Лариса Шкатула - Знатная полонянка

Что отвечать на вопросы хана, подруги давно решили. Каждую мелочь обговорили. Чтобы не путаться, если их начнут расспрашивать по отдельности.

На курень напали кипчаки. Кто? Да разве разберешь, если они все на одно лицо. В полосатых халатах и в черных бараньих шапках. Кого убили? Нукеров, что лагерь охраняли. Застали их врасплох. И ещё старшую ханум. Золото искали, потому стали её пытать. Остальных увели с собой. Говорили, продадут на базаре. Как сами уцелели? Только благодаря Заире. Каждый знает, какой у неё острый слух. Она заставила Анастасию спрятаться с нею в куче сухой травы.

Так они и поступили. Вышли навстречу прибывшим. Анастасия поймала лишь мимолетный радостный взгляд мужа и еле заметно кивнула. Владимира она уложила в колыбельку. Решила, что ещё успеет мужа порадовать. Что поделаешь, не принято у монголов выражать свои чувства на людях. Но она все равно не могла не смотреть на Аваджи – боже, как она соскучилась!

Вот он отдал короткую команду. Нукеры спешились и стали привязывать к приколам коней.

– Воды нет, – сказала Заира, и Аваджи, как другие юз-баши, послал за нею верховых с бурдюками.

А Заира отыскала глазами Аслана. Заметила всё сразу: и нездоровую бледность, и перевязанное плечо, и закушенную от боли губу. Кинулась к нему, ни на кого не обращая внимания – двое нукеров как раз помогали обессилевшему от потери крови юз-баши слезть с коня.

Светлейший, похоже, не удивился этому. Он так и не приучил её отдавать сначала почести хану. Что поделаешь, булгары такой дикий народ!

Зато уруска понимает, что к чему. Согнулась в поклоне. Конечно, по-своему, по-русски, да ладно! Уважение оказывает. Подняла голову и ждёт слов его. А куда же делся её живот? Скинула или родила? Тури-хан почувствовал ревнивый укол в сердце. За что покарали его боги: после перенесенной ещё в детстве болезни у него не могло быть детей. Он смог бы выдать сына князя за своего. Почему прежде эта мысль не пришла ему в голову? А ведь сын князя не какой-нибудь оборванец!

Хан словно впервые оглядел уруску с ног до головы. Когда-то он поспешил избавиться от нее, а теперь вдруг оценил. Правду говорила его жена Эталмас. Эта женщина – бриллиант! Беременность только пошла ей на пользу. Она расцвела. А тот, испугавший его, взгляд? Теперь ничего страшного в её глазах не было.

Тури-хан ловко спрыгнул с коня, умело поддержанный тургаудом. Почему вдруг ему захотелось показать уруске, какой он ещё лихой и сноровистый? Разве только молодость красит мужчину?

Но с этим потом. Хан ничуть не меньше других желал выслушать, что же случилось с его женами и рабами? Живы ли они? И где Айсылу?

Всё же есть в женщине, стоящей перед ним, странная сила: хан на мгновение даже забыл о своих потерях, так увлекся он созерцанием уруски. Но потом затапливающее его раздражение взяло вверх. Оказывается, неудачи ходжентского похода, это ещё не всё?

Он направился к своему шатру, кивнув нукерам, чтобы следовали за ним.

Слуги быстро внесли невысокий трон, сидя на котором хан принимал свои самые важные решения. И приказал принести ковер, чтобы уложить на него раненого Аслана.

Заира, устроив своего возлюбленного, тоже подошла к Анастасии, и так вдвоём они стояли перед ханом и нукерами в ожидании расспросов.

Некоторое время Анастасия не могла отыскать глазами Аваджи, но потом он появился, как ни в чем не бывало, и тоже уселся подле Тури-хана.

Она поняла, что муж не выдержал и сбегал к юрте посмотреть на малыша. Лицо его по-прежнему было бесстрастным, но глаза счастливо сияли. Тут она не могла ошибиться!

Прозора думала, что будет долго привыкать к забытым уже обязанностям замужней женщины, а оказалось, её ум, как и тело, легко вспомнили былое, словно и не прошло пятнадцати лет разлуки.

Ещё она боялась, что пережитое несчастье опять навалится на неё, не давая спать по ночам и мучая кошмарами, но вместо этого стала спать сладко и подолгу, как, кажется, и в юные годы не спала.

Она пыталась склонить Лозу к воспоминаниям, жалобам на несчастную судьбу, но он и слушать не захотел:

– Пятнадцать лет проплакали, хватит! Значит Господу было угодно для чего-то оставить нас в живых. Я хоть гадать и не умею, а предчувствую: ждут ещё нас тяжкие испытания, а всё равно жизнь вознаградит за мучения, а также за добрые дела. Вот и станем их делать.

Прозора хоронясь всё же погадала на их будущую жизнь. И воск выливала, и бобы раскидывала, и в сырое яйцо вглядывалась. Выходило им зло какое-то. Не только им с Лозой, а многим-многим людям. Во всех её гаданиях будто медленно наползала на Русь огромная черная туча.

– Видать, нехристи опять полезут, – объяснил её гадание Лоза.

– Что же это на свете делается! – запричитала Прозора. – Только жить начали! В городе хоть стены каменные, а у нас? Как нам-то защититься горемычным? Приходи, народ избивай, делай, что хочешь, да?

Село Холмы называлось так потому, что располагалось подле двух небольших холмов. За одним из них текла неглубокая прозрачная речка Сыть, а другой полого спускался к равнине, за которой виднелся лес.

В долине холмчане сеяли рожь, просо, гречиху. Лес славился грибами и ягодами.

Два предыдущих года стояла в этих краях великая засуха. Грибов не было. Ягоды на опушках высыхали, не успев вызреть. Травы, которые обычно летом зеленели и радовали глаз, желтели и скручивались, точно поздней осенью.

Княжеские смерды, не в силах заплатить полюдье, становились холопами, и хотя Всеволод не слыл среди людей ни жестоким, ни корыстным, но и он не мог изменить существующих законов – свободные землевладельцы превращались в бесправных рабов.

Теперь холмчане смотрели на своего нового господина с надеждой: если он не станет драть с них семь шкур, то рано или поздно они смогут выплатить закуп, и опять стать свободными людьми.

Господский дом в Холмах был велик, по мнению Прозоры. Он слишком высоко стоял. Слишком издалека был виден. С некоторых пор она боялась оказаться на виду. Её всё тянуло подальше, пониже, а хоть бы и в землю закопаться! Эту мысль она и высказала мужу.

– В землю? – недоверчиво переспросил Лоза. – В землю?

Он тоже стал задумываться, как обезопасить крестьян и себя с Софьей, если опять, как когда-то, на село нападёт враг.

Мужчина-воин, мужчина-ремесленник в нём не хотел смиряться с собственной беззащитностью.

Сегодня Лоза привел в дом какого-то оборванца-холопа. Жалкий с виду человек всё кланялся Прозоре да извинялся, что он не хотел идти, чтобы не пугать боярыню своим видом, да боярин заставил.

Речь его, однако, была не по обличью грамотной, и она поняла, что муж нашёл человека для исполнения своего замысла.

– Налей-ка нам, жена, бражки, кваску холодненького, да поесть что-нибудь… да чего я тебя учу? Сама знаешь…

Прозора своим новым положением не кичилась, хотя успела привыкнуть к тому, что и челядь, и смерды называют её «матушка».

Наедине с мужем она над этим посмеивалась, но что поделаешь, князь подарил им не только землю, но и судьбу живущих на ней людей.

Так вот, сидел её муж за столом с холопом по прозвищу Головач и беседовал, как равный с равным.

Несмотря на лохмотья, униженное, смиренное выражение лица – а Прозору трудно было обмануть одним внешним видом, – холоп не мог спрятать высокий благородный лоб, умные, живые глаза.

Она могла, не гадая, сказать, что такие, как Головач, хорошо разбираются в вещах, другим людям неведомых, понимают язык зверей, ход небесных светил, но в обыденной жизни зачастую просты и наивны, как дети.

Дворовые рассказывали ей, что Головач выбрал себе в жены девку не только самую бедную, но и самую ленивую, неумеху и грязнулю. Она только и сумела, что нарожать ему одного за другим семерых детей.

Муж её, всегда обходившийся немногим, был ошеломлён таким безудержным прибавлением семейства и, конечно, не успевал поворачиваться, чтобы их всех прокормить.

Работать Головач умел куда лучше головой, чем руками, и оттого среди крестьян считался человеком негодящим, как говорится, без царя в голове.

Вскоре за долги Головача лишили дома, земли, и теперь его семья ютилась в наспех вырытой землянке, не имея порой и куска хлеба, чтобы накормить своих вечно голодных детей. При всём этом жена Головача никак не могла быть ему опорой, потому что от вечного недоедания, криков детей сделалась сварливой, злобной женщиной, проклинающей своего неладного мужа. Встречала она Головача всегда одним вопросом:

– Принёс?

И если он ничего не приносил, то получал возможность в полной мере насладиться темной стороной своей семейной жизни, тем более, что светлой у него и не было. А с некоторых пор он боялся вообще притрагиваться к жене как к женщине, чтобы не вызвать немедленного появления на свет ещё одного голодного, кричащего ребенка…

Прозора, живущая теперь интересами мужа, в один прекрасный день появилась у землянки, где жила несчастная семья. Жену Головача никто в селе давно не звал по имени или по прозвищу мужа, только – Неумёха. Она и сама так к нему привыкла, что охотно откликалась.

Возле землянки копошились двое детей – остальные, постарше, убежали куда-то – малыш, едва ковылявший на тонких ножках, и грудной младенец, который как раз тщетно терзал материнскую грудь в поисках хоть капли молока.

Сама мать была так грязна и неубрана, что даже у видавшей виды Прозоры засвербело в носу, когда подле женщины-замарашки она попыталась вздохнуть поглубже.

Прозора пришла не с пустыми руками. Она нашла в своих владениях домик, который прежде занимала старушка, что помаленьку лечила народ Холмов отварами трав и молитвами, когда те нуждались в лечении.

Недавно старушка умерла, и по причине отсутствия у неё родственников её домик, небольшой, но очень чистенький, отошел во владение князя, то есть стал собственностью Лозы.