Я набрала номер Арсения. «Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети». Приятный женский голос. Словно насмешка над горячей пульсацией, где рука с телефоном. Прости меня, абонент. Прости меня, Арсений. Только бы ты вернулся домой целый и невредимый. Только бы ты был жив и здоров…

Я вспомнила, как Арсений танцевал в кафе, и вдруг почему-то, по какой-то подлой ассоциации мне вспомнилось, как мы с Денисом целовались под яблоней, под тёплым летним дождем. Вокруг текли ручьи, на нас не было ни одной сухой нитки, и, когда мы отстранялись, чтобы посмотреть друг на друга, на носах повисали капли. Мы сплелись в одно целое, тёплое и мокрое, и целовались. «Ты моя живая вода, – сказал мне тогда Денис, – ты та, что всегда…[1]» И, помолчав, добавил: «Завтра мы купим зонт…»

Глава 4

В воскресенье вечером мне пришлось выпить снотворное, и на работу я проспала. Проснувшись, я вышла на улицу и увидела, что наступил отличный день. Солнышко щадило, дул тёплый ветерок, и на глазах распускалась сирень. Она была белая и сиреневая; лет пять назад кто-то из градоначальников постановил посадить на улице кусты сирени, и теперь они были повсюду. Я прошла квартал пешком, нюхая воздух, а мимо текли люди с утренними лицами, запахами, с разными биографиями, и, развлекаясь, я отгадывала имена людей; понаблюдала, как выгружают лоток с мороженым, как его подключают к сети ближайшего магазина, как продавщица надевает фартук и наколку. Когда всё было готово, я купила пломбир и съела его, стоя в густом аромате сирени. Пломбир тоже был отличный. Я дождалась троллейбуса и доехала до работы, разглядывая ускользающие отражения в стекле.

На работе пришлось написать объяснительную, из которой следовало, что я только что освободилась из рабства зубной боли. Мне пришло в голову, что в этом есть какая-то логика, – в том, что в качестве объяснения я выбрала зуб. Я стала беззуба: слаба, подвержена эмоциям. А зубы и вправду пора лечить.

Я взяла у вахтёра ключ и поднялась в кабинет. Стол Яна стоял необитаемый, на столешнице нежилась солнечная полоса. Новенький стол, он напоминал памятник безвременно ушедшему. Вторая коллега загорала в Турции. Ближайшие недели мне предстояло провести в одиночестве.

Включив компьютер, я налила себе кофе и с головой ушла в работу. Перед обедом ко мне заглянули две дамы из соседнего отдела. Они приглашали в столовую. За оставшиеся до обеда минуты я несколько раз набрала номер Арсения. Вечер субботы оставил во мне неприятный осадок нелепости, настолько же случайной, насколько и непредсказуемой. Я не могла придумать, что можно было сказать или сделать в тот вечер иначе и почему всё обернулось так, как обернулось. Странным образом во мне, как заноза, засела обида на Арсения, даже, пожалуй, не обида, а её тень. След от занозы – какая-то пустяшная обида, и звонила я не потому, что хотела слышать Арсения, а потому лишь, что мне надо было убедиться, что с ним всё в порядке. Телефон Арсения не отвечал.

Я закрыла кабинет и спустилась в столовую. Дамы стояли в очереди. Увидев меня, они замахали руками. Обе были намного меня старше, и мне было не очень понятно, почему они приглашают меня с собой обедать. Дамы любили посплетничать, и за обедом я узнавала о том, куда обращён взор начальства. В общем, это было небесполезно, да и дамы довольно приятные. После того как я внятно оборвала попытку расспросить меня о личной жизни, они стали даже ещё приятнее.

– Вот и весна пришла, время огородов. У вас есть дача, Маша? – спросила меня Ирина Ивановна.

– Нет.

– Но, наверно, у ваших родителей есть дача? – задала вопрос Ирина Петровна.

– Нет.

– И вы не планируете купить дачу? Или сад? – поинтересовалась Ирина Ивановна. – Мы с мужем, как только поженились, сразу задумались о том, чтобы купить дачу недалеко от города. Своей дочери я тоже купила дачу после её свадьбы. Так хорошо иметь клочок земли, где можно укрыться от городской суеты!

– Я не устаю от города.

– Вот выйдете замуж, и тогда вам непременно захочется сменить обстановку, – пообещала Ирина Петровна. – Чтобы выезжать с мужем на природу или сад-огород разводить. Так приятно вырастить что-то своими руками! Увлечение, оно и от грустных мыслей отвлекает, и силы даёт, и радует. Вот увидите!

Мы поели и поднялись к себе на этаж. До конца обеда ещё оставалось время.

– Пойдёмте к нам, попьём чая, – пригласила Ирина Петровна. – У меня недавно был день рождения, остались конфеты, ещё что-то… Пойдёмте.

Я отказалась, сославшись на то, что у меня ноет лунка удалённого зуба, вернулась в кабинет и набрала номер театра «Пилигрим». Вежливая девушка, чей голос напомнил «Аппарат абонента выключен», сказала, что Арсений с утра был на репетиции. Это успокаивало. Жив, здоров и невредим мальчик Вася Бородин.

Вторую половину дня я работала не отвлекаясь. За десять минут до конца рабочего дня раздался звонок. Ника Голубева собственной персоной ждала меня в кафе напротив Управления.

– Что ещё заказать? – осведомилась Ника, когда я вошла. На столике уже стояли большой чайник и тарелка с пирожными «картошка». Ника заказала мой любимый чай. Я любила «картошку», когда училась в институте. Значит, Ника запомнила это. А вот откуда Ника узнала про чай, который я полюбила сравнительно недавно?

– Откуда ты знаешь, что я люблю этот чай?

– Я не знала, что ты его любишь. – Она вскинула на меня удивлённые глаза. – Мне он нравится, вот я и заказала. Но ты, наверно, есть хочешь? Я тоже голодная. Что будешь?

Я полистала меню. Мы заказали пару салатов, блины и слойки. Пока ждали салаты, решили пить чай.

– Как закончилась вечеринка у Дроздовых? Долго вы там ещё пробыли?

– Нет. Ты уехала, и я вызвала такси.

– Но тебе понравилось?

– Да, – сказала Ника. – Мне очень понравилось. И твой Ян мне тоже понравился. Давно ты с ним?

– Спрос. – Я улыбнулась. – А кто спросит, тому в нос.

– Ты всё такая же. – Ника вздохнула. – Ни грамма откровенности. Что, скажи, изменится, если ты скажешь, сколько времени ты с ним встречаешься?

– У меня мания преследования. Фобия. Ты сама это сказала. Давно, ещё на последнем курсе в универе. Помнишь?

– Это когда ты промолчала, что к тебе Денис переехал? – Ника прищурилась. – А почему, кстати, не сказала? Даже Наташе!

– Так всё из-за того же. Из-за мании преследования. Нашла ты компаньона для «Мачо»?

– Ты хочешь пойти? – Ника оживилась.

– Нет. Просто спрашиваю.

Официантка поставила на столик тарелки с блинами. Ника воткнула в блин вилку и сказала:

– Кстати. Я хотела тебя спросить о… о Любачевском. Мы с ним договорились об интервью. Он мне номер мобильного дал. Но почему-то не отвечает. Номер верный, он сам позвонил на мой мобильник, чтобы я сохранила. Но уже два дня у него телефон выключен или вне зоны доступа.

– Позвони в «Пилигрим».

– Я звонила. – Ника вытерла губы салфеткой. – Сказали, был на репетиции, ушёл. Это было в обед.

– Позвони завтра. Узнай, когда следующая репетиция, и позвони в это время.

– Позвоню. – Ника кивнула. – А откуда ты его знаешь?

– В больнице лежали в соседних палатах.

– В какой больнице? Когда?

– Какая разница? Лежали в больнице. К нам приходили знакомые, навещали. Среди них нашлись общие, так и познакомились. С тех пор время от времени попадаем на одни и те же дни рождения.

Казалось, Ника удивлена таким простым объяснением.

– А что ты ещё про него знаешь?

– Да ничего. – Я пожала плечами. – Не так уж часто мы видимся.

– Он в прошлом году провалил экзамены в «Щуку», – сообщила Ника спустя пять минут.

– Да?

– Ты не знала?

– Нет.

– Родители отмазали его от армии. Заплатили большие деньги.

– Кому ж в армию охота…

– В сущности, не такой уж и красавец, – задумчиво рассуждала Ника. – Высокий, худой. Плечи узкие, грудь… Руки-ноги, как палки. Вешалка, а не парень. Но до чего обаятельный! Глаза, как у оленёнка Бэмби. Ты видела его в «Питере Пене»?

– Нет. Кого он там играл?

– Так Питера Пена!

– Питера Пена, значит. А все-таки Арсений Любачевский уже взрослый юноша, – заметила я.

– Он прекрасно играл. Ну, как же так: ты с ним знакома и не видела! А другие спектакли?

Я покачала головой.

– А как танцует! Как бог, – сказала Ника. – Если бы я так танцевала, я бы сделала сумасшедшую карьеру… Как танцует! Даже не знаю, с кем сравнить.

– Ты видела?

– Да. – Ника улыбнулась. – У них была постановка, что-то современное, не помню. Что-то авангардное. И он там танцевал. Просто удивительно танцевал… Не представляю, как он мог «Щуку» провалить, – повернулась она ко мне. – Стоит ему только станцевать – и члены комиссии кинутся к нему на шею. Животное что-то он вызывает, когда танцует. И вообще… Да, вот именно: животное. Ты разве не чувствуешь?

– Я в Яне это слышу очень хорошо. А Арсений Любачевский для меня маленький. Дети для меня, понимаешь, не объект.

– Он не маленький, – неожиданно сухо сказала Ника. – И потом, почему дети? Ему девятнадцать. У нашей сотрудницы сыну тоже девятнадцать, и у него уже жена и ребёнок.

– Ну, знаешь, тем местом крутить, которым твой знакомый сделал ребёнка, можно и в четырнадцать. Думаю, Арсений Любачевский в силу своего обаяния и фамилии отказов такого рода просто не знает.

– Почему ты так о нём говоришь? – Ника смотрела на меня сухими глазами.

– Ни почему. Ты говоришь ерунду – девятнадцать, жена и ребёнок. Будто способность воспроизводиться – это показатель зрелости. Я не про Любачевского, я вообще.

– Мне кажется, если он ложится с кем-то в постель, то это не просто так. Это хотя бы увлечение, – сказала Ника.

– А почему не вечная любовь? Ты забыла, как это бывает у подростков? Проще простого – вот как.

Ника смотрела на меня, и глаза у неё загорались злым блеском.

– Я так не думаю, – сказала она.