От мысли, что у нее никого не было, что он первый, сердце бьется слишком сильно, как будто хочет выпрыгнуть из груди. Член каменный, сил сдерживаться остается все меньше и меньше. На неторопливую прелюдию их уже точно нет.

Игорь снова склоняется к ее губам, проводит языком, прикусывает, забирает у нее сладкий и тихий стон. Палец выводит узоры на животе, спускается ниже, касается чувствительного бугорка, и Аня выгибается. Простая ласка доводит ее до исступления. Она готова ко всему, что он хочет с ней сделать. Восхитительно горячая и влажная.

— Игорь, подожди! — Она вдруг упирается в его грудь руками, так отчаянно, что он пугается и отстраняется.

Да что он сделал не так?!

— Ань?

— Так нельзя, так…

— Ты что, убить меня решила? Нельзя отказываться в последний момент…

— Нет, я…

Она отчаянно краснеет, даже в полумраке заметно, как алеют щеки. Сначала ему кажется, будто она пытается сказать, что девственница, но это он и так знает, при ней смотрел карту. А потом доходит.

Вот черт. Он идиот. Кому из них за тридцатку перевалило, ему или этой сексуальной невинности?

— Тише, — снова накрывает ее своим телом, — я все помню. Я очень ответственный.

— Угу, как же, — все еще смущенная, но уже — вот ехидна-то! — привычно-ироничная.

— Что за недоверие. Я рулю здоровой компанией. Неужели не справлюсь с одной маленькой золушкой?

Кажется, если он не заткнется, то получит хрустальной туфелькой по тыкве…

Рукой дотягивается до тумбочки, достает из верхнего ящика пачку презервативов и убирает под подушку. Причем умудряется это сделать во время поцелуев, не давая Ане нового повода начать смущаться.

Быстро сбрасывает рубашку, джинсы и…

Твою мать. Прикосновение затвердевших сосков девушки к разгоряченной коже груди отзывается сладким и одновременно болезненным спазмом. Он вряд ли выдержит еще хоть сколько нибудь. Анина грудь тяжело вздымается, она хватает ртом воздух, тоже потрясенная соприкосновением тел.

Ждать нечего. Нет смысла.

Его палец проникает внутрь, Аня стонет и закрывает глаза, откидывая голову назад, открывая для него изящную нежную шейку. Покрывать ее поцелуями — отдельный вид удовольствия, и надо будет как-нибудь распробовать его как следует.

К пальцу добавляется второй. Нереально горячая и невинная. Принадлежащая только ему.

Он замирает перед тем, как войти в нее. Хочет насладиться взглядом на распухшие от поцелуев губы, потемневшие от страсти глаза. Убедиться, что это действительно Аня, та самая девочка в кедах, которая завладела его мыслями с первого же взгляда.

Нет. Наваждение не кончится. И не пройдет никуда, не схлынет. Сколько бы раз он ни взял ее сегодня, завтра захочет с новой силой. Это осознание начисто лишает рассудка.

— Будет немного больно, совсем чуть-чуть. — Он голос-то свой не узнает, хриплый до ужаса.

Медленно толкается в нее, замирает перед преградой и вспоминает давний совет при первом разе подложить под попу девушки подушку, чтобы было не так больно. Тянется к краю кровати, где валяются небольшие декоративные. От этого движения тело словно пронзает током, они оба охают и замирают.

Хрен с ней, с подушкой.

Когда Игорь входит на всю длину, Аня до крови прикусывает губу Но — в этот момент в груди разливается тепло — не отталкивает его, напротив, прижимаясь в поисках защиты и ласки. Ему кажется, больше выносить он это не может, хочется начать двигаться. Но ждет, ждет когда ее боль утихнет. Каким-то непостижимым образом чувствует, когда она расслабляется и медленно двигается.

Вот так, раз за разом, сдерживая желание с силой ее трахать, вбиваясь на всю длину. Медленно, осторожно, большим пальцем поглаживая набухший клитор.

Аня вскрикивает, извивается в его стальных объятиях. Ему бесконечно нравится эта картина, он обязательно сохранит ее в памяти и не раз передернет на одно лишь воспоминание о том, как она выгибалась под ним, сжимая его член, доводя до изнеможения. Даже и не думал, что ее голосок может звучать так сладко.

У него просто нет сил и желания мучить ее долго. Поэтому Игорь двигается быстрее и одновременно усиливает напор, лаская клитор, чтобы помочь ей. В первый раз так проще. Позже, когда оправится, он научит ее кончать и без стимуляции, просто от ощущения его внутри.

У Ани вырывается всхлип, и он чувствует, как она дрожит. Выгибается, он вжимает ее в постель и, ощущая, как сжимается вокруг его члена горячая плоть, отпускает контроль, позволяет себе отключиться. Окунуться в вихрь эмоций, впиться в яростном поцелуе в ее шею, оставляя красный след и глухо застонать.

Вот так. Она принадлежит ему. Без остатка, полностью. В этом дурацком отеле, на романтичном засушливом острове Санторини. Как будто на границе между двумя мирами, ее — миром простым и бедным, и его — роскошным, но каким-то тусклым.

Впервые, пожалуй, в жизни женщина в его постели оказывается не потому что он Крестовский и в кармане золотая карточка. А потому что… он сам не знает. Захотела? Соблазнил? Завоевал, скорее. Личная заслуга, не денег, а его личная. От того жутко ценная и адски желанная.

Игорь долго держит ее в объятиях, прислушиваясь к дыханию и сердцебиению. Хотя с последним сложно, его-то сердце не сказать, чтобы ровно бьется.

— Не засыпай, — говорит он, глядя в закрывающиеся глазки. — Надо идти в душ.

— Больно?

Аня облизывает пересохшие губы. Как у нее это получается? Так, что он снова заводится с полоборота?

— Не больно.

— Пить хочешь?

— Наверное.

Он спускается к столу, где еще осталась нетронутая бутылка чистой воды. Возвращается, не упуская возможность насладиться видом Ани, кутающейся в простыню. Растрепанные волосы, красный след на шее от его поцелуя. Еще хранящая его запах.

— Пойдем, наберем ванну?

Не то чтобы он надеется, что она согласится. Но очень этого хочет.

— Можно я сама? Быстро. Спать очень хочется.

— Давай.

Пока шумит вода, он перестилает постель. И мысли нет, чтобы отпустить ее к себе. Чтобы наутро она вышла холодная и язвительная, будто между ними ничего и не было. Нет уж, проснутся они вместе, и вместе позавтракают на балконе с видом на море. А потом поедут домой, и там, в домике на пляже, Игорь будет мучить ее, пока она не окажется принадлежащей ему целиком, без остатка, всей душой и уж конечно телом.

К счастью, ему не приходится спорить. Аня без слов ложится в постель, прячась под одеялом и сладко зевает. Насыщенный у нее выдался денек. Когда Игорь возвращается из душа, девушка уже спит.

Глава шестнадцатая

Не так я представляла себе пробуждение в постели с мужчиной. По крайней мере в моих наивных мечтах там было утро, солнышко, все дела. А не глубокая ночь и звонок мобильника, а следом за ним негромкий мат Крестовского.

Сквозь сон, прищурившись, я смотрю, как он в темноте пытается найти телефон в кармане джинс, которые сам же куда-то и закинул.

— Денис, ты охерел? Ночь на дворе!

Он пытается говорить шепотом, но я все слышу. Звук отражается от каменных купольных потолков и даже отдельные слова таинственного Дениса на том конце провода можно разобрать.

— Его всегда в августе лихорадит. Возьми под расчет пару-тройку лямов, больше не трогай. В сентябре снова упадет, рублей на пять упадет точно, объебешься с курсом, я тебе в бубен лично дам. Все, кончай херней страдать. Открывай курсы прошлых лет и смотри, что там с баксом обычно в августе происходит. Еще раз позвонишь — убью.

Он кладет телефон на тумбочку и возвращается в постель.

— Разбудил? — спрашивает.

А я… я малодушно делаю вид, что сплю. Потому что не уверена, что хочу сейчас разговора с ним. Утро вечера мудренее. А уж глубокой ночи тем более.

Мне довольно быстро удается снова заснуть, но…

— Бля.

Телефон надрывается так, словно там не курс доллара скачет, а как минимум остаток Санторини погружается в средиземное море.

— Денис, я тебе вроде сказал… чего? В какой список? Они идиоты? Погоди, какие в жопу санкции, мы туда с благотворительностью едем! Они же сами привлекали типа к своему супер проекту по лечению рака… так, ладно, напиши им, что они дебилы. Вот так и напиши. Со швейцарской дочкой приеду, решу, но вообще ее нахрен продавать надо, задолбали.

Так, все. Я больше не могу. Встаю, прямо на голое тело надеваю рубашку и босиком шлепаю к двери.

— Ань… — доносится мне вслед.

Зеваю и машу рукой.

— Оставляю вас с Денисом развлекаться в одиночестве.

— Да все, погоди, ща я…

— Я пошла спать. А ты как хочешь. Можешь оставить телефон здесь и тоже идти, Кристина подвинется.

Даже не запоминаю, как иду по коридору к нашему номеру, но очень тихо проскальзываю внутрь и юркаю в постель. Хорошо-о-о… вытягиваюсь на прохладой простыне, обнимаю подушку.

Судьба жестоко мне мстит: едва засыпаю, звонит уже мой телефон. Теперь, кажется, я понимаю Игоря, потому что за две секунды оказываюсь на балконе и закрываю дверь, чтобы не разбудить Крис.

На проводе Серега. Вот что ему не спится?

— Ань, — судя по голосу, слегка поддатый, — я тут подумал, а собачка ведь умрет…

— Сережа, ты тоже умрешь! И если еще раз позвонишь мне ночью, то раньше, чем собачка!

— Аньк, ну я серьезно. Мне кажется, я сделаю ей хуже, если принесу собаку, а она потом сдохнет.

Я вздыхаю. Вообще объяснить всю гамму женских чувств мужчине, да еще и спортсмену не так-то просто. А если он не совсем трезвый, то практически нереально.

— Умирают все. Родители, животные, иногда друзья. Однажды наступит момент, когда сообщение о смерти кого-то, с кем ты ходил в пятницу вечером в бар или на обед на работе, не вызовет шока. Если об этом думать, то можно навечно остаться одному. Собачки живут десять лет и даже больше. И их смерть немного отличается от той, что привела Крис к… м-м-м… печали. Они преданные и любят хозяина.