Боже, это звучит так, как будто я торчал у телефона, ожидая звонка. Как Эмма. Он прочистил горло.

— Да кстати, еще кое-что. Курт сказал, что сегодня утром они получили первые отчеты о новом тесте, и в них все не слишком хорошо. Фактически, судя по некоторым данным — просто плохо. Он сказал, что посылает тебе записку. Есть и кое-что хорошее: реакции возникают не у четырех процентов, а у меньшего числа, ненамного меньшего, конечно, но все-таки…

— У них только начальные отчеты? Результаты этого теста должны были быть готовыми на неделе. Что, черт возьми, у них там происходит?

— Не знаю. Курт не сказал ничего, кроме…

— У тебя есть его домашний номер телефона?

— Курта? Да, но пап, дай мне позаботиться об этом. Я могу выяснить, когда они…

— Какой номер?

Брикс вздохнул так, словно разорвалась небольшая бомба. Урчание в животе показалось ему громом. Он хотел скотча, но отец не любил, когда он пил больше одной порции. Ну и черт с ним, решил он, пошел к бару и наполнил стакан. Он небрежно прислонился к стойке и, как будто на самом деле все это было чепухой, продиктовал Квентину домашний телефон Курта.

Он делал вид, что поглощен разглядыванием фото на стене, хотя точно такие же висели у него в кабинете, и размышлял, какие же они скучные, и не поворачивался, пока не услышал, как Квентин положил трубку.

— Сядь, я хочу с тобой поговорить, — сказал Квентин. Брикс сел. — Как хорошо ты знаешь Курта?

— Не слишком. Мы бегаем вместе, иногда вместе выпиваем. Время от времени играем в теннис. Он живет в нескольких домах от меня..

— Один?

— Да, он разведен. Детей нет.

— Сколько ему лет?

— Тридцать четыре.

— А сколько лет он здесь работает?

— Четыре года или пять, что-то около того. Он был здесь, когда я начал, а это случилось два года назад, и он проработал тогда уже немало.

— Где он работал раньше?

— Не знаю: мы об этом никогда не говорили. Квентин откинулся в кресле.

— Он проработал здесь почти шесть лет, его родители живут в Аризоне, в одной из забытых богом деревушек, он приехал из «Хелен Куртис» в Чикаго, и его сделали начальником испытательной лаборатории в начале этого года.

Брикс уставился на него:

— Если ты все это знал, зачем спрашивал у меня?

— Я знаю это потому, что мое дело — знать как можно больше о начальниках отделов в этой компании. А ты, думаешь, от этого освобожден? Ты любишь напоминать мне, что ты вице-президент, но ты даже не знаешь своих подчиненных высшего ранга. А с этим ты к тому же вместе бегаешь и выпиваешь, и при этом не знаешь о нем самой основной информации. — Квентин подождал, но Брикс молчал, сердито разглядывая виски. — Чего я не знаю, так это его личных привычек. Он любит дорогие вещи?

— Что? Ну да, я думаю, любит. Ну конечно, он много тратит. Особенно на обувь — он на этом помешан, большей частью, на итальянских туфлях. И на ковбойских ботинках «Джастин» — он покупает все расцветки, как только они появляются. И кашемировые спортивные куртки.

— На свою зарплату?

— Я не знаю, сколько он получает. Но полагаю, ты знаешь.

— Восемьдесят пять тысяч в год.

— Что ж, он все их и тратит на себя. Детей или чего-то такого нет.

— Но, вероятно, ему никогда не хватает. Брикс пожал плечами:

— А кому хватает?

— Боже правый, не отвлекайся. Если он обладает нашей внутренней информацией, он может захотеть продать ее кому-нибудь подороже.

— Продать? Курт? — Брикс потряс головой. — Я не думаю, что он достаточно умен, чтобы такое придумать.

— Ты думаешь, он глуп только потому, что это не пришло в голову тебе?

Брикс выбрался со стула и побрел снова к бару.

— Третью подряд?

— Да, что-то у меня жажда. — Он наполнил стакан и вернулся к стулу. — Я бы подумал об этом, если бы это был не Курт. Он такого не выкинет.

— А что он выкинет?

— Ну, он, если действительно захочет много денег, то подумает только о работе — я хочу сказать, ты понимаешь — ничего незаконного. Он действительно помешан на своей работе — он ею гордится. Он просто захочет заработать здесь или в другой лаборатории.

— Он говорил о том, что собирается перейти в другое место?

— Нет, но ты понимаешь, все говорят о том, куда бы они хотели когда-нибудь попасть. Он говорит, что ему очень нравится в Европе: там есть несколько больших косметических компаний, в Швейцарии и Франции.

— И у него нет никакой преданности к «Эйгер Лэбс»?

— Да нет, конечно он верен. Он думает, что мы готовим хорошие вещи. Вот почему его так встревожили тесты.

— А что он сказал?

— Я ведь уже говорил: что они выглядят плоховато. Он думает, что следует что-то изменить, по крайней мере, в Восстановительном Глазном, или снять его с линии.

— А почему он это сказал?

— Потому что он… пап, четыре процента это не много, но их тяжело будет игнорировать.

— Что насчет женщин?

— В смысле?

— Курт и женщины.

— Ох. Он говорит, что у него их много, но ничего серьезного. Я их не видел, поэтому наверняка не знаю.

— Отлично. Я хочу быть уверенным в его лояльности, что он сохранит эти тесты в тайне. Я не беспокоюсь насчет испытатель-компании в Чикаго; я выбрал их для этого проекта, потому что у них никогда не бывало утечек. Но я должен быть уверен в Курте. Тебе лучше поговорить с ним… нет, я сам скажу ему, что мы ожидаем от него сотрудничества в том, что касается этих испытаний. И я что-нибудь придумаю с его рождественской премией и подниму зарплату на пересмотре в январе. Я о нем позабочусь, но я хочу, чтобы и ты приглядел за ним. Пробежки, выпивки, теннис, что бы ни было, я хочу, чтобы ты был с ним, и хочу от тебя услышать что-нибудь о нем: как он проводит время, не похоже ли, что он голодает, когда до зарплаты остается совсем чуть-чуть, не подумывает ли о других компаниях. Ясно?

— Конечно.

— И еще в первую очередь я собираюсь сказать ему завтра утром, что мы выяснили — наши результаты испытаний были подделаны, чтобы избавиться от четырех процентов. Я скажу, что мы не знаем, кто это делал, но конечно же, кто бы это ни был, он больше никогда не найдет работы ни в одной лаборатории мира.

— Подделаны? Но они не… Они… — Возникла заминка. — Ты хочешь, чтобы я это сделал.

— Несколько минут назад ты заявил, что позаботишься об этом. Я и хочу, чтобы ты позаботился. Мне кажется, я не должен тебе объяснять, насколько это важно и необходимо.

Брикс уставился на отца, как зачарованный. Боже, подумал он, он выдает все эти идеи сразу же, будто думал над ними по месяцу. Почему я так не могу? Он все сочетает, подводит в нужное место… черт, он настолько впереди меня, что мне никогда не догнать.

— Так должен ли я объяснять? — поинтересовался Квентин.

— Нет! Я хочу сказать, я понял, пап, я знаю, что все поставлено на…

— Я мог бы и сам взяться за это, но хочу, чтобы ты сделал. Это то, на что я могу положиться — ты позаботишься, или нет?

— Конечно, пап, ты же знаешь — можно положиться, я позабочусь, никаких проблем. Я прямо сейчас это сделаю. Мы закончили? То есть, я хочу сказать, если я тебе больше не нужен…

— Да, иди. Я хочу видеть все отчеты после того, как ты с ними поработаешь. И я не хочу ждать слишком долго. — Квентин открыл папку и начал читать. Брикс постоял в нерешительности, затем вышел из кабинета, закрыв за собой дверь. Когда он очутился в коридоре, то обнаружил, что все еще держит в руке стакан. Что ж, стакан мне нужен, подумал он. Отец отлично обойдется и без него. Он вероятно, даже и не заметит пропажи. Как и я.

Я мог бы и сам этим заняться. Это то, на что я могу положиться — ты позаботишься, или нет?

Проклятье, он может все сделать сам, я ему не нужен, и никто не нужен. Почему мне самому в голову не пришло — уладить все с отчетами, когда я только увидел эти записки? Ведь это первое, о чем следовало подумать. Тогда бы он мной гордился. А теперь — нет. Он никогда мне не станет доверять, и никогда я ему не понадоблюсь: я слишком медлителен. До тех пор, пока я не придумаю что-то важное, что я смогу сделать, а он нет… только что это может быть? Я должен что-то придумать. Нагнать его. Я должен нагнать его какой-нибудь идеей. Просто надо чуть поднапрячься, поразмыслить. Но сначала покончить с этим. И сейчас же.

Медленно, вслушиваясь в гулкий стук своих шагов по полу и звяканье кубиков льда в стакане, он прошел все здание до испытательной лаборатории, открыл дверь своим пропускным ключом, и тихо закрыл ее за собой.

ГЛАВА 11

— Только еще один кусочек кекса, — сказала Ханна, прицеливаясь ножом. — Я уверена, что Клер придет буквально через минуту.

— Прекрасный кекс, — сказал Алекс. — Я от него в восторге. Но больше — не надо. Я не привык к деликатесам и не хочу начинать привыкать сейчас.

— А почему?

— Потому что дома мне некому готовить подобные вкусноты. Так зачем мне баловать себя роскошью, если это только дразнит аппетит тем, чем я его никогда больше не утолю?

— Я не верю этому. Неужели нет никакой подруги? Я думала, писатели ничего не пишут без музы.

— Перед вами такой, который научился. Ханна подлила кофе и села:

— Клер сказала, что раньше вы писали книги:

— Да.

— А почему прекратили?

— Она вам не сказала?

— Нет, а зачем бы ей было? Это ведь ваша история, не так ли?

— Да, — сказал он, смущенный. — Но обычно это людей не останавливает.

— Клер — это не «люди». Она особенная. Так почему вы больше не пишете книг? Или вы об этом не говорите?

— Не очень-то. Клер я сказал только то, что потерял всякое желание писать, и мотивацию тоже. Я начинал книгу и почти написал одну треть, когда произошло слишком много событий в моей жизни, и все — одновременно. Моя жена умерла — совершенно внезапно…

— Ох, простите. Сколько ей было лет?

— Тридцать шесть.

— Ужасно. Ужасно, — она покачала головой. — Такая молодая, такой ужас. А у вас были дети?