Лариса Шкатула - Знатная полонянка

– Собралась в гости? Как же ты полезешь на стену в таком красивом наряде?

Анастасия задохнулась от обиды. Она убежала от него со слезами и спросила у Прозоры, нет ли для неё какого-нибудь поручения.

Та послала её в амбар.

Анастасия почти бежала по двору. Она была слишком возбуждена, чтобы видеть что-то вокруг или слышать. Потому и не заметила присутствия посторонних, не услышала крадущихся шагов и не поняла, отчего ей так сдавило горло, что она не может больше дышать?

Князь Всеволод, глядя в согбенную спину старшины дружинников, попробовал догадаться:

– Сбежал?

Кряж разогнулся.

– А куда ему бежать, княже? Он в своей усадьбе заперся. Ворота толстые, дубовые – что твоя крепость, враз не сломаешь! Могли бы пороки у мунгалов попросить, дак ведь сами их и сожгли.

– Осажденная усадьба в осажденном городе? – пробормотал князь. – Был бы невинен, не запирался бы. Разбираться с Чернегой мне недосуг. Он, видать, на это и рассчитывает. Да ещё на то, что Лебедянь долго не продержится… Желать своим товарищам погибели!

Он сплюнул.

– А не пустить ли ему красного петуха? – предложил Кряж.

– Нельзя, – покачал головой Лоза, который теперь неотступно находился при князе. – Народ и так от страха дрожит. Прав батюшка князь – Чернега подожёет. Самим бы продержаться…

Лебедяне, поднявшиеся с рассветом на крепостные стены, глянули вниз на поле и почуяли холод могильный. Окруживших город басурман было видимо-невидимо.

В центре войска на саврасом жеребце сидел, будто влитой, его предводитель. Его позолоченный шлем блестел на солнце, точно маковка собора; загорелое, иссеченное ветрами и стужей лицо выглядело жестоким и опасным.

Вперед на мохнатой лошаденке резво выскочил джигит в коротком бараньем тулупе и шапке из черно-бурой лисицы. Хвосты её болтались сзади по плечам, пока он гарцевал перед наблюдавшими за ним горожанами.

– Великий и непобедимый, суровый барс степей, багатур Джурмагун, – кричал он, явно наслаждаясь доверенной ему ролью толмача, – последний раз предлагает тебе, коназ Севола, сдаться! За это он обещает жизнь тебе и твоим людям! Нас много, как песчинок в бархане! Как звёзд на небе! А вас лишь жалкая горстка! Мы сметем вас с пути, как ураган сметает легкий пух…

– Красно говорит! – нарочито восхищенно поцокал языком один из дружинников.

– Придите и возьмите! – звонко крикнул юный мечник Сметюха; он взобрался на самую оконечность городской стены, выпрямился во весь рост и стоял, будто реял над городом.

Синяя вотола порывом ветра взметнулась, точно крылья, и лебедянам показалось, что Сметюха сейчас взлетит в холодное небо.

Лишь самые зоркие успели заметить скупой жест Джурмагуна. Тотчас из-за его коня выдвинулся всадник с луком в руках. Он натянул тетиву и почти не целясь пустил стрелу.

Стройная гибкая фигурка изогнулась и, кувыркаясь, полетела вниз, скатилась по земляной насыпи укрепления и с плеском рухнула в наполненный водой ров.

Лебедяне дружно охнули. Монголы радостно взревели.

– Дурной знак! – пробормотал Глина и закусил губу; ему было жалко отчаянного, так нелепо погибшего парня.

Предводитель монголов взмахнул рукой, и перед войском длинной цепочкой вытянулись лучники верхом на лошадях. Туча стрел взметнулась и понеслась к городу. Несколько дружинников на стенах оказались убитыми наповал.

– Всем укрыться за стены! – закричал князь, чуть не плача от бессилия; можно ли быть такими беззаботными, имея дело с хорошо обученным врагом?!

– Сколько у тебя дружинников, Всеволод Мстиславич? – окликнул задумавшегося Всеволода Лоза.

– Пять сотен, – вздохнул тот.

Лоза осторожно выглянул из-за стены, невольно отшатнувшись от свистнувшей возле уха стрелы.

– Да… – протянул он, – а мунгалов – несколько тысяч. На каждого твоего воина десятка полтора нечистых.

– Таранов у них теперь нет, так лестниц понаделали.

– Думаешь, полезут?

– Еще как полезут!

С неба хлестнула жесткая снежная крупа – первый снег в конце осени. Теперь вода во рву быстро замерзнет, и монголы пройдут по нему, как по дороге, прямо под стены…

Но великий багатур, кажется, не собирался долго ждать. Лучники продолжали обстреливать стены, в то время как движение на подступах к городу не прекращалось. Монголы и вправду тащили с собой лестницы.

– Сколько дружинников ты одновременно держишь на стенах?

Лоза недаром спрашивает. Старый вояка что-то придумал! Взгляд князя загорелся надеждой.

– Пожалуй, четвертая часть от всего войска стоит.

– Человек пятьдесят поставь цепочкой – пусть подают наверх ведра с водой. Будем обливать стены и земляную насыпь. Согласись, на ледяную гору куда труднее лезть.

– Но у мунгалов – лучники.

– Скоро они нам будут не страшны. Разве ты не чувствуешь, как крепчает ветер?

– Хочешь сказать, они больше не смогут прицельно стрелять?

– Уверен. Вон и их главный поворачивает коня…

Монголы вроде от города отошли. Разбушевался ветер – убрались лучники, но движение в самом стане не прекращалось. Скорчившись за выступом стены, дружинники пытались укрыться от пронизывающего северного ветра.

– Матерь божья! – вскричал вдруг один из дозорных.

Картина, открывшаяся глазам осажденных, пугала своим размахом. По направлению к городу ползла вереница телег. Согнанные с близлежащих деревень крестьяне теперь правили телегами, доверху нагруженными… землей!

Телег было много. Очень много. И каждую телегу сопровождали конные монголы. У рва возницы брали лопаты и сгружали землю в ров. Замешкавшихся монголы хлестали бичами.

Одна за другой телеги разгружались и отправлялись в обратный путь. Великий Джурмагун, несомненно, был выдающимся человеком. И он не собирался, кажется, выпускать Лебедянь из своих цепких пальцев.

Надивившись красотой уруски, Нурбий с Хазретом сунули её в мешок. Им удалось выполнить наказ воеводы, добыть пленницу бесшумно, не привлекая ничьего внимания.

Некоторое время разведчики ещё таились, низко пригибались к земле, но когда миновали поле и вышли на опушку рощицы, дальше пошли не скрываясь.

О своей ноше как о женщине они не думали. Не потому, что были равнодушны к женской красоте, а потому, что привыкли не заглядываться на то, что принадлежать им не могло.

Нурбий и Хазрет пользовались особым доверием великого багатура и потому могли обращаться прямо к его личному нукеру Бавлашу.

По его знаку они внесли свою ношу в шатер и положили на ковер. Что делать дальше – дело великого Джурмагуна.

А воевода наблюдал за повозками, которые тянулись к Лебедяни, и довольно улыбался: урусы сожгли деревья, которыми он завалил проклятый ров. Сожгли стенобитные орудия. Интересно, что они сделают с землей? А покорять города Джурмагуну случалось и с помощью одних лестниц – вот тогда урусы узнают всю силу его гнева!

Он спрыгнул с лошади, которую тут же увёл в тихое место, закрытое от злого северного ветра, один из его тургаудов, и шагнул в теплое нутро своего шатра. Верный Бавлаш уже разжег жаровню, чтобы господин мог погреться и отдохнуть в тепле.

– Разведчики вернулись? – спросил Джурмагун, сбрасывая на руки нукеру теплый, подбитый мехом лисы чапан.

– Вернулись.

Как и сам воевода, Бавлаш был немногословен.

– Языка привели?

– Принесли.

Джурмагуну показалось, что по губам нукера скользнула еле заметная усмешка.

– Где он?

На этот раз Джурмагун удостоился лишь красноречивого взгляда – какую ещё нечисть оставили эти двое ненормальных в его шатре, на любимом ковре?!

Его вдруг охватила странная робость. Он не поспешил к мешку, как сделал бы прежде, а медлил, попивая поданный Бавлашем кумыс. Снял теплые сапоги и сунул ноги в легкие ичиги.

– Бавлаш! – негромко позвал он. – Сними мешок.

Верный нукер сдернул мешок, вынул, как понял его хозяин, кляп и отошёл в сторону, давая ему посмотреть.

Перед Джурмагуном лежала женщина, при одном взгляде на которую душа его будто рухнула вниз живота, и теперь на её прежнем месте ощущался холодок.

– Они не слишком её придушили? – спросил он, чтобы хоть звуком своего голоса сбросить с себя оцепенение.

– Дышит, – коротко ответил Бавлаш.

И вправду, аккуратные полушария её грудей слегка приподнимались.

Пленница ещё не открыла глаз, но Джурмагун уже знал, что будут они какого-то невероятного цвета, какого он никогда прежде не видел. Или не обращал внимания.

Верный Бавлаш неслышно покинул шатер, но он не заметил ухода своего нукера. Женщина лежала перед ним, неловко изогнувшись, и Джурмагун не сразу сообразил, что у неё до сих пор связаны руки. Он поспешно развязал веревки и стал растирать посиневшие запястья.

Никто бы не узнал в нем сейчас прежнего решительного, мужественного полководца, с лицом, на котором не находили отпечатка никакие страсти. Оно казалось выжженным из особо прочной глины, вытесанным из самого крепкого камня. Оно наводило ужас на врагов своей бесчувственностью.

Теперь Джурмагун выглядел как мальчик, впервые оставленный наедине с женщиной. Он ничего не помнил, ни о чем не думал, только сторожил чуть заметный трепет её густых пушистых ресниц. Вот сейчас она поднимет их, и случится чудо!

Спроси сейчас кто-нибудь у него, что с ним происходит, он ответил бы невразумительно:

– Колдовство!

Вот, значит, как решили его победить урусские мангусы? Им это удалось. Ибо великий багатур не хотел возвращаться в действительность из своего сладкого сна.

До сего дня Джурмагун всегда старался обуздать свою плоть, а ещё лучше, умертвить её. Чтобы до конца жизни оставаться глухим к её зову.

Он не раз видел, как на его глазах великие люди теряли своё лицо перед лицом любви. Видел страшную власть над ними самых обычных на вид женщин и молил богов хранить его от такой ничтожной участи.