Принцесса устремила на него странный, сверкающий взгляд тёмных глаз.

– Вы правы, – сказала она, – это именно то «впоследствии», о котором мужчины никогда не задумываются. Я рада, что вы наконец признаёте истинность жизни после смерти.

– Я вынужден признавать её, – ответил доктор Дин, – поскольку я знаю, что она существует.

Джервес смотрел на него с улыбкой, в которой таилось некое презрение.

– Вы сильно отстали от века, доктор, – легкомысленно заметил он.

– Действительно я сильно отстал, – спокойно согласился доктор Дин. – Этот век мчится вперёд слишком быстро для меня и не оставляет времени на раздумья по пути. Я останавливаюсь; я оставляю себе дыхательное пространство для того, чтобы думать; жизнь без размышления – безумие, а я не желаю становиться частью безумного века.

В этот момент они вошли в Красный Зал – величественную комнату, которая была тщательно декорирована по образцу древнейшего египетского архитектурного стиля. Середина обширной залы оставалась свободной от мебели, так что гости принцессы Зиска прогуливались туда и обратно и из стороны в сторону без всякой толчеи и неудобств и объединялись по углам для разговоров; хотя, если им хотелось, они могли присесть на низкие диваны или богато отделанные скамьи, стоявшие вдоль стен и скрывавшиеся в тенях высоких пальм и экзотических цветов. Музыка была слышна здесь даже лучше, чем в том зале, где гостей встречали впервые; и когда принцесса двинулась к сиденью под бледно-зелёным папоротником и пригласила двоих своих собеседников следовать за ней, то звуки дикой, печальной и тревожной мелодии задрожали в воздухе на каком-то скорбном, пульсирующем тоне, как соловей поёт, когда душа его обременена любовью. Страстная дрожь, что терзает горло птицы в брачный период, казалось, сотрясала невидимые инструменты, которые теперь извлекали странный мотив, и Джервес, мечтательно прислушиваясь, ощутил неясное сокращение и боль в сердце и чувство удушья в горле вместе с жадным желанием сжать в объятиях таинственную Зиска вместе с её тёмными призрачными глазами и лёгким, но в то же время чувственным телом, – и прижать её к груди и сокрушить её там, шепча:

– Моя! Моя! Во имя всех богов прошлого и настоящего, моя! Кто посмеет вырвать её у меня, кто оспорит моё право любить – уничтожить – убить её, если захочу? Она моя!

– Барельеф, о котором я говорила, находится как раз над нами, – сказала принцесса, обращаясь к доктору, – соблаговолите его изучить? Слуга подаст вам свечу, чтобы лучше рассмотреть дизайн. Ах, мистер Мюррей! – и она улыбнулась, приветствуя Дензила, который как раз подходил. – Вы как раз вовремя, чтобы высказать своё мнение. Я хочу, чтобы доктор Дин рассмотрел вот этот самый древний резной камень, что висит на стене прямо над нами, он послужит ему ключом к разгадке всей истории Аракса.

– В самом деле! – пробормотал Дензил, несколько отрешённо.

Принцесса вгляделась в его задумчивое лицо и рассмеялась.

– Вы, как я знаю, не интересуетесь древней историей, – продолжила она. – Прошлое вас не привлекает.

– Нет. С меня довольно и настоящего, – ответил он со смешанной надеждой и страстью во взгляде.

Она улыбнулась и, подав знак одному из прислужников-египтян, приказала ему подать свет. Он выполнил приказ и медленно провёл свечой сверху вниз и справа налево перед гигантским произведением древнего искусства, которое занимало не менее половины стены, пока доктор Дин стоял рядом с очками на носу, пристально изучая резьбу. Ещё несколько человек, привлечённых происходящим, также остановились, чтобы посмотреть, и принцесса взяла на себя смелость объяснить значение изображения.

– Это изображение относится к периоду короля Аменхотепа или Аменофиса III Восемнадцатой династии. Оно представляет нам возвращение воина Аракса, любимого слуги короля, после некой блистательной победы. Видите, вон там триумфальная колесница, которой он правит, её тянут крылатые кони, и позади него стоят божества солнца – Ра, Сикэр, Тму и Осирис. Предполагалось, что он торжественно подъедет ко дворцу; ворота распахнуты для него и навстречу ему выходит главная фаворитка гарема, прославленная танцовщица того времени, Зиска-Чаровница.

– Кого он впоследствии и убил, как вы говорите? – спросил доктор Дин задумчиво.

– Да. Он убил её лишь потому, что она любила его слишком сильно и стояла на пути его амбиций. В его поведении не было ничего удивительного, даже с точки зрения современности. Мужчина всегда убивает – нравственно, если не физически, – ту женщину, которая полюбит его слишком сильно.

– Вы и вправду так думаете? – спросил Дензил Мюррей тихим голосом.

– Я не только вправду так думаю, я вправду это знаю! – ответила она, и глаза её сверкнули презрением. – Конечно же, я говорю сейчас о сильных мужчинах, обладающих непоколебимой страстью; только они и представляют собой единственный тип мужчин, которому поклоняются женщины. Конечно, слабый, добродушный мужчина не таков; он скорее всего ни за что на свете не причинил бы вреда женщине и даже не подал бы ей ни единого повода для расстройства, если только мог его избежать, но мужчина такого типа никогда не станет ни искусником, ни магистром любви. Аракс, вероятно, принадлежал к обоим типам. Несомненно, он считал, что обладал незыблемым правом уничтожить то, от чего устал; он раздумывал не дольше, чем сегодняшние мужчины его типа, о том, что отнятие жизни требует того же взамен, и если не в этом мире, то в следующем.

Группа людей рядом с ней хранила молчание, глядя со странной зачарованностью на огромные, давно вырезанные фигуры над ними, когда внезапно доктор Дин, выхватив свечу из рук египтянина, приблизил пламя к самому лицу воина в триумфальной колеснице и медленно проговорил:

– Вы не замечаете странного совпадения, принцесса, между этим Араксом и нашим присутствующим здесь другом? Монсеньор Арман Джервес, вы не могли бы подойти к нам поближе? Да, вот так, поверните голову немного – вот так! Да! Теперь посмотрите на черты лица Аракса, вырезанные на этом барельефе тысячи лет назад, и сравните с лицом нашего славного друга, величайшего французского художника современности. Неужели один я замечаю явное сходство контуров и выражения лица?

Принцесса не ответила. Улыбка пересекла её губы, но ни единого слова не слетело с них. Несколько человек, однако, с жадностью потянулись вперёд, чтобы поглядеть и прокомментировать, было ли в этом действительное сходство. Те же прямые, яростные брови, та же гордая, упрямая линия рта, те же миндалевидные глаза, как казалось, были копией древнего антаблемента и в точности повторяли черты Джервеса. Даже Дензил Мюррей, поглощённый собственными размышлениями, был поражён этим совпадением.

– Это и вправду невероятно! – сказал он. – Если нарядить Джервеса в характерный для древнего египтянина костюм, то портрет Аракса сошёл бы за его изображение.

Сам Джервес молчал. Какая-то загадочная эмоция вынуждала его стоять молча, и он только чувствовал смутное раздражение, которое охватывало его без какой-либо адекватной причины. Доктор Дин тем временем продолжал своё исследование со свечой в руке и вдруг, повернувшись к собравшейся группе зрителей, произнёс:

– Я только что заметил ещё одну исключительную вещь. Лицо женщины здесь – танцовщицы и фаворитки – это лицо нашей очаровательной хозяйки, принцессы Зиска!

Возгласы удивления приветствовали это сообщение, и все вытянули шеи, чтобы посмотреть. И тогда заговорила принцесса, медленно и неторопливо.

– Да, – проговорила она, – я надеялась на то, что вы и это заметите. Я и сама видела, насколько сильно похожа на знаменитую Зиска-Чаровницу, вот почему я и нарядилась в неё на костюмированном балу тогда. Мне представлялось это прекрасной идеей, поскольку хотелось одеться в древнем силе и, как вы знаете, я ношу часть её имени.

Доктор Дин пристально посмотрел на неё, и несколько мрачная усмешка тронула его губы.

– Лучшего вы и придумать не могли, – констатировал он. – Вы и танцовщица Аракса могли бы быть сёстрами близнецами.

Он опустил свечу так, чтобы свет лучше обозначил её лицо и, как только очертания её головы, шеи и груди предстали в полном великолепии, Джервес, глядя на неё, вновь ощутил укол этого неожиданного чувства дежавю, которое до этого уже охватывало его, и он понял, что во всём мире не знал ближе, чем Зиска, ни единую женщину. Он знал её! Ах! Как мог он не знать? Каждый изгиб этой стройной фигуры отзывался в нём живым воспоминанием о чём-то, когда-то принадлежавшем ему и любимом, и он на секунду прижал ладони к лицу, чтобы не видеть всего её грациозного, исключительного великолепия, которое лишало его самообладания и искушало свыше мужской выносливости смертного.

– Вам нехорошо, монсеньор Джервес? – сказал доктор Дин, пристально глядя на него и возвращая свечу обратно в руки египтянина. – Портреты на древнем барельефе, быть может, оказали на вас неблаготворное влияние? На самом деле нет никакой особенной важности в подобном совпадении.

– Никакой важности – наверное, но несомненно в этом есть нечто исключительное, – прервал его Дензил Мюррей, – особенно в схожести между принцессой и девушкой танцовщицей из древности – они положительно точь-в-точь похожи друг на друга.

Принцесса рассмеялась.

– Ну не забавно ли это? – сказала она, выхватив свечу из рук слуги, она легко вспрыгнула на скамьи около стены и прислонила свою прекрасную голову к фреске, так что её профиль оказался как раз напротив лица Зиска-Чаровницы. – Мы, как сказал доктор Дин, близнецы!

Несколько гостей теперь собрались вместе именно в этой части залы, и все они смотрели на неё, пока она стояла вот так, в молчаливом и каком-то суеверном удивлении. Очаровательная танцовщица, прославленная в прошлые века, и прекрасная живая обольстительница настоящего были отражением друг друга, и их сходство было настолько поразительным, что доходило почти до странности. Прекрасная Зиска, однако, не оставила своим зрителям много времени для размышлений или удивлений по поводу этого факта, поскольку скоро она спустилась со своего постамента и, загасив свечу, беспечно проговорила: