Мария Корелли - Зиска. Загадка злобной души

– Чудовищно! – вскричал Кортни, сжавшись. – Хуже всего чудовищного и ужасного!

Доктор улыбнулся и отнял руку от плеча своего собеседника.

– Существует множество чудовищных вещей во вселенной, равно как и приятных, – заметил он сухо. – Преступления и их последствия всегда имеют неприятное происхождение. Но нам дано изменить физический закон справедливости не больше, чем изменить природный закон гравитации. Уже становится поздно; думаю, если вы меня извините, я отправлюсь спать.

Кортни бросил на него озадаченный и сбитый с толку взгляд.

– Так значит, ваши «научные призраки» – положительная реальность? – начал он, но тут же жестоко вздрогнул, поскольку высокая белая фигура вдруг выдвинулась из тени в саду и медленно направилась к ним. – Клянусь жизнью, доктор, вы заставили меня занервничать!

– Нет, нет, конечно же, нет, – самодовольно улыбнулся доктор, – не занервничать! Только не такого отважного игрока, как вы! Нет-нет! Вы же не приняли монсеньора Армана Джервеса за призрака, правда? Он такой материальный – даже слишком материальный! Ха-ха-ха!

И он тихонько засмеялся, и сморщенная улыбка всё ещё держалась на его лице, когда подошёл Джервес.

– Все собираются спать, – лениво заметил великий художник. – С уходом принцессы Зиска закончились все удовольствия от этого вечера.

– Она определённо главная красавица Каира в этом сезоне, – сказал Кортни, – но я вам вот что скажу, мне весьма жаль молодого Мюррея и что он потерял из-за неё голову.

– Parbleu! И мне тоже, – невозмутимо ответил Джервес, – его весьма жаль.

– Он с этим справится, – вставил доктор Дин миролюбиво. – Как с болезнью, как с тифом, а мы должны сделать всё возможное для того, чтобы снизить лихорадку пациента, и тогда мы вытащим его из этого.

– Держать его в холоде, короче! – засмеялся Джервес.

– Точно! – Маленький доктор проницательно улыбнулся. – Вы выглядите разгорячённым, монсеньор Джервес.

Джервес весь покраснел под тёмной кожей.

– Думаю, что я и вправду разгорячён, – раздражённо ответил он. – Я нахожу, что здесь жарко, как в печи. Думаю, мне следовало бы уехать прямо завтра, если я бы только я не попросил принцессу Зиска позировать для меня.

– Вы собираетесь писать портрет? – воскликнул Кортни. – Во имя Юпитера! Мои поздравления. Она станет шедевром на следующей выставке.

Джервес кивнул.

– Вы мне льстите! Принцесса, несомненно, привлекательный объект. Но, как я уже прежде говорил, это место меня душит. По-моему отель стоит слишком близко к реке – от Нила исходит илистый запах, который я ненавижу, и жара просто серная. Вам так не кажется, доктор?

– Н-н-е-т! Не могу согласиться. Дайте мне пощупать ваш пульс, я не врач, но легко могу распознать любое предвестие надвигающейся болезни.

Джервес протянул свою длинную, загорелую, прекрасно сложённую руку, и маленькие, прохладные пальцы доктора обхватили её легко вокруг запястья.

– С вами всё в порядке, монсеньор Джервес, – сказал он после паузы, – у вас наблюдается небольшое перевозбуждение нервов, конечно, но это не поддаётся лечению. – Он выпустил руку и посмотрел вверх: – Доброй ночи!

– Доброй ночи! – отвечал Джервес.

– Доброй ночи! – добавил Кортни.

И с дружеским поклоном доктор ушёл. Бальная зала теперь оставалась почти пустой, и слуги отеля гасили огни.

– Любопытный маленький человек этот доктор, – заметил Джервес, обращаясь к Кортни, которому он так и не был официально представлен.

– Очень любопытный! – был ответ. – Я знаю его уже несколько лет, он очень умён, но я никогда не мог до конца его раскусить. Полагаю, он несколько эксцентричен. Он только что рассказывал мне о том, что верит в призраков.

– Ах, бедный парень! – И Джервес зевнул, когда вместе со своим товарищем пересекал пустынную залу. – В таком случае у него, как вы говорите, винтиков не хватает. Я полагаю, что это именно то, что и делает его занятным. Доброй ночи!

– Доброй ночи!

И, разделившись, они направились каждый своим путём к маленьким, подобным кельям спаленкам, которые были верхом неудобства «Джезире Палас» отеля, и вскоре глубокая тишина воцарилась во всём здании. Весь Каир спал, кроме только того места, где в открытом решётчатом окне полная луна высвечивала повёрнутый вверх, к её серебряному сиянию, лик – бледное, наблюдательное лицо и тёмные, бессонные глаза принцессы Зиска.

На следующий день обычный курс течения событий возобновился в отеле «Джезире Палас», и все удовольствия и флирты костюмированного бала начали исчезать в том, что Ганс Брайтманн называет «вечностью». Люди были даже ленивее, чем обычно, и к завтраку спустились позднее, и девушки выглядели уставшими и измождёнными после слишком долгих танцев, но, с другой стороны, не осталось ни единого знака, который бы свидетельствовал о том, что прошедший праздник оставил за собой «следы» или имел бы далеко идущие важные последствия для чьей-то жизни. Леди Четвинд Лайл, тучная и со свиноподобным лицом, сидела на террасе над сложным куском вышивки крестом, обсуждая скандалы самым вежливым тоном и расспрашивая всех своих «дорогих друзей» с тем особенным видом искренней вежливости и благовоспитанности, который отличает определённых леди, когда они говорят гадости друг о друге. Её дочери, Мюриэл и Долли, послушно сидели рядом: одна за чтением «Дейли Дайал», как это подобает отпрыску её издателя и собственника, другая – над вязанием. Лорд Фалкворд развалился на балюстраде рядом с ними, и его прелестная мать, наряженная в довольно очаровательный девчачий костюмчик с изысканным вырезом – в талии не более двадцати двух дюймов – и в белый платок, откинулась на длинном шезлонге, став воплощением розового и напудренного совершенства.

– Вы так снисходительны, – говорила леди Четвинд Лайл, склонившись над своей вышивкой. – Так снисходительны, мой дорогой лорд Фалкворд, что я боюсь, вы не знаете людей так же хорошо, как знаю я. Я, благодаря положению моего мужа в журналистике, имею очень богатый опыт обращения в обществе и, уверяю вас, я не считаю принцессу Зиска персоной благопристойной. Она может быть совершенно учтивой – она может быть, – но она не принадлежит к тому типу людей, который нам привычен в Лондоне.

– Я бы лучше не стал об этом думать! – прервал её лорд Фалкворд резко. – Во имя Юпитера! От неё бы в Лондоне не осталось и волоска, знаете ли!

– Что вы хотите этим сказать? – спросила Мюриэл Четвинд Лайл с ухмылкой. – Вы, в самом деле, говорите такие забавные вещи, лорд Фалкворд!

– Неужели? – И молодой аристократ показался таким встревоженным и поражённым самой идеей о том, что он вечно говорил забавные вещи, что некоторое время даже пребывал в молчании. Наконец он собрался с силами и продолжил: – Эээ, что же, я хотел сказать, что женщины из общества мгновенно разорвали бы её в клочки. Её бы нигде не приняли, но повсюду за ней наблюдали бы; она бы не выжила с таким лицом и с такими глазами.

Его мать рассмеялась.

– Дорогой Фалк! Вы такой негодный мальчик! Вам не следовало бы делать подобных замечаний в присутствии леди Лайл. Она никогда ни о ком не говорит дурно!

«Дорогой Фалк» вздрогнул. Дай он волю своим чувствам, то воскликнул бы: «О Боже! неужели старую леди настолько трудно понять!» Но, как обстояли дела, он лишь нетерпеливо дёрнул свои усы и промолчал. Леди Четвинд Лайл в это время вспыхнула от раздражения; она почувствовала, что замечание леди Фалкворд содержало в себе сарказм, но она не могла на него как следует возразить, зная, что леди Фалкворд была «Королевой» в игре и что она сама, в соответствии со строгими законами геральдики, была и в самом деле только «Дамой» Четвинд Лайл в качестве жены простого офицера и вовсе не имела чести называться «её светлостью».

– Мне и в самом деле следовало бы извиниться, – сказала она чопорно, – если я ошиблась в своей личной оценке характера принцессы Зиска, но мне приходится доверять собственным глазам и тому, о чём говорят мне мои чувства, и, конечно, никто не способен оправдать чрезвычайную неосторожность в её поведении с этим новым человеком – этим французским художником Арманом Джервесом – прошлой ночью. Она ведь танцевала с ним шесть раз! И она, вообще говоря, позволила ему прогуливаться с ней до дома по улицам Каира! Они ушли вместе прямо в карнавальных костюмах, как были! Я никогда о таком не слыхивала!

– Ох, в этом не было ничего примечательного, – сказал лорд Фалкворд. – Прошлой ночью все прогуливались в маскарадных костюмах. Я вышел наружу в своём неаполитанском наряде с девушкой и встретил Дензила Мюррея, который как раз спускался вниз по улице прямо вот здесь, и я принял его за флорентийского принца, клянусь жизнью! И, держу пари, Джервес так и не перешагнул порога дворца принцессы, поскольку этот прекрасный старый нубиец, её слуга, – парень с лицом, как у мумии, – захлопывает ворота перед носом у каждого и говорит на гортанном французском: «La Princesse ne voit per-r-r-sonne!17» Я это уже проверял. И говорю вам – туда ходу нет!

– Что ж, мы все отправимся в таинственный дворец в следующую среду вечером, – сказала леди Фалкворд, прикрыв глаза с изящным томным видом. – Это будет чудесно, и, надеюсь, мы узнаем, что нет там вовсе никакой тайны.

– Два месяца назад, – внезапно произнёс мягкий голос позади них, – дом или дворец Зиска был пуст.

Леди Фалкворд слегка вскрикнула и оглянулась.

– Боже мой, доктор Дин! Как же вы меня напугали!

Доктор сделал извинительный поклон.

– Мне очень жаль. Я забыл, что вы так чувствительны, прошу меня простить! Как я говорил, два месяца назад дворец принцессы Зиска был пустынным бараком. Прежде, как я слышал, это был дом некоего известного персонажа, но он пришёл в упадок, и никто его не арендовал даже в самый пик каирского сезона, пока его не приобрёл тот самый нубиец, о котором вы только что говорили, – любопытный нубиец с лицом мумии; он занял его и обставил мебелью, и, когда всё было готово, мадам принцесса явилась на сцену и с тех пор там проживает.