-э… Хм. Ну… это я заметила. Ну, что вы любите всё… систематизировать, судя по бумажкам на стене в вашем кабинете. А насчёт оленины… даже не знаю, что и сказать. Простите меня, синьора оленина, за недостаточное почтение, — она отвесила шутовской поклон тарелке, чтобы скрыть своё смущение, — думать о закусках в таком поэтичном ключе не пристало «шарлатанкам с самого дна Альбиции». В гетто, если вы пожелаете усиливать голод, все решат, что вы тронулись умом. Смысл еды он вообще-то в обратном. Но если вы хотите…

Она демонстративно отрезала крошечный кусочек оленины от оставшегося ломтика, отправила его в рот так же, как это делал маэстро, и добавила:

— …и в самом деле, голод теперь такой зверский, что я готова съесть кабана.

Маэстро сделал вид, что не заметил её сарказма и произнёс задумчиво:

— Странно, что цверра так много рассуждает о правах и свободолюбии.

— Что же в этом странного? Цверры — свободолюбивый народ, живут где хотят и делают что хотят. И никто нам не указывает, как одеваться и как себя вести. А прав у нас на этой земле… вернее, воде, пожалуй, будет побольше, чем у вас, патрициев. Цверры кочевали по лагуне ещё тогда, когда здесь не было вбито ни одной сваи! — ответила Миа с достоинством.

— Странно, что вы именуете себя цверрой, — произнёс маэстро, глядя на Дамиану поверх хрустального бокала, — по вашей внешности этого не скажешь. Если вы, конечно, не солгали мне про цвет волос.