— Х-м, нету. Пока.

— То-то же! А еще такой говорит мне: много болтаете на рабочем месте, Малинкина, я все вижу. Премии не хочешь, Мария? Так я лишу!

— А еще? Что? — глаза Юрки распахнулись. Премию мы все ждали, как восьмое чудо света. Не очень-то «СНиПТехПромГаз» нас баловал.

Я вздохнула.

— Сказал, что если еще раз увидит, как Шляпкин тырит в подсобке его любимый кофе — самолично с ним в подъезде разберется. Как мужчина с мужчиной!

— Да ты что? — сглотнул Юрка, втянув шею за перегородку — только глаза остались. — Так и сказал?

— Ага.

— А как он узнал-то? Я же никому не говорил. — Шляпкин сообразил, что проболтался, и покраснел. — Ну, подумаешь, — шмыгнул носом, — взял пару раз. Да он его сам глушит литрами! Жалко ему, что ли?

— Так он и покупает для нас, потому что не жалко. Разве нет? — я посмотрела на друга с укором. — И себе покупает. Эх, Юрка, — покачала головой. — Шляпа ты! Ничему тебя жизнь не учит. В чужом огороде капуста всегда вкуснее?

— Ты на что это намекаешь, Машка? Что я козел?

— Я не намекаю, а прямо говорю. Кончай таскать чужое! Не хватало еще, чтобы Дмитрий Александрович нас всех за тебя пропесочил!

Сколько мы на прошлой работе пытались Шляпкина отучить заглядывать в чужие шкафчики — не получилось. Холостяк Юрка жил в общежитии с пятнадцати лет, и вечно у него не было ни чая, ни сахара, ни кофе. Благо, коллектив женский — разве единственному мужчине откажешь? Вот и здесь который раз замечала, что кофе у Юрки пах подозрительно вкусно, как гордеевский — с легким оттенком шоколада и миндаля. Причем в последние дни все чаще.

— Да пошутила я! — сжалилась над парнем, увидев, как он спал с лица и побледнел. — Выдохни, Шляпкин. Не заметил он. А вот отчет и анализ сделать надо! Совесть имей, я сейчас за списки засяду, одна не справлюсь.

— Ну, Машка… Ну, подруга… Я тебе припомню!

— Ага, — я отвернулась, дернула мышкой, активируя документ, и стала печатать, — вот как печенье мое будешь трескать, так обязательно и припомни. Кстати, у меня сегодня вкусное, хотела тебя угостить. Привезла из командировки.

Цок-цок-цок.

Из кабинета Гордеева выскочила красная как помидор Леночка и промчалась мимо — даже не посмотрела в мою сторону. И, конечно же, не извинилась. Ну и ладно, как-нибудь и без ее извинений проживу! Я вздохнула, разогналась и уже через пять минут с головой ушла в работу, напрочь позабыв о Петуховой. Объем предстоял большой, на носу маячил Новый год, и Буряк переживал. А еще хотелось к празднику все подогнать и с чистой совестью уехать с малинками в деревню к бабушке. Отоспаться там и покатать детвору на санках.

Ох, не нюхал Шляпкин шанежки моей бабули на молочке. Такая вкуснота-а…


Заработалась так, что и не заметила, как на моем столе оказалась чашка с горячим кофе. Защекотала ноздри ароматом сладкого миндаля. Увидев ее, я огляделась, поднялась со стула и заглянула за перегородку к Шляпкину. Покосилась подозрительно на парня, который так усердно выводил на экране монитора красно-зеленый график, что даже не моргал.

Хм, странно.

Что это случилось с Юркой? Подлизывается ко мне или, может, проверяет? Что он еще придумал?

А потом внезапно догадалась — чашка-то Димкина! Та самая, белая, фигурная, на которую я водружала должностные инструкции. А как догадалась, так рот и открыла. Неужели это Гордеев ее сам принес? Мне?!

Да нет, быть такого не может. Он же занят, да и вообще, гости в отделе ожидаются, вон сколько шумихи вокрут. Разве до подобной ему ерунды?

Но кофе стоял перед носом, исходил паром и пах восхитительно…

В общем, я подумала-подумала и выпила. Отнесла чашку на кухоньку, но, конечно, Димку там не застала. Зато печеньем подкрепилась и Юрке оставила.

А после обеда в отдел заглянули обещанные важные гости — делегация из шести мужчин, среди которых находился переводчик и наш технический директор Вадим Спиридонович — отец Петуховой. Кто из них был генеральным, так и не поняла, но один из мужчин мне показался смутно знакомым. Компания важно прошествовала по отделу и скрылась в кабинете шефа. Через час все вышли и забрали Гордеева с собой. До конца рабочего дня он так и не вернулся, а когда уже дома я легла спать — на телефон упало сообщение от знакомого абонента.


«Спокойной ночи, Малина…»


И троеточие в конце. Он что, издевается? И как мне теперь уснуть?


Дети спали в своей спальне, вокруг стояла тишина… Ну чем полночь не время для глубоких мыслей и погружения в себя? Положив ладонь под щеку, уставилась в окно. Вздохнула, так ничего за ним и не разглядев.

«Спокойной ночи, Гордеев» — пожелала мысленно, а вот написать не решилась. Не хочу на что-то надеяться. Неправильно это. Не хватало еще и мне превратиться в Леночку Петухову. Забегать без стука в кабинет Димки и смахивать невидимую пыль с его плеча, как будто у меня есть на это право. А вдруг у них тоже что-то было, но при мне она постеснялась признаться? Такому, как Димка, запросто не скажешь и на пальце им не повертишь. Гордеев делает только то, что хочет.

А что он хочет? Точнее, чего не хочет? А не хочет он, как сам сказал, от меня отказываться. Время ему нужно, видите ли, чтобы я осознала перспективы такой связи. А точнее, их отсутствие. И смирилась с приключением без обязательств и без претензий, лучше сразу все решить. Я же не глупая, понимаю, что нечего ему мне предложить.

Только вот мне это приключение зачем? У меня дети, дом, своя маленькая семья. Ну и что, что любви хочется? Да еще такой, чтобы до звезд в глазах! Нельзя мне бросаться в отношения, как в омут. Ох, нельзя, чтобы потом не реветь.

Еще полежала. Еще подумала.

Или можно? Кто меня осудит? Ведь я никому и ничего не должна, как сказала Феечка. Только себе. А себе-то я могу признаться, что испытать еще одну такую ночь, какая случилась с нами в гостинице, ой как хочется.

Так, может, не ругать себя после? Не мучиться угрызениями совести. Хоть раз в жизни взять и ухнуть в омут с головой и ни о чем не жалеть! Вдруг я всю жизнь буду одна?

Рука потянулась к телефону и включила экран. Димка видел, что я прочла сообщение. Что, если он ждет ответа? Просто пожелаю ему хорошего сна и все. Что тут такого, не я же первая начала?

Внезапно улыбнулась. Эх, была бы я посмелее, я бы ему тоже ответила и проучила, как мне подобные сообщения писать. Сделала бы фотографию себя любимой в неглиже, отослала бы со словами «Сладких снов, Дима» и пожелала спокойного сна. Интересно, ворочался бы он после этого так же, как я, мучаясь мыслями?

Прыснула смехом, представив фотографию, а потом испугалась. Нет, лучше ему мою ночнушку не видеть, не буду позориться. Ничего ужасного, конечно, но слишком уж простенькая она для подобных выходок. Никакого шелка и кружев, хотя спать удобно. Сами понимаете, розовый горох с тонким кантиком — он больше для уюта, телесного и душевного, а не для соблазнения.

Господи, и что за смелые мысли витают в моей голове? Хорошо, что никто не слышит. Завтра вставать рано, а я тут лежу и думаю о шефе. Вспоминаю не пойми о чем…

Но все-таки, а что он хотел мне сказать?! Там, в кабинете?

Может, написать и спросить?

Любопытно, он один сейчас или нет? А вдруг нет? Тогда… тогда зачем он мне пишет?

Я представила рядом с Димкой красивую блондинку — тонкие руки на крепкой шее и губы на груди. Как она ему что-то шепчет, ласкаясь. Так задумалась, представляя картину, что чуть телефон из руки не выронила, когда на экране всплыло еще одно сообщение от Гордеева:

«Думаю о тебе… Спи)»

Что-о?!

Да он же видит меня в сети!

Ахнув, быстренько отключила телефон и спрятала под подушку. Придавила сверху щекой — не буду отвечать! Вот еще придумал!

Ночью опять снился Димка. В зимнем лесу и, конечно, в одном полотенце. Теперь я видела его лицо так отчетливо, словно это и не сон был вовсе, а явь. И слышала все слова. И так сладко звучало это его «Маша, Маша», когда выходил из тумана и прижимал к себе, что просыпаться не хотелось. О-ох, и приснится же…

* * *

— Ма-ам, а можно я возьму в садик Камаз?

— Леш, у него же колеса и кабина отваливаются. Лучше одевайся быстрее. Опоздаем!

— Ну и что. Зато кузов поднимается! Ма-ам!

— Что?

— А наклейки с машинками можно? Которые дед Коля купил?

— Бери!

— Ма-ам! А у меня ранка на пальце. Меня вчера Антон укусил. А он не заразный?

— О, Господи, Даша, что еще за ранка, покажи? Зачем он тебя кусал?

— А я ему раскраску не дала. Он там гадости рисует! Ма-ам. А можно я его маме пожалуюсь?

— Нет, Даша, ябедничать некрасиво. Я с воспитателем сама поговорю.

— Тогда я его тоже укушу. Так нечестно!

— Я тебе укушу! Одевайся живо!

— Лешка, ты куда убежал? Где носки? Твою ж петрушку! Я же тебе только что их дала! Дашка, хватит дуться! Не сиди. Надевай колготки!

— Ма-ам, я не хочу синие, я хочу розовые!..

— Алло, Феечка? Ты случайно не на машине?

— Машка, что, проспала?

— Ага, жуть! Наташ, выручай! Опаздываю, просто катастрофа!

— Еду! Выходи!

Это чудо, но на работу я успела вовремя, правда, Гордеев уже все равно был на месте. Угрюмый и хмурый, стоял возле руководителей групп и что-то выслушивал. На широких плечах красиво натянулась рубашка, губы сжаты. Заметив меня, впился темным взглядом, как коршун. Я тут же поспешила скрыться из поля его зрения.

— А наш-то сегодня не в настроении, — кивнула Манана в сторону мужчин. — Наверное, взбучку от начальства получил. У Носкова в группе два проекта зависли — из-за договорного отдела. Точно прознали!

— Говорят, Дмитрий Саныч с главным поссорился, — грустно вставила Валечка и вздохнула. — С ума сойти, и чем он думал?