– Слушай, а что, если тебе махнуть со мной прямо сейчас? – спросил Леон, когда до отправления поезда оставалось полчаса. – У тебя ж ещё отпуск? Развлечёшься…

Я улыбнулась, и он поцеловал меня в щёку; как-то быстро подошёл поезд. Вместе с другими провожающими я шла рядом с составом и махала рукой, а Леон в окне строил гримасы, и вид у него был беззаботный и на удивление мальчишеский.

По дороге с вокзала я купила свежий номер журнала с биографиями известных людей, и ещё два – уценённых. С журналами в сумке вышла на три остановки раньше и пошла к дому дорогой, по которой давно не ходила. Всё это время я чувствовала в душе необъяснимую лёгкость, мне было светло и хорошо, будто я сидела в тёмном чулане и, наконец, вышла на свежий воздух. Я боялась потерять это состояние. Хотелось обжиться в нём, и я чувствовала, что грядут изменения к лучшему.

Всё было так же, как и прежде, кроме одного: так легко и радостно мне уже давно, давно не было, а это значило, что Леон не ошибся: во мне что-то изменилось.

Глава 19

Утром следующего дня я получила от брата смс, похожее на телеграмму: «Приехал. Удачи. Жду известий. Приезжай в гости». Я немного позавидовала Леону. Он не стал звонить мне и написал только самое-самое – потому что всё его внимание с первой минуты в Питере безраздельно принадлежало Софье. Завидовать Леону было легко. Я привыкла с детства удивляться его жизнерадостности, чувству юмора, лёгкому характеру. И в то же время отлично понимала, насколько Леон, что называется, неформат. В ранней юности я действительно подозревала, что он гей, просто потому что он был симпатичен и улыбчив, витиевато шутил и мало интересовался ровесницами, разве, когда фотографировал (Леон рано увлекся фотографией). Ему жутко нравились взрослые девушки, и ещё – у него был друг – не разлей вода, Денис. Я думала, что взрослые девицы – это ширма, а, оказалось, наоборот. Леон являл собой слишком уж бросающийся в глаза контраст со своим отцом, который, как и Вадим, мой отчим, был военным.

Я послала Леону ответное смс: «Завидую. Новостей ноль. Постараюсь выбраться. Софье привет» и решила, что оставшиеся от отпуска дни буду ходить на реку, загорать и купаться. Но сначала надо было выяснить, что с Никой.

Я потратила полдня, чтобы узнать, кто может мне ответить, где её искать. Повсюду я натыкалась на вопрос, кем я прихожусь Голубевой? Подруге, коллеге, соседке давать сведений было «не положено», назваться сестрой или ещё какой другой родственницей я побоялась. Неожиданно мне вспомнилось, что муж моей коллеги, одной из Ирин, работает в УБЭПе… Если она возьмёт трубку и согласится… Если её муж не откажет… Если у мужа Ирины есть нужные знакомые…

Через полчаса я знала, что «гражданка Голубева Вероника Сергеевна такого-то июля отпущена домой под подписку о невыезде»: два дня назад. Я снова набрала Никин номер. Звонок проходил, но трубку она не брала. Я уже хотела отказаться от этой затеи, но тут на меня вдруг нахлынула такая тревога!.. Я мигом собралась и поехала к Нике.

Когда я вышла на остановке и перешла дорогу, меня пронзило воспоминание: Ника в тапочках, в носках в красно-белую полоску идёт от дома. И я чуть ли не бегом кинулась к её подъезду. Взлетела на пятый этаж, мокрая, запыхавшаяся, подскочила к двери и минут десять давила на кнопку звонка. По ту сторону раздавалась трель, но больше – ни звука. Куда могла деться Ника? В отчаянии я пнула дверь ногой.

Вернувшись домой, я немедленно позвонила Ирине Ивановне с ещё одной нижайшей просьбой: не может ли её муж узнать, когда, какого числа Нике надлежит обозначиться в инстанциях, которые занимаются её делом? Спустя немного времени Ирина перезвонила мне и со вздохом сообщила, что такой информации добыть не удалось.

– Вам, Машенька, на природу бы надо, – сочувствующим тоном сказала она. – У вас такой напряжённый голос…

Будет тут напряжённый, усмехнулась я. Поблагодарила и сказала, что как раз подумываю приобрести небольшую дачу в десяти километрах от города. И тогда позову Ирину Ивановну экспертом.

Делать было нечего. Оставалось ждать, что Ника, увидев, сколько раз я ей звонила, в конце концов перезвонит мне сама. Только было я успокоилась этим выводом, как телефон запищал и явил мне новое смс. От Ники.

«Я была дома. Всё нормально. Позвоню вечером».

Я села на диван. Ну и ну! Ника не изменилась. Я трезвонила в её дверь, а она сидела тихонько и не открывала, и у неё – нет, подумать только, – у неё «всё нормально»! Разозлившись, я ответила будничным «Ок», но, надо признаться, на душе у меня полегчало.

Почему-то я была уверена, что Ника не перезвонит. Но она позвонила. Как и обещала, вечером, в начале восьмого.

– Я поздно тебя увидела, – сказала она вместо приветствия. – В окно.

– Могла бы позвонить сразу, – на автомате упрекнула я.

Ника молчала.

Я спохватилась:

– Как ты?

– Адвокат говорит: дадут условно. – Голос у Ники был совершенно безразличный.

Я подумала: «Хорошо, что в её голову не пришла мысль отказаться от адвоката».

Тут я вспомнила лицо Ники – в том виде, какой у неё был в нашу последнюю встречу.

– А… как ты себя чувствуешь? Лицо… как твоё лицо?

– Заживает. Меня токсикоз замучил. – Никин голос привёл меня в замешательство. Мне показалось, что в нём проскочило что-то, похожее на… гордость?

– Токсикоз?.. У тебя… что болит – желудок, почки, печень? Токсикоз – он из-за чего?

– Из-за беременности, – снисходительно ответила Ника.

До этого момента я держала в голове вопрос про «что-то» важное, что Ника собиралась сообщить мне в свою последнюю ночь в Лисицыно.

– Ты не сделала аборт?!

– От Николая? Сделала. Это не его ребёнок.

«Арсений», – обмерла я.

– А… чей?

– Ты не знаешь.

– Юра, – осенило меня. Я только что не подпрыгнула. – Юра, который работал в тире!

– Это только мой ребёнок, – сухо сказала Ника. – Только мой и больше ничей.

– Но как же ты будешь?.. Ты будешь рожать?

– Конечно, буду, – несколько даже обиженно подтвердила Ника. – Где-то на второй неделе марта.

– Но на что ты будешь жить? Адвокат… и потом. Ведь в газету, наверно, тебя уже не возьмут…

– Не возьмут, – согласилась Голубева. – Они там всё уже знают, мне редактор звонил. Слава богу, что в газеты, в другие газеты не попало… Но скоро попадёт, не в газеты – так журналисты между собой все косточки перемоют… В СМИ мне теперь путь заказан. Так что…

Ника помолчала.

– Отец ко мне приезжал. Я матери звонить не стала, а ему позвонила. Так он примчался. Всё время со мной был, вот только сегодня, в обед, уехал. Обещал помогать.

– У него есть семья?

– Есть. Жена, Наталья Николаевна. Сын на восемь лет меня моложе, Женька.

– И как они? Не против?

– Они – за. Поддерживают меня. Да я каждый год к ним ездила, и они ко мне много раз… Мы переписываемся. Созваниваемся чуть не каждый день… Подарки друг другу дарим. Они у меня мировые. – В голосе Ники звучала неподдельная нежность.

Я удивилась: оказывается, у Ники есть семья! Есть люди, которых она по-настоящему любит и которые – вот это да! – её тоже любят!

– Ты никогда об этом не говорила…

Ника вздохнула. Помолчала. Потом сказала, и её голос звучал веско:

– Всё это не важно – работа и кто что скажет… Главное, что наконец-то появится человек, которого можно любить на полную катушку. Он будет только мой… Девочка. Или мальчик. Только мой. Только. Мой.

И совсем другим голосом:

– Я сначала с ума сходила. Вот реально, по-настоящему. Ведут меня – иду, говорят, что делать, – делаю. А внутри – пустота. И аппетита не было. Просто сидела, как ватная кукла. Потом начались походы по врачам. Гинеколог меня осмотрела и спрашивает: «Рожать будешь?» Что, говорю. А она: «Беременность. Срок – неделя-полторы. Будешь рожать или писать направление на аборт?» Я говорю: «Не может быть». Она: «Я сорок лет работаю… Так рожать или аборт?» И тут во мне такая радость всколыхнулась! Всё, думаю, переживу, всё перенесу! Я вышла и сразу отцу позвонила…

– Да…

– А знаешь, кто мне помогал? – продолжала Ника. – Председатель, тот, из Лисицыно. Илья. Он мне продукты привёз, одежду, договорился, чтобы меня поселили в нормальную комнату… Есть же хорошие люди на свете! А потом меня из-за беременности вообще под расписку домой отпустили.

– А Николая мой отец похоронил, – неожиданно закончила она.

Я была так ошеломлена, что не знала, что и сказать. Промямлила:

– Ну и дела…

– Ты рада за меня? – уверенно спросила Ника. Прозвучало это двусмысленно, но она этого, казалось, не заметила.

– Что у тебя будет малыш? Да, конечно, рада.

– А всё остальное перемелется, – так же уверенно подхватила Ника. – В марте позову тебя крёстной. Согласна?

– Да.

Голос у меня был растерянный.

– И ни к кому у меня претензий больше нет, – добавила Ника. Она особо выделила слова «ни к кому», и я поняла, что речь об Арсении.

– Это хорошо, – осторожно ответила я.

– Ну, пока. Есть хочу, – завершила Ника разговор.

– К тебе зайти-то можно?

– Пока не надо. Главное я тебе рассказала. А так – я одна хочу побыть. Переварить. Я тут книжку читаю про беременность и роды… Да я на учёт через пару дней встану, на обычный, позвоню тебе. Может, в кафе какое сходим.

– Давай.

– Или, если не получится, в другой день… В общем, пока.

– Но ты держи меня в курсе, – заторопилась я. – Как у тебя, к чему идёт… Может, чем помочь… Не пропадай. И бери трубку, когда я звоню.

– Хорошо, – по-царски величественно пообещала Ника.

Положив трубку, я прошла в комнату, села на диван и долго сидела, ошеломлённая тем, что услышала. Метаморфозы Никиной жизни не укладывались в моей голове. Её настроение и вовсе сбивало с толку. Я никак не могла ухватить, что за перемена в ней совершилась? Откуда берётся её умиротворённая уверенность? Ника не терзалась виной, отреклась от Арсения; она потеряла работу; беременна, не рассчитывает на помощь отца ребёнка… Она, в конце концов, ждёт приговора, и неизвестно ещё, какую меру наказания изберёт суд: убийство – не кража! И в то же время Ника – вот эта самая Ника! – чувствует себя королевой…