Марина Ганичева - Знаменитые красавицы

В Карлсбаде, где отдыхала вся европейская знать, самой блестящей частью которой была русская, Федор Тютчев, уже признанный русский поэт, вновь встретил «божественную Амалию». Теперь она была уже не баронесса Крюденер, а графиня Адлерберг, жена генерал-губернатора княжества Финляндского Николая Владимировича Адлерберга.

И опять была божественная прогулка, и опять все вокруг сверкало, будто напоенное солнцем пространство явилось здесь с единственной целью — лишь оттенить красоту этой женщины.

Будто не было многих лет ушедшего.

И снова — признание в стихах:

Я встретил вас — и все былое

В отжившем сердце ожило:

Я вспомнил время золотое —

И сердцу стало так тепло.

Именно по этим словам о «золотом времени» молодости, о воспоминаниях смогли понять ценители тютчевской поэзии много позже, кому посвящено это признание.

Как поздней осенью порою

Бывают дни, бывает час,

Когда повеет вдруг весною

И что-то встрепенется в нас.

Для него уже наступила «поздняя осень», не хотелось в этом признаваться самому себе. А она смотрела на него и не замечала возраста, болезненной шаркающей походки, как никто никогда не замечал этого, если Тютчев начинал говорить...

Так, весь обвеян дуновеньем

Тех лет душевной полноты,

С давно забытым упоеньем

Смотрю на милые черты...

Как после вековой разлуки,

Гляжу на вас, как бы во сне, —

И вот — слышнее стали звуки,

Не умолкавшие во мне...

Она ничуть не изменилась. Множество мужчин скользили по ней взглядом, нимало не задерживая ее взор на себе. Самым сильным мира сего она отказывала даже в повороте головы в их сторону, и только этот маленький, слабый человек с развевающимися седыми кудрями мог задержать ее внимание надолго, мог дать ей наслаждение душевное одной лишь беседой с собой. Это была магия...

Тут не одно воспоминанье,

Тут жизнь заговорила вновь, —

И то же в вас очарованье,

И та ж в душе моей любовь!..

Он спрятался в заглавии за двумя буквами, выведенными каллиграфически — «К.Б.», а в России поведал Якову Полонскому, кому посвящено стихотворное послание. И Яков Петрович потом подтверждал, что буквы эти обозначают: «Баронессе Крюденер».

Но при жизни признание это никто не заметил — поэт опубликовал его в славянофильском журнале «Заря», и оно осталось надолго забытым. Уже через 22 года в «Русском архиве» этот поэтический шедевр был опубликован как вновь обретенный.

Три композитора написали музыку, но запомнилась и прижилась навсегда музыка Л. Малашкина, автора оперы «Илья Муромец». И еще запомнился голос И. Козловского, который очень любил этот романс.

И была еще встреча...

Разбитый параличом поэт. Март 1873 года.

Светская красавица у постели больного.

Поэт написал на следующий день дочери Даше: «Вчера я испытал минуту жгучего волнения вследствие моего свидания с графиней Адлерберг, моей доброй Амалией Крюденер, которая пожелала в последний раз повидать меня на этом свете и приезжала проститься со мной. В ее лице прошлое лучших моих лет явилось дать мне прощальный поцелуй».

Она пережила его на 15 лет. Женщина, которой великий русский поэт посвятил по воле судьбы свое первое и лучшее стихотворение о позднем чувстве. А вместе они пережили себя на два века. И до сих пор замирает сердце, тронутое чудными звуками романса «Я встретил вас — и все былое...».

От кого Наталья Николаевна Пушкина, первая красавица своего времени, унаследовала необычайную и грустную, немного холодную свою красоту? Семейное предание гласит, что замечательно хороша была ее бабка Ульрика Поссе, женщина, имевшая поразительную внешность и поразительную судьбу...

В 1849 году Наталья Николаевна пишет своему второму мужу: «...B своем письме ты говоришь о некоем Любхарде и не подозревая, что это мой дядя. Его отец должен был быть братом моей бабки — баронессы Поссе, урожденной Любхард. Если встретишь где-либо по дороге фамилию Левис, напиши мне об этом, потому, что это отпрыски сестры моей матери. В общем ты и шагу не можешь сделать в Лифляндии, не встретив моих благородных родичей, которые не хотят нас признавать из-за бесчестья, какое им принесла моя бедная бабушка».

Что же это за загадочная история о бесчестье красавицы Ульрики? Она была матерью Натальи Ивановны, бабушкой Натальи Николаевны Гончаровой. История с ней случилась в духе восемнадцатого века. Дочь богатого помещика, русского ротмистра Карла Липхарта и Маргарет фон Фитингофф, живших в Лифляндии. В 1778 году она вышла замуж за барона Мориса фон Поссе, шведского происхождения, и от этого брака родилась дочь («сестра моей матери тетушка Жаннет»). Но затем супруги развелись, и Ульрика уехала в Россию с первым любимцем князя Потемкина, Иваном Александровичем Загряжским, дедушкой Таши Гончаровой.

Но в России у Ивана Александровича была своя семья. И вот он привозит из Дерпта в Ярополец к своей жене, сыну и двум дочерям красавицу Ульрику и представляет «обманутую жену законной супруге». Каково?! Нетрудно представить последовавшую душераздирающую сцену, после которой Иван Александрович, в духе своего века, тут же приказал перепрячь лошадей и уехал в Москву. Видимо, не желая подвергать себя неудобствам душевных разладов, он решает насовсем обосноваться в Москве, где, по отзывам современников, «живет на холостую ногу и, кажется, не упускает случая повеселиться».

А прекрасную Ульрику законная супруга в конце концов оставила в своем доме, обогрела ее, приняла вскоре родившуюся у той дочь Наталью в свою семью. Ульрика между тем чахла в чужой обстановке и вскоре «зачахла как цветок» — умерла в 30 лет, оставив законной супруге на попечение маленькую дочь, которую та полюбила и воспитывала как родную, и с помощью своей влиятельной родни «приложила все старания, чтобы узаконить рождение Натальи, оградив все ее наследственные права».

Все, кто видели Ульрику, говорили, что она была безумно красива. В воспоминаниях рассказывают, что у тетки Загряжской был ее портрет. И однажды, когда в Зимнем дворце, где она служила фрейлиной, случился пожар, вбежавший в ее комнату офицер счел самой ценной вещью оправленную в скромную раму миниатюру с изображением неслыханной красавицы. Когда все выразили удивление, почему офицер спас этот «маленький ничтожный предмет», то он отвечал: «Да вглядитесь хорошенько, и вы поймете, что я не мог оставить изображение такой редкой красавицы в добычу огню!»

Унаследовала ее красоту и дочь — мать Натальи Николаевны. Когда дочь подросла, Загряжские переехали в Петербург, чтобы вывозить девочку и ее сестер. В Петербурге у них была покровительница — тетка Наталья Кирилловна Загряжская, урожденная графиня Разумовская, кавалерственная дама, пользовавшаяся значительным весом в придворных кругах «благодаря своему уму, сильному характеру и живости своего нрава, отзывчивого на все явления жизни».

Наталья Ивановна, мать Таши, как и ее сестры, была принята во фрейлины к императрице Елизавете Алексеевне, жене Александра I. С ранней юности она отличалась красотой, но те, кто помнил Ульрику, говорили, что хоть Наталья Ивановна и хороша собой, но сравниться с ней не может.

При дворе в нее влюбился кавалергард А. Я. Охотников (опять эти кавалергарды!), фаворит императрицы, от которого у императрицы была дочь. Но через год он был убит, когда выходил из театра, якобы человеком великого князя. И тогда — возможно, чтобы замять эту историю, — Наталью Ивановну спешно выдали замуж за Николая Афанасьевича Гончарова, сына владельца Полотняных заводов, прекрасно образованного и красавца собою. На венчании присутствовала вся императорская фамилия: император Александр I, императрица, вдовствующая императрица-мать, великие князья и княжны. Что-то было не то в этой свадьбе — посаженными родителями были высочайшие вельможи.

Такова родословная линия красоты Натальи Николаевны.

Молчаливость и сдержанность Пушкиной в обществе можно объяснить и свойствами ее натуры, и северным ее происхождением. Но вот что сама Наталья Николаевна писала через много лет после гибели Пушкина о своей сдержанности: «...Несмотря на то что я окружена заботами и привязанностью всей моей семьи, иногда такая тоска охватывает меня, что я чувствую потребность в молитве... Тогда я снова обретаю душевное спокойствие, которое часто раньше принимали за холодность и в ней меня упрекали. Что поделаешь? У сердца есть своя стыдливость. Позволить читать свои чувства мне кажется профанацией. Только Бог и немногие избранные имеют ключ от моего сердца».

Мне кажется, это письмо должны прежде всего помнить те пушкинисты и непушкинисты, кто пишут о Наталье Николаевне и уже многие лета анафемствуют ее красоте и поведению. Вопреки самому поэту, поразительно сумевшему оценить и раскрыть это необыкновенное сердце, Наталья Николаевна не оставила нам своих писем к Пушкину (хотя письма ко второму мужу и к родственникам сохранились), не оставила, будто знала, что ключ от ее сердца будут искать все. Она не хотела, чтобы ее чувства читали, справедливо называя это профанацией, не желала, чтобы вмешивались в столь оберегаемый ею мир первого брака с первым поэтом России.

А с внешней ее красоты читали все, ее невозможно было спрятать. Все признавали ее первой красавицей Петербурга, а мне всегда казалось, что в ее портретах, кроме неизменной аристократической красоты, есть и доля какой-то уходящей в себя грусти, будто бы и нет ей толку в этой красоте, будто и вовсе она ее не касается.