Канал потерял чёткую береговую линию. Дома сменили лачуги, а потом топи и пустые пространства с пятнами болотолиста, растущего на мелких отмелях, а за ними густые заросли солёного тальника, переплетение ветвей которого превращало эту часть лагуны в настоящий бурелом. Отмирающие ветви оседали слоями на дно, а длинные корни тальника, похожие на гигантские щупальца, уходили глубоко в ил, переплетаясь друг с другом, с сухими ветвями, и создавая нагромождения, похожие на огромные вороньи гнёзда. Когда-то, много столетий назад, первые поселенцы-цверры прятались в этом буреломе от грозных прианских стрел. Когда-то они научились укреплять эти берега, переплетая между собой гибкие ветви тальника. И вот теперь в Марджалетте трудно найти что-то, сделанное не из тальника. Причалы, навесы, шатры, помосты, корзины, гамаки…

Поистине тальник — благословенное дерево, потому что может расти в этой солёной воде, давая жизнь лагуне.

Миа вспомнила, как констебли жгли эти острова. Обугленные остовы деревьев со временем обрушились и утонули, но это не беда: тальник отрастает быстро, три года — и вот уже острова выглядят как раньше.

Несколько поворотов, лодка углубилась в узкие протоки, в переплетение ветвей, похожее на туннели, а дальше Жильо начал тревожно оглядываться, услышав свист, а затем ещё один. Но Миа сделала знак рукой — всё в порядке. Это Смотрящие передают сигнал, что кто-то плывёт.

Тальник покрылся нежной молодой листвой и оглянись вокруг — всё заросло так, что если не знаешь этих мест — заблудишься. Зато в Марджалетте спокойно, сюда не заглядывают ни констебли, ни жандармы, ни сикарио герцога Ногарола…

Пока не заглядывают. Но как быстро всё может измениться!

Возле главного острова её встретил Сандро. Старый цверр сидел на небольшом причале, сделанном из топляка, и будто поджидал именно Дамиану. Впрочем, скорее всего, так и было. Мама Ленара наверняка знала заранее о том, что она приплывёт.

Он велел Жильо оставаться в лодке и приставил к чужаку Смотрящего — юношу, который уселся на ветке прямо над причалом, словно огромная цапля. И хотя Жильо был не из трусливых, но молодой цверр с серьгой в ухе, лихо выстругивающий из деревяшки свистульку, видимо, произвёл впечатление даже на бесстрашного прианца.

— Его не тронут, — коротко бросил Сандро. — Идём, мама послала за тобой.

Миа шла и смотрела по сторонам.

Остров окружали лодки. Десятки, если не сотни лодок, словно стая хищных рыб, что вгрызаются в тело добычи, стояли пришвартованные повсюду вдоль зарослей тальника, уткнувшись носами в ил. Кто-то разгружал мешки и бочки, кто-то носил дрова: на суше вовсю шли приготовления к празднику. Яркие треугольные лоскуты ткани, связанные друг с другом в длинные ленты, украшали ветви деревьев, образуя большой круг. В центре острова уже выросли горы топляка и хвороста для костров. Свиные туши, корзины с рыбой и бочки с вином — Мардажлетта собиралась праздновать всю ночь. Кто-то бренчал на мандолине, настраивая инструмент, дети подбрасывали в воздух бубен, тренируясь в умении жонглировать, и девушки в своих лучших юбках уже прохаживались, покачивая бёдрами и поглядывая на молодых мужчин. Не так уж часто все водные кочевники собираются в одном месте.


Это только сегодня никто не работает. Сегодня день Светлейшей и Ночь Откровений — самый большой цверрский праздник.

Миа увидела Джакомо и Марчеллу, идущих навстречу. И если Джакомо удивился, увидев её живой и здоровой, то лицо Марчеллы от разочарования даже перекосило. Поэтому на вопрос о том, как ей удалось выбраться из цепких лап констеблей, Миа лишь пожала плечами и ответила, не вдаваясь в подробности, что просто погадала кому нужно на удачу.

Но Марчеллу не так уж и легко было провести. Она подошла близко и, уперев кулаки в бёдра, произнесла негромко, но едко:

— Видела я, кому ты собиралась погадать на удачу. И в чью лодку садилась, тоже видела. Зря ты вернулась, Дамь'яна. Ой, зря!

— Шла бы ты, Марчелла, по своим делам и дальше, — буркнула Миа, — и не переходила бы мне дорогу.

— Слышала я о тебе кое-что… Уже все в Пескерии болтают, что братья Скалигеры притащили путану в дом и пользуют на пару, — усмехнулась Марчелла и, проведя пальцами по ткани плаща Дамианы, добавила шёпотом, — дорогой плащик-то. Что, хорошо быть богатой подстилкой?

— Уж не твой ли длинный язык метёт по всей Пескерии, а Марчелла? Что, после меня на рива дель Боккаро твоё враньё идёт всего по сантиму за день? Смотри, как бы Джакомо не подобрал тебе замену поязыкастее, а тебя не сдал в бордель, — зло ответила Дамиана. — Учись предсказывать получше, неумёха! И пальцы не держи как грабли, когда гадаешь.

Угольно-чёрные глаза Марчеллы блеснули недобро, она чуть наклонилась вперёд и шепнула:

— Недолго тебе праздновать осталось… Не думай, что патриции не выбросят тебя в канал, как рыбью требуху…

Сплюнула Дамиане под ноги и пошла дальше, покачивая бёдрами.

Сандро терпеливо стоял в стороне, ожидая, пока девушки поговорят. Мужчины цверров никогда не вмешиваются в женские дела. Миа распрямила плечи и направилась в другую сторону как ни в чём не бывало, но подумала, что если Марчелла знает о Скалигерах, то считай — вся Альбиция знает. А это ой как плохо!

У шатра мамы Ленары стояли корзины с цветами жёлтой магнолии. За этими цветами для праздника Светлейшей цверры плавают очень далеко, на другую сторону лагуны. Там, на узкой полосе между морем и скалистым обрывом, огромные заросли этих кустарников. Не таких, как в саду Дворца Дожей — лепестки этих магнолий вытянутые и острые, словно лучи…

Лепестки!

Миа остановилась как вкопанная, глядя на эти корзины.

Почему она не спросила у маэстро, как выглядели лепестки вокруг тела девушек?! У тех магнолий, что растут в саду Дворца Дожей, лепестки более яркие, почти оранжевые, и широкие, как ладонь. Их ещё называют королевскими. А эти лимонно-жёлтые и похожи на кинжалы. И если лепестки были из сада Дворца, то это точно не могли сделать цверры! Кто их туда пустит! Сад охраняется и нет туда входа ни для кого, кроме патрициев и их слуг.

Ей нужно рассказать об этом маэстро! И рассказать срочно!

В шатре было сумрачно, и мама Ленара сидела, как обычно, на расстеленном на полу красном потёртом ковре. В глиняной чашке тлели угли, от которых разносился тошнотворный запах жжёных перьев.

Мама Ленара гадала.

Тут же рядом лежала тушка петуха и, судя по голым крыльям и спинке птицы, гадание продолжалось уже давно.

— Входи, милая. Входи и садись, — старая цверра указала на маленькую подушку напротив себя и накрыла плошку с углями, чтобы она не чадила.

Миа положила подарки: плитку табака, мешочек кофе, конфеты и золотую монету с гербом Альбиции. Благо маэстро понял с полуслова, когда она сказала, что идти без подарка к маме Ленаре будет проявлением неуважения. И судя по цепкому взгляду, каким старая цверра окинула подношения, с монетой маэстро точно не прогадал.

Миа смотрела на маму Ленару, лицо которой избороздили глубокие морщины, на её коричневую кожу, будто выдубленную солнцем, и думала, как лучше подступиться к тому, зачем она пришла? Что именно ей рассказать?

И Миа, выдохнув с облегчением, рассказала ей правду. Про «бабочек» и маэстро Л'Омбре, про лепестки, обряд воскрешения, собственные кошмары и четырёх королев, выпавших в гадании. И даже показала газету, ту самую, заголовки которой она вчера читала по дороге из монастыря.

Мама Ленара молча слушала, чуть склонив голову и едва заметно покачиваясь, будто в трансе, отчего монеты в её косичках тихо позвякивали в такт. Она смотрела перед собой, брала карты и раскладывала их вокруг той, что в середине. Вокруг Солнца. И когда Миа замолчала, закончив рассказ, а круг из карт был завершён, она наконец произнесла:

— Пусть он придёт. Сегодня вечером. Сюда. Я буду с ним говорить.

— Сюда?! — удивлённо спросила Миа. — Но он не приплывёт сюда! Это же опасно! Он не согласится!

Мама Ленара посмотрела на Дамиану, покачала головой, и произнесла уверенно, с каким-то подобием улыбки:

— Если ты попросишь — он приплывёт, — она сгребла карты и добавила: — Скажи — пусть не боится. Его никто не тронет. Я так сказала. Пока будет Ночь Светлейшей, никто его не обидит. Так что приведи его.

— А обо мне? Что ты скажешь обо мне? — спросила Миа. — О королевах, что мне выпали?

— Иди пока, готовься к празднику. Потом и с тобой буду говорить. Позову… Ближе к ночи, — и она снова открыла плошку с углями.

— Это пока версия, но я решил, что ты должен знать…

— Что?! Кариссимо, да ты в своём уме?! — Лоренцо был в ярости. — Ты всерьёз считаешь, что этих путан убивают по поручению дожа?!

Райнере ожидал такой реакции. Едва лодка Жильо скрылась за поворотом канала, он нашёл Лоренцо, который собирался отплыть на встречу в Совет и вызвал на этот разговор к себе в кабинет. Запер дверь, налил ему марсалы и коротко изложил свои подозрения.

В разговоре с Дамианой он озвучил не все версии. Об основной он умолчал.

— Послушай, Ренцо, я понимаю, что такого ты точно услышать не хотел, но… просто попробуй допустить такую возможность. Посмотри на факты, — Райно скрестил руки на груди и говорил медленно, словно хотел достучаться до разума брата. — Кто-то совершает цверрский обряд возвращения к жизни. У этого кого-то есть доступ к саду во Дворце Дожей, возможность похищать и убивать в тайном месте, провозить тела по городу, не будучи пойманным, а ещё врач, который делает всю эту грязную работу. Пусть это и не доктор Гольдони, но это кто-то, связанный с медициной, возможно его помощник. Констебли ничего не видят и не знают, а может… не хотят видеть? Если им заплатили…

Райно подошёл к карте и обвёл рукой бумажки с заметками.

— Какой-то сумасшедший одиночка не смог бы сделать всё настолько чисто, не оставив никаких улик. Цверры? Они, конечно, могли помочь, но заказчик… Заказчик тут кто-то другой. Дорогие спички в руках Джино Спероне… Отличная говяжья вырезка, которой накормили мастиффов синьора Криченцо… Маэстро Позитано, который велел прибраться в вещах Джино… Всё сводится к одному — у этих убийств могущественный покровитель. А главное, кому нужен этот обряд, чтобы так рисковать? Ну же, Ренцо, признай — мои подозрения небеспочвенны. Только одному человеку это может быть нужно — нашему дожу. Вернее… его жене. И вот это ещё один вопрос. Если я прав, то что-то связывает маэстро Позитано и жену дожа…