Злой, под названием придурок.

— Почему ты солгал ради меня там? — требую я. — Я не просила тебя об этом.

Он складывает руку на широкой груди, но не произносит ни слова.

Значит, все так и есть, да? Он собирается нагло проигнорировать мой вопрос. Я выдыхаю с шипением, потому что узнаю упрямую линию его челюсти и вызывающий наклон головы. Я ничего не добьюсь, если попытаюсь продолжить этот вопрос дальше, и это просто пустая трата дыхания, энергии и времени.

— Ладно, ты упрямый кусок дерьма. Если ты не хочешь сказать мне, почему ты прикрыл меня и сделал меня похожей на матрас кампуса, тогда скажи мне, где ты на самом деле был сегодня вечером. Знаешь, на всякий случай, вдруг найдется кто-нибудь, кто позвонит по поводу того, что ты сказал.

Что-то мелькает в его глазах, что-то, что я не могу определить, что сжимает мою грудь, но его голос холоден, как мороз, когда он отвечает: — С Лорел.

— О-о.

Но на этом он не останавливается. О нет, это было бы слишком любезно.

— Точнее, внутри Лорел.

При моем вздохе, многозначительная усмешка изгибает уголки его губ.

— Она, наконец, сдалась, чтобы отпраздновать наш успех сегодня вечером. Но не волнуйся, маленькая мазохистка, эта сука ничего не сделает без моего разрешения. Она гораздо более послушная игрушка, и я скорее наслаждаюсь ее покорностью.

Если бы он дал мне пощечину, она не причинила бы такой боли. Но дело в том, что, несмотря на улыбку, выражение его лица напряженное. Принудительный. Часть меня думает, что он лжет, но, может быть, это просто мое глупое, мазохистское сердце, надеющееся, что он на самом деле не сделал того, о чем говорит. На самом деле он не стал бы спать с единственным человеком, которого я ненавижу больше, чем его. Он бы не бросил меня так легко и не запрыгнул в чужую постель, когда я только что была в его постели этим утром.

— Не смотри так чертовски потрясенно, Эллис, — растягивает он слова. — Ты с самого начала знал, что ты всего лишь дырка и набор ...

Я изо всех сил хлопаю его ладонями по груди, но когда я отступаю, чтобы ударить его, он хватает меня за запястье, притягивая к себе.

В течение долгой паузы ни один из нас не двигается ни на дюйм. Его лицо нависает над моим, его яростные выдохи взрываются на моей коже и смешиваются с моим собственным резким дыханием.

Когда он отпускает меня, он делает шаг назад, сжимая руки в кулаки с побелевшими костяшками по бокам.

Он ничего не говорит, но зачем ему это? Сэйнт много сказал и сделал.

— Вы двое заслуживаете друг друга, — рычу я, хотя мне стыдно, что мой голос дрожит. Черт возьми. Я не хочу, чтобы он знал, как сильно он причиняет мне боль. Это просто дает ему больше боеприпасов против меня.

— Ты еще не закончила?

Его тон нетерпелив.

Мне требуется некоторое время, чтобы понять, что он говорит не об этой дискуссии. Он говорит о школе. Вот из-за чего была вся эта дьявольская ситуация. Он пытался выгнать меня отсюда с тех пор, как я приехала, и неважно, насколько близкими, как я думала, мы стали, он никогда не прекращал попыток.

Если он опустился так низко только для того, чтобы заставить меня уйти, то, может быть, мне просто следует уйти. Я больше не должна мириться с этим дерьмом. Я могла бы просто уйти от него, из Ангелвью, от всего и никогда не оглядываться назад. Даже возвращение в Рейфорт не могло быть таким ужасным, как пребывание здесь.

В любом случае, что мне здесь осталось после того, что они с Лорел сделали?

Ничего.

Они подожгли все мои мосты, и я на пределе своей силы воли, чтобы вынести это еще раз.

— Да. Я закончила, ублюдок, — шиплю я, крепко обхватив себя руками. Как и раньше, но это не из-за холода. — Счастлив?

Он выглядит удивленным, а затем испытывающим облегчение, даже больше, чем торжество. Очевидно, он хотел, чтобы я ушла намного больше, чем я когда-либо понимала, и этот факт горит сильнее, чем все остальное, что он сделал со мной.

— Рад, что ты наконец-то разобралась в причинах, — бормочет он, медленно кивая. Он поворачивается, чтобы уйти, не сказав больше ни слова, но у меня есть еще один вопрос, который сжигает меня на задворках сознания.

— Как тебе удалось так быстро взять все в свои в руки?

Плечи напрягаются, он смотрит на меня, нахмурив брови. — Что?

Я сглатываю, затем выдавливаю слова. — Я только сегодня утром рассказала тебе о пожаре. Как тебе удалось так быстро организовать что-то настолько хреновое?

И снова на его лице появляется выражение, которое я не могу прочесть. — Я этого не делал. Я уже несколько недель знаю о пожаре и Джеймсе.

У меня отвисает челюсть, из горла вырывается сдавленный хрип, но он уже отходит от меня. Я не могу говорить. Я не могу его остановить.

Все, что я могу сделать, это смотреть ему вслед, когда он не оставляет за собой ничего, кроме полного опустошения.

ГЛАВА 4.

ПЯТЬ КРОШЕЧНЫХ ЛИЦ СМОТРЯТ НА МЕНЯ, ВЫЗЫВАЯ БОЛЬШЕ ВОПРОСОВ, ЧЕМ ОТВЕТОВ.

Я не знаю, почему я принесла эту фотографию домой с собой. Мне следовало выбросить её до того, как я покинула Ангелвью, отказаться от неё вместе со своей гордостью и чувством собственного бытия. Я думала, что из-за моего отъезда ослабится давление и облегчатся мои страдания.

Но я не чувствую себя лучше.

Я просто чувствую … меньше.

Онемение — внутри и снаружи.

Признание Сэйнта в том, что он знал о Джеймсе и пожаре задолго до того, как я рассказала ему, заставило меня пошатнуться, и я все еще не полностью оправилась, даже спустя шесть дней.

Я не знаю, что хуже. Боль, которая пронзает мое сердце всякий раз, когда я думаю о его обмане, или унижение, которое сжигает меня, когда я понимаю, что он играл со мной все время, пока мы спали вместе. Пока я делилась с ним своими секретами, он точил свой нож и замышлял использовать все это против меня.

Хуже всего то, что я знала это.

В животе урчит, и на секунду мне кажется, что меня тошнит, но я делаю глубокий вдох, и тошнота проходит.

Так было не всегда. Меня сильно вырвало на прошлой неделе, я начала нервничать, когда ела.

Я ненавижу его больше, чем когда-либо кого-либо ненавидела, и эта эмоция проявляется физически и разъедает мое тело.

И все же ... есть это упрямое, настойчивое маленькое пламя желания, которое продолжает гореть для него глубоко в моей душе.

Я такая гребаная идиотка. У меня с головой не все в порядке. Это единственное реальное объяснение, которое я могу придумать, чтобы описать, почему я такая.

Я должна быть больна, чтобы все еще хотеть человека, который так безжалостно обращался со мной.

Тем не менее, каждый раз, когда я думаю о наших поздних ночах вместе, о ощущении его рук на мне, о прикосновении его губ.…

Фыркая от отвращения, я сжимаю бедра вместе и качаю головой.

— Да пошел ты, Сэйнт.

Выбросив мысли о нем из головы, я снова сосредотачиваюсь на фотографии. Это, пожалуй, единственное, что может удержать меня от размышлений о Горячем Драко, поэтому я изучаю её почти без остановки с тех пор, как вернулся в Атланту.

Края фотографии начинают морщиться от того, как долго я треплю ее в своих руках.

Растянувшись на спине на кровати, я держу её над лицом и скольжу взглядом по двум мальчикам слева и мистеру Анжеллу, на самом деле не заботясь о них, и сосредотачиваюсь на двух других фигурах справа.

Его бывший деловой партнер и Нора. Девушка, которая так похожа на меня.

Девушка, которая похожа на Дженн.

Я провела расследование, чтобы попытаться узнать о них больше, но интернет оказался на удивление бесполезным.

Кроме того, он рассказал мне то, что я уже знала, что Бенджамин был соучредителем NightOwl, социальной сети, которой владеет мистер Анжелл, там не было ничего, кроме краткой статьи о его смерти в автомобильной аварии шестнадцать лет назад и некролога его матери, эксцентричной светской львицы, которая умерла пять лет назад.

О Норе там ничего не было.

Не то чтобы мне было о чем искать, учитывая, что я не знаю ее фамилии. Но даже после того, как я связала ее с Бенджамином, я ничего не нашла.

Когда я показала фотографию Карли и спросила, похожа ли девушка на маму, она долго рассматривала ее, прежде чем вернуть и сказать, что что-то было не так и что это определенно не Дженн.

Я не стала говорить, что девушка на фотографии не была под кайфом, или пьяна, или избита после жизни, полной тяжелых вечеринок и плохих решений.

Я просто пожала плечами на череду любопытных вопросов Карли и пробормотала ложь: что это проект, который я сделала для художественного задания. Потому что я не могу дать точного объяснения. Не про изображение и уж точно не записке, где пишут о моих настоящих родителях или предупреждают не позволять ему победить.

Победить кому?

Кого я должна удержать от победы? Сэйнта?

Этот ублюдок уже сделал это.

Стук в дверь моей спальни отрывает меня от моих суматошных размышлений, и я быстро прячу фотографию и записку под подушку и кричу: — Войдите.

В следующий момент Карли врывается в мою комнату. Она полна горячей энергии, когда начинает расхаживать по моей комнате.

Я со вздохом сажусь, обхватываю руками свои голые ноги и готовлюсь к ее последней тираде. Она была такой почти с той минуты, как я приехала домой. На самом деле, наверное, с той минуты, как я смогла полностью объяснить, что произошло в ту ночь, когда загорелся дом Ангеллов.

Она постоянно находилась в режиме мамы-медведицы, но у нее нет никого, в кого она могла бы вонзить свои когти.

— Я так зла, — рычит она. Она не сразу вдается в подробности, но это не имеет значения. К настоящему времени я достаточно хорошо знаю контекст ее гнева.