В конце концов Жан отважился постучать в несколько дверей, но ему никто не открыл, к тому же сколько он ни прислушивался, из комнат не доносилось ни звука. Где же теперь Вачиви – размышлял Жан, и в конце концов он позвонил в звонок, вызывая слугу.

На его зов явился старый негр по имени Тобиас. Он много лет был личным лакеем Армана, а когда Жан гостил в доме дяди, прислуживал и ему. Тобиас узнал молодого человека и с улыбкой его приветствовал.

– Ты случайно не знаешь, в какой комнате молодая леди, которая приехала со мной? – спросил его Жан. – Я не могу ее найти, а мне нужно непременно ее увидеть до того, как мы сойдем к ужину.

– Знаю, мсье… – Тобиас почтительно поклонился. На плантациях де Маржераков с рабами обращались значительно лучше, чем в других местах. Арман даже приглашал врача, чтобы лечить заболевших, а продавая или покупая рабов, никогда не разлучал семьи, и за это слуги платили господам преданностью и почтением. За последний десяток лет с плантаций Армана не убежал ни один раб, и это тоже было показательно. Но Жан решительно не одобрял сложившуюся в Луизиане систему рабского труда. Во Франции о подобном и помыслить было невозможно.

– Где же она, Тобиас? – спросил Жан.

– В хижине рядом с моей, – тихо ответил старый слуга, опустив глаза. Он не знал за собой никакой вины, но почувствовал, что такой ответ очень не понравится молодому человеку.

– Где?! – переспросил Жан. Он решил, что ослышался: в хижинах на заднем дворе жили только рабы.

– Ваша тетя решила, что так будет лучше, – еще тише проговорил Тобиас. Он сам помог Вачиви расположиться в одной из пустующих хижин. Девушка выглядела такой растерянной и напуганной, что старому негру стало ее жалко, и он велел своей жене побыть с ней и помочь всем, чем будет необходимо.

– Отведи меня к ней, – сказал Жан и последовал за Тобиасом.

Спустившись по лестнице, они вышли через боковую дверь и оказались на заднем дворе. Обширный двор был разгорожен на две части высоким забором, в котором была калитка. Слуга открыл ее своим ключом, что тоже было знаком его положения среди остальных рабов – полевым работникам, к которым Анжелика приравняла и Вачиви, доступ на «чистый» двор был запрещен. От калитки Тобиас повел Жана по петляющим между огородами тропинкам к домам – их было несколько, и в каждом жили по две дюжины рабов. Рядом стояли домики поменьше, в них жили наиболее доверенные домашние слуги – каждый со своей семьей. Возле одного из них Тобиас остановился и жестом пригласил Жана войти. В доме были небольшая прихожая и несколько маленьких комнат, в каждой из которых находились люди. В задней комнатушке Жан и увидел Вачиви, она сидела на их дорожном сундуке с выражением отчаяния на лице. Кроме нее в комнате было еще четыре женщины.

– Идем со мной, – сказал Жан. Он не стал ей ничего объяснять, но его глаза пылали гневом, и Вачиви подумала, что он сердится на нее. Она многого не понимала и была уверена, что в чем-то провинилась – иначе зачем бы ее заперли в этом доме с чужими людьми?! Жана не было рядом, и она не знала, почему он не приходит.

Но Жан сердился вовсе не на нее. Он-то думал, что все это время Вачиви отдыхала в одной из гостевых комнат, ему и в голову не могло прийти, что тетушка распорядилась устроить ее вместе с рабами. Теперь Жан винил себя в том, что не настоял, чтобы Вачиви поселили вместе с ним.

Приказав Тобиасу перенести вещи в дом, Жан отвел Вачиви в свою комнату, усадил на кровать, развязал ленты ее шляпки и пригладил волосы. Он пытался объяснить ей, как он сожалеет о том, что случилось. Вачиви трудно было понять все тонкости его объяснений, но главную мысль она уловила и уже спустя несколько минут снова улыбалась.

Когда двое слуг внесли в комнату их багаж, Жан достал из сундука одно из нарядных платьев. Он сам затянул на Вачиви корсет, помог надеть белье, а потом долго расчесывал ее густые черные волосы. Платье и перчатки Вачиви надела без его помощи и, вооружившись веером, подошла к большому, в человеческий рост, зеркалу. Выглядела она потрясающе. Вачиви и сама поняла это и, повернувшись к Жану, благодарно улыбнулась, а он не мог отвести от нее глаз. Элегантная и одновременно такая юная, она была прекраснее всех женщин, каких ему только приходилось встречать.

Но пора было спускаться к ужину, и Жан надел бриджи и камзол, несколько раз провел гребнем по волосам (бороду он сбрил еще в Сент-Луисе). Его сапоги были уже вычищены, и, взяв Вачиви под руку, он повел ее по широкой мраморной лестнице вниз.

Анжелика и Арман уже ждали его в просторной, ярко освещенной гостиной. К ужину они ждали еще нескольких гостей, но те еще не приехали. Еще до того, как родственники Жана узнали, с кем он путешествует, они собирались по-родственному посидеть с ним и его спутницей за бокалом вина, но теперь, разумеется, об этом не могло быть и речи. Индианка за общим столом? Это было немыслимо! И Анжелика, и ее муж, которому она все рассказала, были единодушны: цветным место на заднем дворе. Арман, кстати, испытал огромное облегчение, когда узнал, как ловко его жена убрала туземку с глаз долой. И он, и Анжелика считали, что их племянник, по-видимому, повредился в уме после того, как прожил несколько лет среди дикарей, – в противном случае он бы никогда не позволил себе подобного нарушения приличий.

Вот почему, когда Жан, держа Вачиви под руку, вошел в гостиную, на лицах обоих де Маржераков появилось одно и то же выражение ужаса. Анжелика и вовсе опустилась на стул с таким видом, словно готова была вот-вот лишиться чувств.

– О чем ты только думаешь? – спросила она Жана, пока ее супруг в немом изумлении рассматривал Вачиви. Арман не мог не признать, что она по-настоящему красива, и теперь ему стало понятно, почему племянник не хочет с ней расставаться. Тем не менее он все же подумал, что привозить индианку сюда и тем более приводить с собой в гостиную Жану бы не следовало. То, что он осмелился на подобную вольность, не укладывалось у него в голове.

– О чем я думаю, тетя? – переспросил Жан, и его глаза опасно сверкнули. Ни Вачиви, ни де Маржераки еще никогда не видели его таким. Они и не подозревали, каким может быть племянник, если его что-то по-настоящему заденет. Вывести Жана из себя было довольно трудно, но сейчас он защищал не себя, а свою любимую женщину. – Я думаю, что вы были непозволительно грубы с вашей – и моей – гостьей. Полчаса назад я нашел ее в доме, где живут рабы – полевые работники. Мне хочется верить, что это простое недоразумение, – добавил он холодно. – Как бы там ни было, я распорядился, чтобы Вачиви переселили в мою комнату. Надеюсь, вы понимаете почему?

– Нет, не понимаю! – воскликнула Анжелика, вскакивая на ноги с такой прытью, словно вовсе не она несколько мгновений назад была на грани обморока. – И я не потерплю, чтобы какая-то дикарка сидела за моим столом! Как ты смел вообще привезти ее сюда? Там, в прериях, ты можешь поступать, как тебе заблагорассудится, но сейчас ты не в прериях. Ты – в моем доме, поэтому изволь соблюдать приличия. Вы не состоите в законном браке… – одного предположения, что такое возможно, было достаточно, чтобы заставить Анжелику содрогнуться, – к тому же эта женщина – цветная, и ее место с рабами. Сейчас я позову Тобиаса, и он проводит ее в дом.

Анжелика определенно хотела, чтобы Вачиви исчезла, пока не приехали гости. Арман молчал, но был полностью согласен с супругой, однако Жан не собирался отступать.

– Вачиви не цветная. Она индианка из племени сиу и дочь великого вождя.

– Еще лучше! Значит, она из тех краснокожих дикарей, которые бегают голыми и убивают белых людей? Ты не спрашивал, сколько белых она прикончила, прежде чем ты ее подобрал? Нет, Жан, по-моему, ты просто болен…

– Как это отвратительно – то, что вы говорите, тетя. К сожалению, после всего, что случилось, я не смогу воспользоваться вашим гостеприимством. Мы немедленно возвращаемся в Новый Орлеан. Распорядитесь приготовить экипаж, – твердо сказал Жан.

– Прекрасная мысль! – воскликнула Анжелика, окончательно выйдя из себя. – Не знаю только, удастся ли тебе снять комнаты, потому что ни в один приличный пансион индианку не пустят. Это все равно что притащить с собой в город рабыню с плантации.

– Вачиви – свободная женщина, и я ее люблю, – отрезал Жан.

– Ты сошел с ума, – констатировала Анжелика де Маржерак. – Слава богу, что твои родители умерли и не слышат, что ты говоришь! Они и сейчас, наверное, в гробах переворачиваются.

Пока они пререкались, Вачиви переводила взгляд с Анжелики на Жана и обратно. Она не понимала, о чем идет речь, но интуиция подсказывала девушке, что разговор касается ее и что в этом доме ей не рады. Почему – она не могла понять, однако ей меньше всего хотелось, чтобы из-за нее Жан рассорился со своими родными. То, что он рассержен, Вачиви сразу поняла. За непродолжительное время их знакомства она никогда не видела его в таком состоянии – с ней Жан всегда был терпелив, мягок и нежен, но сейчас он буквально метал громы и молнии. Впрочем, и его родственники, похоже, были в не меньшей ярости.

– Ничего, что-нибудь найдется, – сказал Жан.

– Очень сомневаюсь! – почти взвизгнула Анжелика, и тут все услышали скрип колес по гравию перед крыльцом. Это прибыли гости, и на лицах обоих де Маржераков отразилось настоящее смятение.

– Немедленно убери эту женщину из моей гостиной! – прошипела Анжелика, и Жан, не сказав больше ни слова, взял Вачиви под локоть и повел к лестнице. Они едва успели подняться на верхнюю площадку, когда в дверях появились первые гости, но Жан даже не обернулся. Он отвел Вачиви в свою комнату, усадил на кровать и попытался самыми простыми словами объяснить ей, что произошло и почему они возвращаются в город.

– Твои родственники разозлились из-за меня, – печально сказала Вачиви. Сама она не испытывала обиды, но ей было грустно, что теперь Жану придется уехать из этого красивого дома.

– Я тоже на них рассердился, – признался Жан. Он, впрочем, не спешил объяснять Вачиви все, не желая ее ранить. Да и для него самого бурная реакция Анжелики и ее мужа стали неприятным сюрпризом. Неужели, думал он, с чем-то подобным им придется столкнуться и в Новом Орлеане? Он, разумеется, знал о существовании расовых предрассудков, но не подозревал, что они могут быть настолько глубоки, в особенности среди его соотечественников-французов. Дядя и тетка представлялись ему просвещенными, образованными людьми, и Жан рассчитывал, что в их доме он получит, как бывало и раньше, теплый прием, но то, что произошло, стало для него полной неожиданностью. А главное – он понятия не имел, куда им теперь направиться. Жан не хотел расставаться с Вачиви, но где они будут жить? В убогой хижине где-нибудь на окраине Индейской территории? Как временная мера, это годилось, но Жан понимал, что долго жить вдали от цивилизации он вряд ли сможет, да и для Вачиви он желал лучшей участи. Ну почему, думал он в отчаянии, его самые близкие люди оказались такими непримиримыми, такими закоснелыми в своих предрассудках?