— Почему ты не говорил мне обо всем этом?

— Это бы ничего не изменило.

Клейтон знал, что она его полюбила совершенно бескорыстно, и это тоже доставляло ему радость. К счастью, он не попался в сети к стареющим дебютанткам или дочкам подруг матери, разведенным или недавно овдовевшим, которые охотились за богатыми мужьями из благородных семей. Он прекрасно подходил для этой роли, но для Зои намного важнее было то, что он любил ее всем сердцем, что он спас ее от голодной смерти.

— Я всегда смущалась, когда рассказывала тебе о жизни в Санкт-Петербурге… Боялась, что ты сочтешь все это излишеством…

— О да, — засмеялся он, — очаровательным излишеством… как и моя обворожительная жена.

Она с изяществом облачилась в дорогое шелковое платье, однако Клейтон тут же вновь раздел ее.

— Клейтон!

Но она не сопротивлялась, когда он взял ее на руки и отнес обратно на постель. Они каждый вечер опаздывали к ужину — к вящему неудовольствию дворецкого.

Слуги не питали к Зое добрых чувств, и она даже слышала, как они шепчутся у нее за спиной. Они прислуживали ей, но неохотно и при всякой возможности упоминали его прежнюю жену. Горничная умудрилась даже оставить журнал «Вог» в ее туалетной комнате, раскрытый на той странице, где Сесиль Битон восторженно рассказывала о своем последнем платье и о приеме, который она устроила своим друзьям в Виргинии.

— Она была красива? — тихо спросила мужа Зоя однажды вечером, когда они сидели у камина в их спальне. Здесь, в отличие от парижской квартирки, камин служил лишь украшением и для обогрева не использовался.

Зоя не раз с грустью вспоминала о князе Владимире, вынужденном дрожать от холода в своей неотапливаемой квартире, о других своих друзьях, умирающих от голода в Париже. Она чувствовала себя неловко за все то, что дал ей Клейтон.

— Кто? — переспросил, не поняв ее, Клейтон.

— Твоя жена.

— Ее звали Маргарет. Она очень хорошо одевалась, когда хотела. Но это можешь делать и ты, моя маленькая Зоя. Кстати, мы еще не занялись твоими покупками.

— Ты меня слишком балуешь. — Она робко улыбнулась и покраснела, и это тронуло его до глубины души.

— Ты заслуживаешь намного больше, чем я смогу дать тебе, — сказал он, заключая Зою в объятия.

Ему хотелось возместить ей все то, что она потеряла, все, что она выстрадала в Париже после бегства из России. Царское пасхальное яйцо было выставлено на камине в их спальне рядом с фотографиями его родителей в красивых серебряных рамках и тремя крошечными изящными золотыми статуэтками, принадлежавшими его матери.

— Ты счастлива, малышка?

Ответом ему была ее сияющая улыбка.

— Как я могу не быть счастливой?

Он представил ее своим друзьям, повсюду водил с собой, но оба они чувствовали молчаливую неприязнь других женщин. Зоя была красива, молода и в новых дорогих нарядах выглядела великолепно.

— Почему они так не любят меня? — Ей не раз становилось не по себе оттого, что женщины умолкали, когда она входила, старались ее избегать.

— Просто завидуют, — спокойно ответил Клейтон.

Он был прав, но в конце мая от тех слухов, которые распространялись, пришел в ярость и он. Кто-то сказал, что Клейтон Эндрюс женился в Париже на дешевой танцовщице… Кто-то даже вскользь упомянул «Фоли-Бержер», а какой-то пьяница в клубе даже спросил, танцевала ли она канкан, и Клейтон с трудом сдержался, чтобы не ударить его.

На приеме одна дама, наблюдая, как танцует Зоя, спросила другую даму, правда ли, что она была проституткой в Париже.

— Вполне вероятно. Достаточно посмотреть, как она танцует!

С помощью Клейтона она в совершенстве освоила премудрости фокстрота. И он, гордясь красавицей женой, кружил ее по залу, отчего присутствовавшие ненавидели ее еще больше. Ей было двадцать лет, у нее была тонкая талия, изящные ножки и личико ангела. А когда заиграли вальс и они медленно закружились по залу, слезы навернулись ей на глаза: она смотрела на Клейтона, думая о том вечере, когда они встретились, и с болью вспоминала более далекие дни.

Закрывая глаза, она снова видела себя в Санкт-Петербурге… танцующей с отцом или с красавцем братом в мундире Преображенского полка… или даже с императором Николаем в Зимнем дворце. Она вспомнила, что ей предстоял первый выезд на бал в день ее совершеннолетия и выезд этот так и не состоялся, но теперь воспоминания эти уже не казались такими мучительными. Теперь, после всего, что он для нее сделал, она могла даже смотреть на фотографии Маши с печальной улыбкой, но без слез. Ее друзья и все, кого она любила, навсегда останутся у нее в сердце.

— Я так люблю тебя, малышка… — шепнул он, когда они в июне танцевали на балу у Асторов, и она внезапно остановилась и замерла, как будто увидела призрак. Ее ноги приросли к полу, лицо побледнело, и Клейтон прошептал, обращаясь к ней:

— Что случилось?

— Не может быть…

Он почувствовал, как похолодела ее рука, которую он держал в своей. В комнату в это время входили высокий, поразительно красивый мужчина с хорошенькой женщиной в ослепительно синем платье.

— Ты знаешь их?

Но она не могла говорить. Это был князь Оболенский или кто-то очень на него похожий, а женщина с ним — Великая княгиня Ольга, тетка молодых Великих княгинь, которая каждое воскресенье привозила их в город на завтрак к бабушке, а затем к Зое на чай во дворец на Фонтанке.

— Зоя!

Он испугался, что она упадет в обморок, но в этот момент женщина взглянула на нее, вскрикнула от удивления и поспешила к ним. Зоя тоже вскрикнула и бросилась в ее объятия.

— Дорогая… это ты?.. О, моя маленькая Зоя!.. — Прекрасная Ольга прижимала ее к себе, и обе плакали от радости, переполненные трогательными воспоминаниями о родственниках, которых они потеряли, а в это время Клейтон и князь Оболенский с интересом наблюдали за ними. — Но как ты здесь оказалась?

Зоя сделала низкий реверанс и повернулась, чтобы представить своего красивого мужа.

— Ольга Александровна, разрешите представить вам моего мужа, Клейтона Эндрюса.

Клейтон поклонился и поцеловал руку Великой княгине; Зоя объяснила, что Ольга — младшая сестра русского царя.

— Где ты была с тех пор, как… — Глаза их встретились, и Ольга осеклась. Они не виделись с тех пор, как покинули Царское Село.

— Я была в Париже с бабушкой… она умерла на Рождество.

Великая княгиня вновь обняла девушку, а все в зале наблюдали за ними, и через несколько часов распространилась невероятная новость: жена Клейтона Эндрюса оказалась русской графиней. Басни о «Фоли-Бержер» мгновенно прекратились. Теперь в обществе пересказывали истории князя Оболенского о великолепных балах во дворце на Фонтанке.

— Ее мать была самой красивой женщиной на свете.

Конечно, холодная, как все немки, весьма нервная, но необыкновенно красивая. А отец ее был просто очаровательным человеком! Ужасно, что его убили. Как много хороших людей отправилось на тот свет!

Он произнес эти слова с грустью, слегка пригубив бокал с шампанским. Зоя до конца вечера не отходила от Ольги. Та жила в Лондоне, а в Нью-Йорк приехала навестить друзей. Она остановилась у князя Оболенского и его жены, урожденной Алисы Астор.

По Нью-Йорку молниеносно распространились слухи о Зоином происхождении, ее семье, родственных связях с царем, и она моментально стала любимицей общества. Сесиль Битон комментировала в газете каждый ее шаг, их приглашали во все дома. Люди, которые раньше избегали ее, теперь горячо полюбили.

Элси де Волф сначала собиралась перестроить дом Клейтона. Однако вместо этого сделала молодоженам другое заманчивое предложение. Она и ее друзья купили несколько старых ферм на Ист-Ривер и обновили старые дома на Саттон-плейс. Пока этот район не котировался, но Элси понимала, что после окончания реконструкции он станет очень модным.

— Позвольте мне обустроить один из особняков для вас с Клейтоном.

Она занималась отделкой и украшением дома для Уильяма Мэй Райта, биржевого маклера, и его супруги Кобины. Но Зоя предпочитала оставаться в их уютном кирпичном особняке на Пятой авеню.

Свой первый прием Зоя устроила в честь Великой княгини Ольги перед возвращением той в Лондон, и после этого ее положение в свете установилось окончательно. Ей предназначалось судьбой стать любимицей Нью-Йорка, к огромному удовольствию ее мужа.

Он исполнял все ее желания и по секрету попросил Элси де Волф обустроить для них дом на Саттон-плейс. Это был элегантный особняк, и, когда Зоя увидела его, у нее глаза расширились от изумления. Он не был столь же вычурным, как новый дом Райтов, где они были накануне на приеме, на котором встретились с Фредом Астором и Таллалом Бэнкхедом. Самым невероятным в этом особняке была ванная комната, отделанная норкой, — подобных излишеств в доме Эндрюсов, естественно, не было. Он был весьма изящным, с мраморными полами, прекрасным видом, комнатами с высокими потолками и предметами старины, которые, по мнению Элси де Волф, должны были понравиться молодой русской графине. Зою стали называть именно так: «русская графиня», но она хотела, чтобы ее звали «миссис Эндрюс». Мысль кичиться своим титулом казалась ей нелепой, хотя видно было, что американцам это нравится.

К тому времени в Нью-Йорке появилось множество эмигрантов, приехавших в Америку из Лондона и Парижа, а некоторые попали сюда прямо из России и теперь рассказывали о своем бегстве с душераздирающими подробностями: в России свирепствовала гражданская война; Белая и Красная армии в жестокой борьбе пытались захватить власть над многострадальной нацией. Но русские белогвардейцы в Нью-Йорке нередко вызывали у Зои раздражение. Конечно, среди них были люди действительно благородного происхождения, многих из них она знала лично, но находились и такие, кто присваивал себе титулы, каких у них в России и быть не могло. Каждый второй был или князем, или княгиней, или графиней. Зоя была поражена, когда на одном приеме ее представили княгине якобы родом из царской семьи, в которой она мгновенно узнала модистку, делавшую шляпки для ее матери. Зоя, разумеется, промолчала, а потом эта женщина умоляла ее не раскрывать ее происхождения вечно ноющим русским.