Лариса Шкатула - Знатная полонянка

Анастасии страшно было подумать, что когда-нибудь она может лишиться нового мира чувств, который открылся для неё с появлением Аваджи. И речь не только об утехах тела…

Какой же раньше она была глупой! Только и смогла, что грамоте научиться. Но разве хотелось ей когда-нибудь читать? Всё по полям носилась, всё, как ребенок, развлечений одних искала. Теперь она жадно слушала рассказы Аваджи, каждый день узнавая что-то новое. Сколько, оказывается, народа живет рядом с ними на земле! Не только русские и монголы, литовцы да половцы.

Предками Аваджи, например, были уйгуры. С отрогов Алтая спускались они в долины, торговали с другими народами шкурами, шерстью, мясом – они гоняли стада овец по зелёным склонам.

Уйгуры больше многих других народов уделяли внимание грамотности. Уже само слово «уйгур» зачастую означало: грамотный. Правители охотно брали их на службу – лучше соплеменников Аваджи мало кто умел читать и писать.

Отец нынешнего юз-баши был беден, но для сына нанял учёного дервиша, и тот обучил мальчика грамоте. Он знал персидский язык и принял как религию ислам.

И вот что странно: в курене Тури-хана никто не знал об этом. Свою любовь к чтению Аваджи тщательно скрывал. Он рассказывал Анастасии, что когда-то давно, ещё в бытность его табунщиком, он попался на глаза своим товарищам с книгою в руке. Как его подняли на смех! Прыгали вокруг него, как дети. Обзывали: факих Аваджи. В их глазах молодой мужчина, что тянется к книге, может быть лишь убогим, инвалидом или пожираемым изнутри какой-нибудь тяжёлой болезнью. Джигит и книга не могут совмещаться! Если ты не дряхлый старик.

На днях, лежа на плече мужа, Анастасия услышала, как он заговорил, будто запел:

– Тот, кто влюблён, тот смело в пламя мчится.

Трус, что влюблён в себя, всего боится.

От смерти кто себя убережёт?

Пусть жар возлюбленной меня сожжёт!

И если смерть для нас неотвратима,

Не лучше ли сгореть в огне любимой…

Анастасия уже достаточно хорошо знала его язык, чтобы попасть под завораживающее звучание слов.

– Что это? – спросила она.

– Любовная притча, – ответил он, – но написанная не простым языком, а музыкой слова.

– Это ты их придумал?

Аваджи тихонько засмеялся.

– Стихи написал поэт. Саади. Он постигал жизнь, скитаясь дервишем по мусульманскому миру.

– А кто такие дервиши? – спросила она. Муж не первый раз употреблял это слово, а она стеснялась спросить.

– Дервиши, моя голубка, люди, добровольно принявшие обет бедности. Наверное, так же и Саади. Считал, что, не познав бедности, не познает жизнь…

– А где теперь она, та книга? – спросила Анастасия.

Аваджи говорил, что был бедным табунщиком. Где же он взял книгу? Батюшка сказывал, что книги стоят очень дорого.

– Я всегда вожу её с собой, как и отцовскую саблю, – признался он. – Это самая дорогая для меня вещь. Её подарил дервиш, который обучал меня грамоте.

– Ты можешь мне её показать? – затаив дыхание, спросила Анастасия.

Она и сама не понимала, почему ей этого захотелось? У батюшки было даже две книги, но она никогда не испытывала желания на них смотреть.

– Ты хочешь посмотреть на книгу сейчас? – удивился Аваджи.

– Сейчас, – кивнула она.

Он зажег светильник и, как был голый, склонился над узлом, в котором лежали его походные вещи. Анастасия с неожиданным для себя удовольствием раньше она смотрела на мужа украдкой, опуская глаза, – оглядела его ровную, худощавую, мускулистую спину, узкие бедра, прямые ноги…

– Вот она, – Аваджи вернулся на лежанку, прижимая к груди толстую книгу в переплете из бычьей кожи с серебряными застежками.

– Это притчи? – спросила Анастасия.

– Нет, это труд одного ученого мудреца.

– Мудреца? – разочарованно переспросила женщина. – Но тогда эта книга должна быть скучной!

– Если не задумываться, всякая мудрость может показаться скучной.

– А ты научишь меня читать ее?

– Как только ты захочешь, звездочка моя!

Анастасия подумала, что муж её умен. Очень умен. Он знает притчи, которые звучат, как песни, а она не знает ни одной. Только русские напевы. Старинные. Они тоже очень красивые, и когда-нибудь Анастасия споет их Аваджи. Чтобы он тоже восхитился русскими песнями. Так же, как она притчей Саади.

– Ты при князе сидишь, мил человек? – вроде недоумённо оглянулась на вскрик Лозы Прозора.

– При князе, – смущённо подтвердил он.

– Вот и иди к нему, – строго сказала она. – Всеволод в себя должен прийти. Очнётся, а рядом никого. Негоже это.

– Негоже, – согласился Лоза, направляя непослушные ноги в опочивальню. Уж больно ему не хотелось оставлять вдруг найденную жену наедине с этим красавцем-врачом. Он даже не сразу сообразил, что она сказала. Князь очнётся?!

Но мысли опять вернулись к Софье: неужели она не собирается признавать его за мужа? И как пялился на неё этот ученый иноземец! Правду сказать, Софьюшка и доселе красавицей глядится. Рядом с нею Лоза – старик, да и только, хотя в жизни старше её всего на два года…

Тем временем его ненаглядная жена вовсе не была так спокойна. Если прежде Лозу – а по-христиански Даниила – она лишь в снах видела да по рассказам людей, не подозревающих о её интересе, знала, как он живёт, то теперь, встретившись с мужем лицом к лицу, внутренне задрожала и в коленях ослабла. Спасла её привычка последних лет – истинных чувств своих не выдавать.

Она отослала Лозу прочь, а сама мысленно всё переживала: как избежать его вопросов? Да и самой встречи с ним. Ускользнуть незаметно прочь, в свой одинокий сруб. Не надо было этого и начинать… Видно, от судьбы не уйдёшь: к ней пришли, позвали. В другом случае она не стала бы вот так же торопиться. Что ей князь? Она давно привыкла обходиться без какой-то там власти и перед Всеволодом никаких обязательств не чувствовала…

А за Даниила она по любви замуж выходила. И первые годы своей новой жизни думала, что его более нет в живых. Выходит, судьба к ним свою милость проявила, так что же она медлит?

Кстати Прозоре арамеин подвернулся, хотя и беседа с ним была вовсе некстати. Сегодня, похоже, её день. Вон и мальчишка Любомир её дожидается, обратно отвезти. Обязательный такой парнишка, она ему так и сказала:

– Погоди маленько, мне надо с врачом о деле перемолвиться.

– Слуга князя сказал, муж у тебя есть, – продолжал блюсти свой интерес Арсений.

– По наряду судит, – отозвалась Прозора. – Кика-то на мне замужней женщине положенная. Только не пойму, арамеин, тебе-то что за дело, есть у меня муж али нет?

– Ежели нет, то я бы к тебе сватов прислал, – честно признался врач.

– И мы бы с тобой вдвоем начали людей лечить, – насмешливо сказала Прозора. – Ты, значит, тело, а я душу… Умный арамеин!

– Да мне ты и без того приглянулась, – смутился Арсений. – В нашей земле я таких женщин, как ты, не встречал. Больше ничего не говори. Сам вижу, не пришёлся тебе по нутру… Скажи только, что ты про душу князя говорила?

– В той сече, где Всеволод свою рану получил, жена его пропала. Монголы её полонили. А князь жену очень любил.

Врач кивнул.

– Тогда понятно, почему он жить не хотел… А скажи-ка мне, Прозора, почто ты меня встретила, будто неприятеля своего? Раньше мы с тобой не виделись. Может, объяснишь?

Женщина испытывающе посмотрела ему в глаза.

– Если зазря тебя обидела, прости. Неприязнь моя от того идёт, что есть среди товарищей твоих врачи, что дело своё делают с небрежением. А ведь был в старину такой врач Гиппократ, который всем врачам завещал: "Не навреди!" Все ли вы по его завету живёте? Сколько людей прибегает ко мне после таких врачей! Что могу, делаю, но я не бог! Возьми хоть Любомира, парнишку, что привёз меня сюда. Он же не с горбом уродился. Но сказал врач: "На всё воля божья!" И оставил мальчонку калекой. А мы, русские, говорим: "Бог, бог, да сам не будь плох!"

– Горячая ты женщина, – улыбнулся врач. – Уже и седина в косах блестит, а сердце – точно у молоденькой девочки. Может, пойдёшь за меня замуж?

– Подумаю, – тоже посмеялась Прозора и опять не успела договорить, как из княжеских палат выскочил Любомир.

– Там! – кричал он. – Там!

– Случилось что? – обеспокоилась знахарка.

– Князь глаза открыл и говорит Лозе: "Я бы щец горячих похлебал!"

– Фу ты! – перекрестилась Прозора. – Чего ж ему щей не просить, коли он на поправку пошёл? Поварёшке передай, пусть для князя еду пока полегче готовит, слишком долго постился.

– Ты не обманула, женщина, – с уважением проговорил Арсений и с горечью добавил: – Что ты обо мне подумаешь? Что скажут люди?

– Я подумаю, что ты высокомерен, – медленно начала Прозора и, видя, как нахмурилось его чело, улыбнулась. – А ещё подумаю, что ты искусный врач. Рана-то у князя не из легких была, мало кто от таких ран излечивать умеет. А ты, видишь, справился. Ещё могу сказать: те, которых ты лечишь, ко мне не приходят. Теперь, благодаря тебе, я к арамеям стану со вниманием относиться. Не все из них, выходит, гонор прежде умения держат…

Арсений оказался человеком выдержанным. На её слова вроде никак не отозвался, лишь в глазах веселые искорки зажглись.

– Хоть, по-твоему, я и не уделяю внимания душе больного, но кое-что в людях всё же подмечаю. Тот человек – бывший воспитатель князя –тебе не посторонний?

– Может, лечила когда-то, разве всех упомнишь? – равнодушно бросила Прозора.

– Тогда почему ты не захотела с ним поговорить?

– Этот человек – Лоза его кличут – много лет по своей погибшей жене тоскует. От таких болезней у меня снадобья нет. Чего зря ему душу травить?.. А насчет тебя, арамеин, я и вовсе не права оказалась. Лечишь ты души людские, но, похоже, больше женские, а?

– Задел я тебя, значит, раз огрызаешься, – развеселился Арсений. – Я и не ждал, что ты мне свою тайну поведаешь. А то, что она есть, это мне и без лекарских знаний видно. Не бойся, не стану я у тебя в душе копаться. Не хочешь – не говори… Ты к князю пойдёшь?