А вечером, когда темно, город, наверное, вообще весь светится, как праздничный. Повезло же кому-то здесь жить! Все рядышком, под боком, а детская площадка возле дома — вообще загляденье! В нашем стареньком дворе таких качелей никогда не будет. И что же этот представитель тут забыл, интересно?

Но хватит. Пора дело делать, а не в окна смотреть.

Выдохнув для смелости, сделала лицо посерьезнее и подошла к двери нужной квартиры, предварительно вынув из сумки папки (а вдруг повезет, и даже раздеваться не придется?). Поправив на голове шапку, нажала на кнопку звонка, приготовившись ждать… но дверь тут же распахнулась. И не успела я бодро сказать: «Здра…», как застыла с приоткрытым от удивления ртом, неожиданно увидев перед собой Димку.

Тьфу ты! То есть, Дмитрия Александровича собственной персоной — все же рабочее время сейчас, как-никак.

Гордеев стоял передо мной в футболке, в джинсах, и босиком. С влажными после душа волосами и… радостным оскалом на лице. Прямо-таки разбойничьим, если брать во внимание блеск в черных глазах.

— …ствуй, — я сделала шажок в сторону и огляделась. — А ты… — но не успела ни задать вопрос, ни даже сказать словечко, как Гордеев, словно удав кролика, втянул меня загребущими ручищами внутрь квартиры, стянул шапку, крепко обнял и поцеловал. Так крепко, что глаза закрылись, а ноги подкосились.

— Машка! Как я скучал! Машка!

— Ди… Дима? — я попыталась отдышаться, чувствуя, как мои губы снова захватывают в плен. — Сумасшедший, подожди! А где представители Ольховской? А как же встреча? Меня ведь Игорь прислал, и я привезла документы…

Димка тут же отобрал из моих рук сумку и папки, и сунул в сторону. Сняв с шеи шарф, потянулся к молнии пуховика.

— К черту все документы! К черту встречу! Я полчаса назад прилетел и понял, что не выдержу до вечера. А на работе мне тебя не обнять так, как хочу. Машка…

— Но Буряк…

Пуховик исчез вслед за сумкой, Гордеев сел на корточки и расстегнул сапоги. Снял их с меня, поднялся и снова прижал к себе, уткнувшись носом в макушку.

— Это я попросил Игоря прислать сюда Малинкину. Ее и только ее! Сказал, как хочешь, но уговори. — Он засмеялся. — Иначе уволю!

Я ахнула.

— Но он же подумает…

— Да плевать мне, что он подумает! Что все подумают! Машка, Маша, я больше не могу! Хочу тебя чувствовать рядом, я и так слишком долго ждал. Ты даже не представляешь, сколько…

Рука под затылком лежала крепко, губы сладко целовали, а пальцы гладили волосы. Верхняя одежда больше не сковывала движений, и я сама обняла Гордеева в ответ. Приникла всем телом, отзываясь на ласку.

— Дима, подожди! — опомнилась, когда он поднял меня на руки, унося вглубь незнакомой квартиры. — А где мы? Мы здесь…

— Одни, — губы нашли мою шею и поднялись к подбородку. — Мы здесь одни, Малина. Это мой дом, и пока я не докажу тебе, как сильно скучал, не отпущу…

Кровать в его спальне оказалась широкой и мягкой. Я упала на нее, чувствуя, как платье ползет от бедер к талии, а руки Гордеева пробираются к груди. Так уверенно, словно мое тело всецело принадлежит ему. У Димки легко получилось меня раздеть, но он на миг застыл, снимая с меня белье. Прикипел к животу и бедрам темным взглядом, став снова серьезным.

Стянув футболку через голову, склонился ко мне, и я задержала руки на широких плечах, гладя их — сильные и крепкие — ласковыми ладонями. Подняла ладони на шею, зарываясь пальцами в волосы, и заглянула в глаза — на удивление ясные, не смотря на охватившее нас желание.

Слова вырвались сами, вплелись в поцелуй горьким вкусом, отозвавшись эхом из самого сердца:

— Я тоже тебя ждала, Дима. Долго! Где же ты все это время был…

Первый раз с нами происходило подобное. Первый раз мы занимались любовью под ярким светом дня, забыв об этом дне и о целом мире. Наслаждались друг другом, растягивая удовольствие, проникая глубже и отзываясь на все прикосновения.

Он скучал. Я чувствовала это по тому, как жадно его руки гладили мое тело, и как нежно целовали губы. Как он не отпускал, когда мы, успокаиваясь, лежали рядом.

— Отпусти меня в душ, Гордеев.

— Я покажу сам…

— Дима, мне надо вернуться на работу.

— Нет.

— Димка, сумасшедший, отпусти! — я засмеялась, когда он поймал меня в комнате и прижал к себе спиной. Мы стояли обнаженные, и дыхание Гордеева приятно грело затылок. — Я не сбегу.

— Нет, Малина, не сбежишь. Больше я тебя не отпущу.

Это странно прозвучало, и я повернулась к Гордееву. Удивленно выдохнула, но он уже шутливо опрокинул меня на постель. Опустился рядом на колени, погладил ладонью мою ногу и поставил стопу на свое плечо. Не отрывая от меня глаз, прижался к ней губами. Сегодня это прикосновение оказалось для меня самым интимным, мы были достаточно открыты, но я все равно покраснела. Вот честно, не краснела так, когда он целовал мою грудь, а тут как под воду ушла от смущения.

— Дима, не надо.

— Почему?

— Просто не надо, — это было не похоже на него, на гордеца Гордеева, но не могла же я сказать об этом вслух? — Зачем ты…

Димка нагло все повторил.

— Я хочу. Мне нравится. Ты нравишься, Малина, до помешательства. Я думал о тебе каждую минуту. — Он улыбнулся. — Нет, моя сладкая Маша, «Не надо» — не те слова, которых я жду.

Губы Гордеева прошлись по щиколотке, икре и поцеловали колено. За ним бедро… и я задрожала, почувствовав обжигающие поцелуи на своем животе.

— А каких слов ты ждешь? — потянулась к нему, поднимаясь. Обвив руками сильную шею, прижала к себе, с удовольствием встречая запах морозной свежести и тепло огня. Теряя голову от этих объятий.

— Когда-нибудь ты их скажешь, когда будешь готова. А я готов сказать прямо сейчас.

Ладонь ласково коснулась моего лица.

— Маша…

— Дима, не надо! Пожалуйста! — я вдруг испугалась, что услышу совсем не то, что ждет во мне женщина, и мое сердце обманется. Все это какое-то сумасшествие! Но я так боюсь, что оно закончится! — Не говори ничего, давай просто побудем вместе. Не надо, — еще теснее прижалась щекой. — А вдруг тебе это только кажется?

Я сказала тихо, но Гордеев мягко рассмеялся. Отстранился для того, чтобы я смогла увидеть его лицо. Протянув руку, погладил грудь, задев сосок большим пальцем.

— Боишься, Малина? А на фото была такая смелая…

— Димка, не вспоминай. Сама не верю, что оказалась на такое способна.

— …И такая красивая. — Мы снова поцеловались, и карие глаза удержали взгляд. — Машка, мне не кажется. Я совершенно точно знаю, что люблю тебя. Хочу все сделать правильно, но когда тебя вижу — превращаюсь в варвара. Мне хочется владеть тобой и не отпускать. К черту офис, Малина! Давай привезем детей и останемся у меня! Им здесь понравится. Зачем мне одному столько места?

Я ответила не сразу, настолько онемел язык от неожиданного признания, и душу захватили противоречивые чувства. Я все смотрела и смотрела на парня, думая, что это все сон, не иначе. Но вкус губ Димки — такой настоящий, просил меня ему верить.

— Дима, я не могу так сразу.

— Машка, я все сделаю сам, только соглашайся! Две ночи в гостинице без тебя были мукой. Не хочу повторения.

— А как же Игорь? Он ведь ждет. А дети? У них завтра утренник, и я должна все подготовить. И, только не смей смеяться, Гордеев, — серьезно сказала, — но… что я скажу маме?! Я не могу просто взять и сняться с места, ничего ей не объяснив. Я ведь теперь не одна.

Димка тоже посерьезнел. Качнул нехотя головой.

— Да, ты права. Надо семье сказать. День, Малина. Дай мне еще один день, и я постараюсь все расставить по местам.


Уже засыпая дома в постели, слушая рокочущий голос Димки, я решилась его спросить, прижав телефон к уху. Вопрос мучил меня весь вечер, не шел из головы, словно зацепка, заставляя возвращаться мыслями к словам парня.

— Дим… там, в своей квартире, ты сказал, что не дашь мне сбежать. Больше не дашь. Почему ты сказал больше?

Нас разделяло расстояние, но я услышала тяжелый выдох, а за ним и признание.

— Потому что однажды, Малина, ты от меня уже сбежала, и я даже поверил в то, что навсегда. Когда-то у меня был брат, которому я, считая его другом, признался в том, что люблю одну девчонку. И что это, кажется, серьезно и на всю жизнь — по-другому я любить не умею. И что собираюсь тебе об этом сказать. Я спросил его совета, а на следующий день потерял и брата, и девчонку. Он вдруг заметил тебя.

И все бы ничего, но он тебе понравился. Я долго не мог смириться, но мне пришлось. Когда он мне рассказал, что ты ждешь от него ребенка, и он сделал тебе предложение, мы подрались, и я забрал документы из университета. Дома был жуткий скандал. В общем, я уехал. Далеко. Как можно дальше от вас двоих и запретил себе вспоминать. А самое обидное, Малина, что ты обо мне даже не думала.

— Я не знала, Дед Мороз.

— Я сам виноват. Но вряд ли тогда, узнай ты о моих чувствах, что-то бы изменилось. Ты казалась такой счастливой.

— Кирилл никогда не делал мне предложения. Мы расстались с ним тем же днем. Увы, мое счастье только казалось настоящим.


Мы засыпаем с Гордеевым в разных квартирах, но все равно поздно. Оставшись в тишине ночи наедине со своими мыслями, я еще долго лежу, всматриваюсь в темноту перед собой, вспоминая юность. Школу, выпускной, университет… Димку Гордеева — темноволосого спортивного мальчишку, с коротким ежиком волос и серьезными глазами. В броне из гордости и ответственности, сквозь которую вряд ли могли пробиться чувства. Сейчас я это понимаю. Сколько же усилий приложил Кирилл, чтобы брат смог ему довериться. Зная Гордеева — немало. И как же запросто Кирилл это доверие предал.