Лариса Шкатула - Знатная полонянка

Джурмагун войти в город не пожелал. Ему хватит впечатлений, которые принесут верные нукеры. Он заглянул в повозку, где сидела Анастасия, и поинтересовался:

– Ты не замерзла, моя пери?

– Настоящая зима ещё не началась, – пожала плечами Анастасия, которую он, несмотря на её протесты, всю закутал в меха. – Разве это мороз?

Джурмагун и сам понимал несерьезность своего вопроса, но ему нравилось проявлять о ней заботу.

– Посадник этого города приглашал нас пожить в своем доме. Я отказался, но если Таис хочет…

– Я хотела бы остаться в нашем шатре, – поспешно ответила она, намеренно выделяя слово «наш».

Джурмагун довольно улыбнулся: привыкает! Анастасия же не хотела встречаться с кем-нибудь из русских. Что они скажут? Какие слова найдут для нее, кроме бранных? Наложница монгола!..

Шатер уже разложили, и Бавлаш наверняка начал готовить, так что Джурмагун сопроводил закутанную в покрывало Таис и остался вместе с нею.

Бавлаш принес им две дымящиеся чашки с похлебкой и блюдо с огромными кусками варёного мяса.

Анастасия ела ложкой, подаренной ей Джурмагуном, – наверняка украденной откуда-то из княжеского или богатого боярского дома. Ложка была золотой, с ручкой, украшенной драгоценными камнями. Чтобы не упасть перед нею лицом в грязь, Джурмагун велел принести ложку и себе и теперь ел вместе с нею аккуратно, как только мог.

Он не просто был влюблен в уруску, он поставил себе целью непременно добиться от неё ответного чувства.

Бавлаш зашёл в шатёр, чтобы забрать пустые чашки, и протянул Джурмагуну поднос, на котором лежал такой огромный золотой самородок, какого тот, немало повидавший на своем веку драгоценностей, никогда не видел.

– Кто это передал? – спросил он.

– Принесли бояре. Из города. Нижайше просят выслушать их жалобу.

– Ганджу позови, – распорядился Джурмагун: есть, нет ли толмач у урусов, он предпочитал пользоваться своим.

Он присел на небольшое, похожее на трон сиденье, замысловато украшенное золотом и серебром. Кивнул Анастасии, чтобы села поблизости. Она опустилась на ковер у его ноги и горько усмехнулась про себя: "Точно верная собака!"

Джурмагун сделал знак Бавлашу, чтобы тот усадил гостей поодаль, у входа.

Анастасия приготовилась скучать, слушая жалобы на неизвестного ей человека, но почувствовала, как чей-то взгляд будто прожег её покрывало.

Она подняла глаза. В то время как другие горожане сидели склонив головы и слушали, что говорит воеводе их предводитель, один, не отрываясь, в упор смотрел на неё.

Тонкие, видно, недавно отросшие усики изменили его лицо, но не настолько, чтобы Анастасия не узнала в нем своего брата Любомира.

Любомир ехал в Холмы и проклинал себя за то, что в свое время не пожелал выслушать сестру, которая пыталась рассказать ему о своем втором муже.

– Не хочу ничего слушать! – кричал Любомир. – Враг и есть враг! Ты же вышла за него замуж, родила ему ребенка, а теперь ещё и защищаешь! Разве он не воспользовался тем, что тебя взяли в плен, сделали рабыней? Или ты считаешь его своим спасителем? Нехристь!

– Аваджи – не нехристь. Он – мусульманин, – говорила Анастасия.

– Какая разница?!

– Большая. Я думаю, бог у всех людей один, просто мусульмане называют его по-другому. На своем языке.

– Мне неинтересно, каков он и во что верит! Я не хочу ничего о нём знать!

Анастасия с сожалением посмотрела на него.

– Я и не ожидала, что брат у меня такой… бесноватый.

Любомир не разговаривал с нею три дня. Но какие громы-молнии он бы ни метал в адрес зятя, сердце его прочно привязалось к его дочери, которую он нежно называл Олюшкой. В черных глазах девчушки, казалось, дремала вся мудрость Востока. Четырехмесячный ребенок будто силился сказать нечто важное своему юному дядьке, но пока не знал слов.

– Этот… Аваджи… по-русски говорит? – небрежно поинтересовался он у Лозы.

– Говорит, но очень плохо, хотя всё понимает. Ты же вроде монгольскому учился.

– Немного говорю, – признался Любомир. Обременённый прежде горбом, он пытался быть хоть в чем-то полезен и в случае прихода монголов надеялся стать толмачом при князе Всеволоде.

Аваджи поразил его совсем не варварским видом и полным отсутствием запаха немытого тела, которым так отличались кочевники. Кроме того, глаза его никак не выглядели маленькими щёлочками, они были большими, чуть удлиненными, с приподнятыми кверху наружными уголками. На лице Аваджи они выглядели как два драгоценных камня черного цвета.

"А нехристь-то красив! – уже без раздражения подумал Любомир. Наверное, взглянув в такие глаза, не одна женщина потеряет голову…"

– Давай знакомиться, что ли, – проговорил он вслух нарочито весело. Я – Любомир, брат Анастасии.

На лице мунгала вместо радости или хотя бы вежливости появилось странное отчуждение. Он отвернул голову и, глядя в окно, сказал:

– Ты – не Любомир.

И, будто пробуя на зуб каждое произнесенное слово, добавил:

– Ана мне говорила, Любомир… другой!

Он явно не хотел произносить вслух слово «горбун».

– Я был горбуном, – сказал Любомир, – но мне повезло. В Холмах живет одна колдунья, которая избавила меня от тяжкого недуга.

"Значит, все-таки колдовство! – с облегчением подумал Аваджи. – И ничего нам в этом селе не показалось. Это колдунья нас морочила!"

– Зря ты лоб морщишь, – насмешливо проговорил Любомир. – Говоря «колдунья», я имел в виду талант знахарки. Прозора – самый настоящий врач, хотя говорят, что женщин-врачей не бывает. Или ты веришь в сказки?

"Видел бы ты такое, как я, тоже поверил бы!" – мысленно возразил Аваджи, но вслух ничего не сказал. Не захотел терпеть насмешек от этого мальчишки!

– Ладно, не сердись, – покаянно тронул его за руку Любомир. – После того, как я выздоровел, со мной иногда такое бывает. Хочется над другими посмеяться. Наверное, оттого, что я слишком долго чувствовал себя хуже других…

– Понимаю, – Аваджи слегка растерялся от такой прямоты.

Любомир ворвался к нему в комнату, где он сидел, снедаемый тоской, один-одинёшенек в этом чужом для него мире. Но вот он совсем немного пообщался с братом жены, а уже чувство безнадежности покинуло его.

Снова скрипнула дверь, и в её проеме появилась незнакомая женщина.

– Здравствуй, сынок! – тихо сказала она.

– Мама! – невольно отозвался Аваджи и даже испугался своего порыва. Он сразу догадался, что это – мать Аны, а её голос будто перевернул в нём что-то.

Аваджи смотрел в спокойные, ласковые – такие же зеленые! – глаза, и всё в ней казалось ему знакомым и родным. Ещё ни разу в жизни никто не приходился ему так близко к сердцу. С первого взгляда. Кроме Аны, конечно.

– Ты не хочешь посмотреть на детей? – спросила его боярыня Агафья, внимательно следя за выражением лица зятя – так ли уж он любил малышей, как рассказывала ей Анастасия?

И тут же все её сомнения исчезли. Глаза Аваджи засияли, он расплылся в улыбке.

– Идем! Скорей! В разлуке я умирал от тоски! – говорил он, направляясь почти бегом именно туда, где Агафья оставила детей с Прозорой.

– Ульдемир! Ойле! – вскричал он, протягивая руки к детям.

Никто не улыбнулся его, казалось бы, немужскому жесту, но Аваджи и не думал о том, как он выглядит со стороны.

На одну руку он подхватил сына, на другую – дочь. Агафья с удивлением увидела, как малышка, до того слишком серьезно глядевшая на мир, улыбнулась отцу.

"Он – хороший человек, – подумала боярыня. – Дети доверяют ему, они чувствуют всё лучше нас".

– Привези Настюшку домой, сынок, – говорила она позже, опять прикладывая платок к повлажневшим глазам. – Сколько же ей без вины-то страдать?

Она почему-то поверила, что Аваджи своего добьётся.

Для того, чтобы быстрей догнать тьму Джурмагуна, требовались быстроногие, выносливые лошади. В конюшне Лозы такие имелись. Их держали для торжественных выездов, но об этом никто и не вспомнил: надо, значит, надо!

Детей, как и договорились, оставили у Прозоры.

Аваджи обнял малышей на прощанье и сказал им по-монгольски:

– Я вернусь. И привезу вам мать.

А про себя добавил: "Или не вернусь никогда!" Шутка ли, он собрался покуситься на то, что великий багатур считал теперь принадлежащим ему. Увезти женщину от человека, возглавлявшего десятитысячное войско!

Ему стало страшно брать с собой Любомира. Аваджи пытался его отговорить, но тот и слушать не захотел. Даже обозлился.

– Уж не считаешь ли ты русских менее храбрыми?

Отчаянный мальчишка! У Аваджи никогда не было братьев, но если бы были, он хотел, чтобы они походили на этого ершистого, честного Любомира.

Три всадника мчались во весь опор по зимней дороге, до земли, утоптанной копытами тысяч лошадей.

Прошедший впереди тумен Джурмагуна, конечно же, уступал им в скорости.

Всё-таки Аваджи пришлось поменять свои планы и взять с собой, кроме Любомира, и бывшего конюшего, потому что иначе тот отказывался давать им лошадей, мол – подумать только, а ещё старый человек! – он не мог отдавать таких дорогих коней в чужие руки, а сам должен присматривать, чтобы в походе с ними обходились как следует.

Любомир в споре не участвовал. Он сразу понял, что Лоза от своего не отступится и всё равно с ними поедет.

Долго бы пришлось гнаться за туменом, но, по счастью, впереди располагался город Тузлук, к которому Лоза знал более короткий путь.

Этот городок не станет сопротивляться монголам, как Лебедянь. Да он и не смог бы выдержать такую осаду.

Кроме того, по слухам, в Тузлуке посадник не слишком был силен в воинских делах и поддерживался не всеми горожанами. А монголам всякие распри между урусами только на руку!

Если бы не Лоза, Любомиру и Аваджи пришлось бы куда как труднее! Они так бы и ехали за войском, военачальники которого не знали о другой дороге, позволяющей сократить путь до Тузлука на целых пятнадцать верст!