– Никогда, мадам! – сказал доктор Дин, галантно кладя руку на сердце. – Вы – настоящее исключение из правила. Вы прошли сквозь горнило брака и вышли невредимой. Время уже сделало с вами всё самое худшее, а теперь оно сдалось, сбитое с толку и бессильное; оно более над вами не властно!

Трудно сказать, был ли это комплимент или наоборот, но леди Фалкворд любезно приняла его, как отборную лесть, и поклонилась с улыбкой и благодарностями. Ужин уже приближался к концу, и люди заказывали кофе, которое им подавали на террасе и в садах, и Джервес был среди них. Доктор повернулся к нему.

– Мне бы хотелось взглянуть на ваш портрет принцессы, – сказал он, – конечно, если вы не возражаете.

– Никогда в жизни, – ответил Джервес, – только это портрет не принцессы, а кого-то другого.

Слабая дрожь потрясла его, и доктор это заметил.

– Кстати о любопытных вещах, – продолжил неугомонный гений, – я начал сегодня охоту на необычного скарабея. И не смог его найти, конечно же: обычно уходят годы на то, чтобы поймать хотя бы мелкого, которого всем хочется заполучить. Но я встретил чудного старика в одном из любопытных магазинчиков, который сообщил мне, что где-то в районе Карнака только что обнаружили большую фреску в одной из гробниц, которая описывает того самого человека, по чьим следам я крадусь, – Аракса…

Джервес вздрогнул, сам не зная почему.

– Что общего у вас с Араксом? – спросил он.

– Ах, ничего! Но принцесса Зиска говорила о нём, как о великом воине времён Аменхотепа, а она представляется прекрасным египтологом, знающим многое из того, о чём мы и понятия не имеем. К тому же вам известно, что прошлой ночью она носила костюм танцовщицы того времени по имени Зиска-Чаровница. Ну, так теперь оказывается, что в одном углу этой фрески изображена сцена, где сама Зиска-Чаровница исполняет танец перед Араксом.

Джервес слушал с напряжённым вниманием, сердце его жестоко колотилось, как будто доктор рассказывал ему о неком ужасающем случае, в котором он принимал активное участие; хотя на самом деле у него не было никакого интереса ко всему этому делу – не более чем исторические события вообще могут заинтересовать кого-либо.

– И? – сказал он после паузы.

– И, – откликнулся доктор Дин, – больше на самом деле и прибавить-то нечего, кроме только того, что я желаю выяснить всё, что возможно, об этом Араксе, хотя бы по той причине, что принцесса выбрала образ его любовницы прошлой ночью. Человек должен развлекаться на свой вкус даже в Египте, а меня это увлекает.

Джервес встал, нащупывая в кармане портсигар.

– Идёмте, – сказал он кратко, – я покажу вам мою картину.

Он распрямил свою красивую спину и медленно зашагал через комнату к столику, где Дензил Мюррей сидел со своей сестрой и с друзьями.

– Дензил, – сказал он, – я написал странный портрет принцессы Зиска и сейчас собираюсь продемонстрировать его доктору Дину. Мне бы хотелось, чтобы вы тоже его увидели. Вы пойдёте?

Дензил взглянул на него с мрачным упрёком в глазах.

– Если вам угодно, – ответил он коротко.

– Мне угодно! – И Джервес положил руку на плечо молодого товарища, добродушно пожав его. – Для вас он станет явным разочарованием, равно как и доказательством недостатка моего таланта. Я всех вас приглашаю пойти и взглянуть на него, кроме… – здесь он замялся. – Кроме мисс Мюррей. Я думаю, – да, я думаю, что он может просто напугать мисс Мюррей.

Хелен вскинула на него взгляд, но ничего не ответила.

– Ох, во имя Юпитера! – пробормотал лорд Фалкворд, как всегда щупая свои усы. – Тогда не ходите, мисс Мюррей. Мы вам всё расскажем позже.

– Мне этот предмет не интересен, – сказала она несколько прохладным тоном. – Дензил, вы найдёте меня в гостиной. Мне нужно написать одно письмо домой.

И с лёгким кивком она покинула их; Джервес наблюдал, как исчезала её грациозная фигура, с оттенком печального сожаления во взгляде.

– Очевидно, что мадемуазель Хелен не любит принцессу Зиска, – заметил он.

– Ох, ну что до этого, – сказал жёстко Фалкворд, – вы знаете, что нельзя ожидать, чтобы женщины теряли от неё головы, подобно мужчинам. Кроме того, есть ещё что-то довольно странное в манерах и внешности принцессы, и, вероятно, мисс Мюррей относится к ней не лучше, чем я.

– Ох, так вы не принадлежите к числу её поклонников? – спросил доктор Дин, улыбаясь.

– Нет, а вы?

– Я? Боже мой, мой дорогой молодой сер, я никогда в жизни не влюблялся в женщину! Это не то, что вы бы назвали влюблённостью. В возрасте шестнадцати лет я написал стихи зрелой сорокалетней девице – женщине с исключительной фигурой и всё такое; она отвергла мои ухаживания с презрением, и с тех пор я никогда больше не был влюблён!

Все они засмеялись, даже грустное лицо Дензила Мюррея озарилось на секунду яркой улыбкой.

– Где же вы писали портрет принцессы? – неожиданно спросил Росс Кортни.

– В её доме, – отвечал Джервес, – но мы были не одни, так как очаровательная красотка имела около двадцати вооружённых слуг под рукой. – Среди слушателей пролетел ропот удивления, и он продолжил: – Да, мадам очень хорошо защищена, уверяю вас, так же хорошо, как если бы она была первой фавориткой в гареме. Идёмте, увидите мой набросок.

Он провёл их в личную гостиную, которую заполучил для себя в отеле на почти сказочных условиях. Это была маленькая комната, но её преимуществом стало длинное французское окно, которое выходило в сад. Здесь, на мольберте, находился холст, повёрнутый изнанкой к зрителям.

– Присаживайтесь, – сказал Джервес кратко, обращаясь к своим гостям, – и будьте готовы к ни на что не похожей неожиданности! – Он помедлил секунду, пристально глядя на доктора Дина. – Быть может, доктор, поскольку вы заинтересованы в парапсихологических явлениях, вы сможете объяснить, как я получил это лицо на холсте, потому что сам я не в силах объяснить этого себе.

Он медленно развернул холст и, едва скрывая восклицание удивления, которое одновременно вырвалось и у всех присутствующих людей, сам устремил на него взор, зачарованный исключительной притягательностью, даже более мощной, чем ужас или страх.

Глава 9

Что за удивительное и ужасное лицо это было! Что за уродливая страсть и боль! Какую агонию отражала каждая чёрточка её лица! Агонию, в которой следы божественной красоты задерживались только для того, чтобы представить весь облик ещё более отталкивающим и пугающим! Некая чувственная торжественность, смешанная с гневом и ужасом, проглядывала в нарисованных глазах; губы, плотно сжатые в жестокой кривой усмешке, казалось, того и гляди выпалят угрожающий крик; волосы, спускавшиеся чёрными толстыми прядями низко на брови, казались мокрыми, словно роса на окоченевшем трупе; и, прибавляя мистический ужас ко всему образу, отчётливые очертания черепа ясно просвечивали сквозь розовато-коричневые оттенки плоти. Не было действительно ничего общего у этого чудовищного рисунка с сияющей и блистательной красотой принцессы Зиска, и всё-таки в то же самое время присутствовала довольно слабая вероятность, что человек с богатым воображением мог бы решить, будто есть возможность для неё принять подобный облик после смерти. Несколько минут протекли в полном молчании, затем лорд Фалкворд вдруг поднялся.

– Я ухожу! – сказал он. – Это чудовищный портрет, он действует мне на нервы!

– Grand merci!34 – сказал Джервес с вымученной улыбкой.

– Ничего не могу с собой поделать, – заявил молодой человек, поворачиваясь спиной к картине. – Если я груб, то вы должны меня извинить. Я не слишком уравновешенный человек – моя мать подтвердит вам, что меня очень легко расстроить, – так что у меня всю ночь будет стоять перед глазами это ужасное лицо, если я сейчас же не выберусь на свежий воздух.

И без дальнейших замечаний он выпрыгнул в открытое окно прямо в сад и ушёл прочь. Джервес никак не прокомментировал его исчезновение; он направил взгляд на доктора Дина, который с очками на носу пристально вглядывался в картину, выказывая все признаки глубочайшего интереса.

– Ну что же, доктор, – сказал он, – теперь вы видите, что это совсем не принцесса.

– О да, это она! – спокойно отвечал доктор. – Если вы можете вообразить лицо принцессы, искажённое пыткой, то оно будет точно таким. Именно такое выражение лица она могла бы продемонстрировать, если бы внезапно встретила собственный насильственный конец.

– Но с чего бы мне изображать её такой? – спросил Джервес. – Она была совершенно спокойной и приняла самую живописную позу. Я набросал её такой, какою, как мне казалось, я её видел; каким же образом эта искажённая пыткой голова появилась на моём холсте?

Доктор задумчиво поскрёб подбородок. Это определённо была загадка. Он прямо посмотрел на Джервеса, словно в поисках ключа к разгадке тайны на лице прекрасного художника. Затем он повернулся к Дензилу Мюррею, кто не шевелился и не говорил.

– А что вы думаете об этом, эээ, Дензил? – спросил он.

Молодой человек будто очнулся ото сна.

– Не знаю, что и думать об этом.

– А вы? – сказал доктор, обращаясь к Россу Кортни.

– Я? Ох, я придерживаюсь того же мнения, что и Фалкворд: думаю, что это чудовищный портрет. И любопытно, что он похож на принцессу Зиска и одновременно совершенно не похож. Клянусь жизнью, это весьма мерзкая картина, знаете ли.

Доктор Дин встал и два-три раза пересёк комнату, нахмурив брови. Неожиданно он остановился напротив Джервеса.

– Скажите, – проговорил он, – нет ли у вас такого ощущения, что вы уже встречались с принцессой Зиска прежде?

Джервес выглядел озадаченным, потом медленно ответил:

– Нет, у меня нет точного воспоминания об этом. И в то же время я признаюсь вам, что в ней есть что-то такое, что всегда казалось мне знакомым. Тон её голоса и неповторимое звучание её смеха особенно поражали меня в этом смысле. Прошлой ночью, когда я танцевал с ней, то думал, не мог ли я встречать её в образе модели в одной из студий Парижа или Рима.